Широяша: История Белого Демона

*** Ветер хрипит, режет глаза, кидает потоки воды прямо в лицо. Хотя ворота деревни исчезли за поворотом совсем недавно, конь идёт тяжело, устало, но чего ещё ждать от крестьянского трудяги, приученного лишь неторопливо таскать нагруженные телеги? Сакураи оборачивается, скидывает с лица припечатанный ветром мокрый хвост собственных волос и почему-то совершенно никого не видит. Дорога пуста. То есть, Гинтоки, конечно, мог отстать… – Что б тебя… Разворачивая толстопузого, Саку даже рад немного, что теперь можно подставить дождю и ветру спину, только вот куда делся белобрысый демон? Не вернулся же обратно? – Ну за что мне это?.. И не думающее успокаиваться сердце начинает стучать в новом рваном ритме, пальцы сжимают ставшие противно-склизкими поводья, а глаза шарят по обочине. Но там лишь грязно-жёлтая листва и чёрные, как смоль, стволы деревьев – что по одну сторону дороги, что по другую… А, нет, вон темнеет взрытая копытами земля. Видимо, Гинтоки свернул в лес, даже не на тропинку, а в самую гущу… Ветка задевает плечо, ломается и улетает за шиворот. Выуживая её обратно, Саку замечает, что здесь льёт на голову ничуть не меньше, чем на дороге – хоть деревья и стоят довольно плотно, кроны их совершенно прозрачные, и сквозь них отлично видно тяжёлое серое небо. Но вот конь проламывается через кусты, и Саку сжимает колени, заставляя его остановиться. Гинтоки найден. Впереди два сросшихся дерева, словно не поделившие что-то друг с другом и тянущиеся в разные стороны – Гинтоки прямо под ними, как раз осторожно стаскивает с лошади девушку, кажется, ту самую, которую гудзи звал «моей девочкой». Стрелы торчат из её тела, словно иглы из игольницы. Уложив раненую на сырую листву, Гинтоки возвращается к лошади и с таким ожесточением дёргает за ремень подпруги, что свиная кожа едва не лопается. Но Гинтоки хватает выдержки, чтобы расстегнуть его, сбросить седло и аккуратно расстелить на земле попону, а потом переложить на неё девушку. Почему он так заботится о ней? И стал бы также заботиться о ком-то ещё?.. Например, о Кацуре? Вероятно. На самом деле, это довольно легко представить. Но вот что касается Такасуги… Нет, Саку провёл достаточно времени бок о бок с этими двумя, чтобы немного разобраться в их отношениях, так что ему ясно: Гинтоки скорее предложит Такасуги не мучиться и совершить сеппуку. «А я? Если бы так ранили меня? Уверен, ты бы просто прошёл мимо…» Вздохнув, Саку слезает с коня, всё это время простоявшего абсолютно неподвижно, и подходит ближе. – Я могу чем-то помочь? Треск ткани заставляет поморщиться, но не так сильно, как вид набухшей и уже начавшей синеть кожи вокруг торчащих и подрагивающих стрел – девушку трясёт. Многое скрыто кровью. Но Гинтоки, уже перемазавшись в ней, лишь сильнее сжимает катану и продолжает аккуратно вспарывать ткань. – Разведи огонь, – вдруг бросает он, не поднимая головы. Но Саку заворожено следит, как острое лезвие добирается до груди, как тяжёлая влажная ткань расступается, отлипаетя от кожи и всё больше приоткрывает две мягкие выпуклости… – Быстрей! Окрик заставляет вздрогнуть. И, мотнув головой и спрятав руки за спиной, Саку делает шаг к кустам, там как раз валяется крупная ветка и ещё кучка помельче. Сырые, грязные – чтобы перенести их, приходится прижать охапку к себе. Когда Саку возвращает к подножию раздвоенного дерева во второй раз, Гинтоки как раз ломает последнюю стрелу в плече раненой, прижав ладонь прямо к ране и заодно не давая девушке сильно дёрнуться. Но её всхлип и полустон заставляют Саку отвести взгляд. Удивительно, что она вообще ещё жива, а ведь терпит такую боль… Стараясь больше не смотреть в ту сторону, Саку лезет за пазуху и тут же замирает, озадаченно уставившись на своего коня. У него вообще есть огниво? Разве он брал его с собой?.. – Э-э… Саката-сама… – Чего тебе? – У вас огнива случайно не завалялось? Стоящий на коленях Гинтоки разворачивается, и его катана, всё это время оставшаяся заткнутой за пояс, оставляет в слое жёлтых листьев жирную чёрную борозду. – Ты хоть на что-нибудь вообще способен? Обидно. Разве Саку не спас его совсем недавно? Даже расстался из-за этого с десятком, если не больше, золотых! Но Гинтоки поднимается на ноги и подходит – и Саку лишь молча сжимает зубы и позволяет оттеснить себя от кучки хвороста. Но вместо того, чтобы присесть, Гинтоки просто пинает ветки, и те разлетаются в разные стороны. – Что ты тво... ?! Презрительный взгляд припечатывает к земле. Саку затыкается и молча смотрит на Гинтоки – тот зачем-то начинает стягивать с себя хаори. Чтобы уронить прямо ему на колени. – Бери, – приказывает, – и держи над Анзу. Следом за накидкой Гинтоки избавляет от кимоно и юкаты, и только после этого сдвигается с места, отходит, а Саку остаётся пялиться на его спину. Хотя, вроде, видел уже не раз, но почему-то именно сегодня, именно сейчас она притягивает взгляд, всего пара шрамов и эти словно переползающие глубоко под кожей змеи… «Что он собрался делать?» Саку резко встаёт, и земля едва не уходит из-под ног. Но головокружение тут же пропадает, заставив усомниться в том, что оно вообще было. По спине пробегает жар. «Только простудиться и не хватало…» Каждая ранка на теле еле заметно зудит, а в глаза, кажется, сыпанули мелкого песка. Но Саку идёт к девушке. Прикрыв глаза, закидывает один край хаори себе на плечи, а за рукава растягивает в стороны. Получается навес. Но в темноте снова начинает кружиться голова – и он открывает глаза. Расслаблено выдыхает – Гинтоки хоть и безжалостно распорол одежду, грудь девушки перевязана куском когда-то белой ткани, обнажены лишь плечи и живот, ниже подвёрнут подол, как раз над раной на бедре. Выглядит… неприятно. Если бы Гинтоки раздел её совсем, Саку уверен, что в ближайшие лет десять не смог бы вообще иметь дело с женским полом, перед глазами бы так и вставало это израненное, покрытое ранами и кровоподтёками тело… однако, всё же не лишённое какой-то странной привлекательности… Становится стыдно. И Саку скашивает взгляд в сторону. Хотя, тут ещё можно поспорить, чей именно вид вызывает у него более смешанные чувства. А Гинтоки всего лишь стоит перед одним из деревьев. Но стоит странно, немного присев и чуть сильнее подогнув правую ногу. Вот он не спеша вытаскивает катану из ножен и также медленно отводит её в сторону – очень плавно, словно двигаясь в толще воды. И тем внезапнее и резче его единственное движение. Саку даже замирает, перестав дышать. Кажется, что моргнул и ничего не успел разглядеть. Хотя, катана – вот она, всё ещё отведена в ту же сторону. Неужели показалось? Но Гинтоки вдруг выпрямляется и пинает ствол. И дерево валится на землю. Нет, на землю падают два куска ствола, один короткий и толстый, почти в торс ребёнка. Стоп, Гинтоки что, использовал благородное оружие как топор?! Но, оказывается, это только начало. Оставив короткую часть валяться на земле, Гинтоки начинает орудовать катаной так, что только нехватка воздуха заставляет Сакураи справиться с возмущением. Да и плечи наливаются тяжестью всё сильнее, но похоже, что стоять ему так ещё долго. А Гинтоки уже тащит несколько крупных веток и отрубленную верхушку дерева толщиной в руку крепкого воина. Расчистив ногой участок земли около девушки, опускается на колени, упирает недлинную ветку себе в живот одним концом, в землю другим, берётся за катану и начинает строгать. Но, вдруг подняв взгляд на Сакураи, он останавливается ненадолго, смотрит задумчиво пару вдохов – и придвигается ближе. Вместе со всеми деревяшками. Теперь навес из хаори хоть немного, но защищает от дождя и его. А Саку молча наблюдает за приготовлениями. В конце концов перед Гинтоки остаётся куча стружек, две почти плоские дощечки, один кол, заточенный с двух сторон, но в середине не круглый, а словно специально оставленный с грубыми угловатами гранями, да длинная, немного изогнутая палка. Утерев пот со лба и закинув голову к небу, Гинтоки некоторое время сидит на коленях неподвижно, подставив лицо дождю. Потом снова берёт в руки катану и в одной из плоских дощечек делает сбоку треугольный, довольно широкий надрез. Проковыривает небольшое углубление у угла надреза, и ещё одно – в другой дощечке. И начинает развязывать тонкий пояс. «Что, совсем раздеться решил?!» Саку удивлён, но в тоже время ему кажется, что происходящее начинает обретать смысл. Вот Гинтоки закрепляет пояс на концах длинной ветки, словно делает лук, только тетива в нём сильно ослаблена, потом кладёт дощечку с прорезью на кучку стружек помельче, придавливает её ногой в раскисших фука-гуцу, втыкает в углубление кол, обматывает его тетивой в один оборот, вторую дощечку прикладывает сверху, как раз, чтобы другой заострённый конец кола попал в её углубление и, вздохнув и наваливлишься на неё всем весом, начинает яростно дёргать лук взад-вперёд свободной рукой. Тетива заставляет кол вертеться то в одну, то в другую сторону так быстро, что почти тут же из нижней дощечки, придавленной к стружке, начинает подниматься дымок, а дерево вокруг него чернеет. Но Гинтоки не останавливается. А дым валит уже и из верхней дощечки. У Саку слезятся глаза. А собственная его задумка с мокрыми ветками кажется глупой и детской. На самом деле он уже видел нечто подобное, но там была только одна дощечка с углублением, да недлинная палочка, которую слуга зажимал между ладонями… но в тот раз дым появился далеко не сразу, да и руки слуга стёр в кровь. Наконец, Гинтоки, отбрасывает и лук, и кол, падает на живот, закрывая тлеющую дощечку ладонями, и, кажется, начинает дуть. Саку ничего не видно из-за его головы. Но дым усиливается. А когда тот снова садится, видно, что горят уже и стружки, и дощечка. Гинтоки глубоко вздыхает и вдруг, вцепившись в край хаори, выдёргивает его из одеревеневших пальцев Саку. – Давай дальше сам. Саку не возражает совершенно. И уже через минуту онемевшие плечи приятно стонут, а тепло ласкает ладони. Подкладываемые в костёр стружки покрупнее заставляют огонь разгораться, а Гинтоки стоит и держит над девушкой хаори. Бросив на неё взгляд, Саку уже было решает, что та умерла, но вдруг замечает, как почти незаметно опускается её живот. И вновь приподнимается, правда медленно и совсем немного. И тут Гинтоки, словно только и ждал, когда он отвлечётся от костра, кидает на голову Саку хаори. – Меняемся. Отреагировать получается не сразу – плечи повинуются неохотно, в кости будто залили свинца, а голова соображает всё хуже. Но Саку заставляет себя встать и занять исходную позицию. Он не спрашивает ничего, просто наблюдает и подчиняется, мечтая лишь о том, чтобы всё это побыстрее закончилось. А девушка никак не реагирует на прикосновения Гинтоки. Даже когда он начинает потихоньку шевелить обломки стрел в ранах и вытаскивать их. Точнее, сначала он вытаскивает одну, потом стирает кровь и тянет руку к костру, чтобы вытащить из углей катану. И прижать её к чернеющему отверстию в человеческой плоти, бурлящему кровью. Шипение. Вонь. Саку морщит нос, его плечи пока держатся, но с висков всё сильнее льёт пот, щекочет шею и бежит к животу. Жар идёт не только от костра, но и изнутри. Вдруг девушка выгибается и издаёт протяжный всхлип. Гинтоки тут же подхватывает с земли какую-то палку и суёт ей между зубов. – Сожми! До Саку даже не сразу доходит, что на этот раз указание относится не к нему. И некоторое время он пытается сообразить, что и чем именно ему надо сжать. Пустота в голове расползается. Он уже следит не столько за руками Гинтоки, сколько пялится на его макушку. Разве что в какой-то момент замечает, как девушка отключается вновь, а движения Гинтоки… они становятся все нетерпеливее и грубее. И совершенно неожиданно тот вдруг бьёт девушку по щеке. А когда она открывает мутные, ничего не видящие глаза, зачем-то протягивает руку, причем так, что запястье оказывается у её дрожащих губ. – Кусай! Девушка не реагирует. – Ксо! Кусай, я тебе сказал! Свободной рукой от подхватывает и сжимает её челюсть снизу, заставляя разжать зубы – но тут же отпускает, словно испугавшись. Замирает. Саку замечает, как быстро и тяжело он дышит. И вдруг Гинтоки снова тянется к катане, вытаскивает из тлеющих углей, подносит к лезвию около гарды запястье… и оставляет на нём порез. Кровь начинает капать, сначала неохотно, но вот всё быстрей, а потом и вовсе стекает тонкой струйкой прямо в приоткрытые губы девушки. Наконец, она делает глоток. Содрогается. И Гинтоки бросает катану, подхватывает её голову, приподнимая. И прижимает запястье к губам. «Я, наверное, сплю…» Гинтоки вздрагивает – и Саку понимает, что произнёс это вслух. Но ему уже всё равно. Время застыло, превратилось в вязкий, густой кисель, в котором застревают не только ветер и дождь, но и мысли. – Нет, у тебя лихорадка, – доносится голос. Когда Гинтоки поднимается с колен, руки Саку уже почти успевают опуститься. Отобрав своё хаори, тот бережно укрывает им девушку. И вдруг толкает Саку в грудь. Перешагивает через раненую и снова толкает. Несильно, но Саку вынужден отступать, пока в спину не упирается дерево. В горло вжимается рука, а лицо Гинтоки оказывается так близко, что его дыхание щекочет подбородок и кончик носа. – Что ты задумал? – вгрызается в уши. Но сил у Саку осталось только на то, чтобы улыбнуться. – Думаешь, что знаешь меня? А, нет, произнести что-то всё-таки получилось. В ответ Гинтоки прищуривается, всматривается. От него пахнет кровью, гнилью и досадой. И Саку продолжает: – Не срывай на мне злость только потому, что не можешь спасти её. Дыхание Гинтоки становится тише. Он сжимает зубы и губы, и давление на горло Саку становится сильнее. Доступ к кислороду вот-вот прекратится… но взгляд красных глаз требует ответа. – Воз-ми меня… кх… с собой. – Что?.. Куда? Ответить Саку не успевает. Земля под ногами превращается во что-то воздушное, почти неосязаемое, словно облако, а лицо Гинтоки темнеет вместе со всем окружающим миром. *** Звёзд так много – но все они кажутся такими одинаковыми, что даже странно – как на них могут жить другие живые существа, отличные от людей? Тацума вздыхает и прикладывается к мешку, привязанному к запястью – в нём слабое кислое вино из перебродивших слив. Скорее даже сок. Он лежит на крыше, но совершенно не замечает холода – всё же градус в этом соке есть. Когда снизу доносятся шаги, Тацума перекатывается со своего места и свешивается вниз. Угадал. Эти уверенные и тяжёлые шаги могут принадлежать только одному человеку. – Что, Кирин, не спится? Мужчина с ярко красной шевелюрой, недавно подкрашенной вновь, задирает голову и хмурится. – А ты прям само спокойствие. Спрыгнув на ровные плитки, которыми выложена дорога к храму, где они расположились, Тацума протягивает Кирино мешок с вытянутой горловиной. Тот отмахивается и складывает руки на груди. Впрочем, он сегодня, вероятно, единственный, кто продолжает оставаться трезвым. Слух, что бакуфу собирается запретить ношение мечей, будоражил умы людей с момента возвращения, но сегодня днём один из монахов принёс из города официальный приказ. – А чего мне переживать? Я как был бунтарём, так и останусь. Отпив ещё глоток, Тацума глубоко вдыхает прохладный ночной воздух. Да, он всё понимает. У тех, кто пошёл за Кирино, ещё осталась надежда вернуться к прошлой жизни. Но теперь… теперь они осознали, что надо выбирать именно сейчас, а не в отдалённом будущем. Ведь тем, кто откажется от мечей, будет всё прощено, даже приговорённым к казни. Так что даже у Кирино есть, о чём подумать. Тацума слышал, что раньше тот был начальником стражи в Сацуме – довольно большая шишка, между прочим. Но когда в городе появились аманто, да от скуки начали травить местных жителей, сначала просто устраивая дуэли, а потом и вовсе увеселительные побоища, да издевательства – тут стража и не выдержала, а Кирино выступил в первых рядах. Так что его люди – это его бывшие подчиненные. Знакомые не только с оружием, но и с дисциплиной. Их подтолкнуло на бунт чувство справедливости, хотя, может, у кого-то к пришельцам накопились и личные счёты, но рано или поздно без подпитки любые чувства утихают, а многие – иссекают вовсе. А сегодня этим людям предложили вернуться, к тому же, в отличии от прочих самураев, не состоящих на службе государства, им будет разрешено носить катаны. На самом деле, Тацума, пока любовался звёздами, уже заметил нескольких беглецов, пробравшихся под покровом ночи из храма наружу. – А больше тебя ничего не волнует? – Меня? – Тацума пожимает плечами. – Разве что переживаю о паре-тройке сорванцов. А что? Кирино вздыхает. – Я тоже… об одном. Интересно, как он там? И много ли бед уже успел натворить?.. Тацума кивает и вздыхает, наблюдая за ползущей по небосводу яркой звездой. Та вдруг начинает мигать рассеяно-красным. И совсем рядом с ней срывается и исчезает другая, оставив лишь тающий след от растянувшегося хвоста. – Гиперпространственный прыжок, – доносится из-под арки ворот. Тацума вздрагивает и оборачивается. Из тени под звёздный свет выходит монах с красной маской демона на всё лицо. Его голос кажется очень знакомым, но, хотя звучит тот спокойно и даже почти умиротворённо, ширина плеч, да и общая стать мужчины навевает мысли о воине, а никак не о служителе храма, пусть и первосвященнике… – Всё-таки, – не выдерживает Тацума, – признайтесь, с чего вдруг протянули нам руку помощи? Кажется, что монах под маской улыбается и смотрит на него, словно на неразумное дитя. – Люди всегда жертвовали храму больше, чем требовалось для наших скромных нужд. Но чужаки вторглись в эти земли и навязывают свои порядки, люди страдают… разве не справедливо откликнуться на просьбу о помощи? – Мы… не просили вас, – Тацума старается, чтобы его голос продолжал звучать чуть насмешливо и непринуждённо, но заметно, что бессмысленно – его видят насквозь. – Вы сами нас нашли. – Мы просто случайно столкнулись с вами, Сакамото-сан. На всё воля богов. Монах склоняет голову, и на плечо его падает светлая прядь. А Тацума вспоминает, как удивился, увидев у служителя храма, пусть и не буддиста, длинные волосы, да ещё и такого довольно редкого, почти пшеничного, цвета. Почти совсем как у Ёшиды Шоё. – Ну, разумеется…