Широяша: История Белого Демона

*** Земля под ногами. Большая, круглая, голубая, словно причудливо раскрашенный камень, брошенный на вышитый мелким бисером чёрный бархат. Только она – живая. Не такая, как люди, животные или растения, скорее – микроб. Огромный, безмозглый, обладающий непостижимой мощью… но микроб. А он, Уцуро – его часть. – Может, всё же, позволишь мне умереть? И разойдёмся по-хорошему?.. Ответа нет. Конечно же. Его не было никогда – как бы он ни молил, не кричал, задыхаясь, умирая и возрождаясь вновь и вновь только для того, чтобы окунуться снова в пучину бессмысленной и беспощадной боли. Так не слышит мольбы мертвец. Или безмозглый монстр. – Сиир Уцуро? Миг – и взгляд концентрируется сначала на прозрачной стене, отделяющей внутренности корабля от пустоты космоса, а потом Уцуро оборачивается. Темно. Только мерцающая голубая панель в середине комнаты отдыха. На каждое прикосновение она отвечает еле слышным, очень высоким, но нежным перезвоном, и кажется, что это просто принимающий в себя бесконечную капель резервуар со светящейся водой. Но вот звуки умолкают... хииранец заканчивает. Мелкий, облачённый в хламиду, но со сложным устройством на голове: какие-то трубки, линзы, стекло – он отстраняется от панели и обходит её. И тут же на его пути из пола вырастает столб, раскрывается, подобно цветку – и хииранец кивает Уцуро на высокий бокал с прозрачным напитком. Но даже издалека можно почувствовать лёгкий аромат – незнакомый, но очень похожий на морской солёный бриз, только с примесью сладости. Даже представлять не хочется, что может иметь такой запах. Уцуро мотает головой. – Вы хотели о чём-то поговорить? Учёный дёргает ушами – он оскорблён. Но Уцуро это безразлично. А то, что хииранец, взяв стакан и подойдя к стене-окну, останавливается на достаточном расстоянии от высокого гостя, даже смешит. Неужели у головастых низкоросликов комплексы? Или только у этого конкретно? – Сиир Уцуро, у вас, случайно, нет какого-нибудь другого образца? На общем языке хииранец говорит без усилий. Это простой язык, Уцуро выучил его за пару часов, ещё какое-то время ушло на увеличение словарного запаса… учёный же, будто специально так быстро произносит слова, что те сливаются в единый звук. Хочет показать своё превосходство? Жалкий червяк. – Нет, – отвечает Уцуро и возвращает взгляд к Земле. Однако, прозрачная стена начинает мутнеть… и вот за ней уже не космос и не голубая планета, а камера. В ней клон. Безвольно раскинувшийся на полу. Среди парящих в воздухе кристаллов альтаны. – Тогда мне, вероятно, следует обратиться к Тендошу, – заключает хиираец. – С просьбой, чтобы вместо копии роль испытуемого взял на себя оригинал. Это что, угроза? – Думаете, эта мысль не приходила им раньше? – Уцуро не смотрит на собеседника, но и на Шоё любоваться желания нет. Остаётся только созерцать блеск чужеродных камней. – Что, неужели совсем ничего полезного не обнаружили? Или, может, всё дело в том, что ваш персонал недостаточно квалифицирован, чтобы заниматься порученным материалом? Шелест хламиды. Хииранец поднимает руку и касается стены. Маленькие пальчики – даже короче, чем у подростка. Они двигаются. И вместо камеры, за стеной снова появляется Земля, приближается, увеличивается – и вот уже по ту сторону, а точнее на экране, огромное почерневшее поле. – Как вы думаете, что это, сиир Уцуро? – Результат применения вашего оружия? – Верно, – в голосе учёного прорезаются странные вибрации. – Но не совсем. Знаете, почему ваш материк не был залит огнём? Ведь, согласитесь, с местным населением наладить отношения проще, если его уже нет? – Уничтожить часть коренного населения Земли? Не знал, что этот ваш демократический союз разрешает подобное… – Да, подумаешь, меньше двух процентов... Хотя, да, это вряд ли… – хииранец вдруг задевает стену плечом и в несколько быстрых шагов преодолевает расстояние до Уцуро. – Де-Соо, конечно, такого бы не простило, но дело не в этом! Наши корабли, наше оружие – всё, что требует огромных затрат энергии, работает на альтане. Точнее, на том, что мы получаем из неё… но, опустим, важно другое… Тут глаза хииранца, задравшего голову и глядящего на Уцуро с прищуром напакостничавшего кота, сужаются, даже подмигивают. При этом конструкция на его голове съезжает назад. Начинает заваливается. И падает, разбиваясь и расплёскивая во все стороны миллиарды осколков. Но хииранец не обращает на это внимания. Он продолжает стоять и щуриться, заглядывая снизу в глаза Уцуро. – Неужели не знаете? – голос учёного оживлён. – Не чувствуете? – Что не чувствую? – Знаете, – хииранец опускает голову, и теперь его лица совсем не видно, только макушку с коротким пушком. – У людей, как и у других живых существ во всей вселенной, разумных и нет, наблюдается один феномен, свидетельствующий об их несовершенстве с биологической точки зрения – иногда в организме вырастают лишние органы. Отростки. Опухоли. Бывают безвредные, а бывают такие, что приводят к смерти. Но, по сути, они бесполезны, просто ошибки природы… Так и вы – всего лишь бесполезный орган, порождённый альтаной этой планеты. Ей нет до вас дела, а вам – до неё… Поэтому даже и не думайте строить из себя кого-то особенного, сиир Уцуро. Да, вы уникальны. Но не всесильны, даже слабы… – Это всё, что вы хотели мне сообщить? – перебивает хииранца Уцуро, устав от его неожиданного многословия. Но рука хииранца вновь упирается в стену. Он твёрдо намерен договорить. – Ваша планета защищается. Альтана неспокойна уже только потому, что на её орбите толпятся сотни кораблей, начинённых чужеродной ей энергией. А вы? Как чувствуете себя вы? Устанавливается тишина. Уцуро вздыхает. И медленно произносит: – Дерево велико. Листок могут рвать ветер и дождь, клевать птицы, грызть жуки, но чувствует ли дерево что-нибудь? – мотает головой. – А вот если что-то случается с деревом – страдает каждый листок. Учёный хииранец отступает в сторону и ставит пустой стакан в утробу столба – тот начинает медленно закрываться, словно ожидая, что кто-нибудь остановит его, но хииранец молча наблюдает, как тот погружается в пол, пока не гаснет квадрат на полу и не остаётся ничего, даже щелей. – Значит, вы и сами всё понимаете, – произносит хииранец, касаясь шишки сбоку ото лба, там, где у людей находятся виски. – Но ничего, скоро начнётся строительство терминала… и на вашу планету наденут ошейник. Вас это не печалит? – Ничуть, – Уцуро косится на всё ещё висящее на стене-экране изображение выжженной земли в несколько десятков гектаров. – Так вы говорите… защищается? – Защищалась, если быть точным, – поясняет учёный. – Потом Тендошу запретили использование мощного оружия и позволили землянам самим решать проблему с мятежами… разве вы этого не знали? Снова снисходительность. Уцуро заставляет себя улыбнуться, хотя больше всего хочется оставить это крохотное наглое тельце без своей круглой, пушистой и лобастой головы. – Это всё, о чём вы хотели поговорить? – интересуется он уже во второй раз. – Да… – отводит взгляд хииранец. – Точнее, нет. То есть… Раз уж наш контракт истекает и скоро мы покинем эту планету… Мне бы хотелось… Знаете… У нас есть образцы всех представителей местной флоры и фауны, но я слышал… один ученый, работавший на Земле, смог вывести какую-то особую породу людей, с необычным цветом волос… Он даже собирался представить её на выставке кукол, но пропал… около десяти-двадцати местных лет назад. Вы ничего об этом не знаете? – Цветом волос?.. – Уцуро хмыкает без всякого притворства. – Почему бы вам просто не взять любого, да и не перекрасить? Учёного хииранца даже перекашивает. Осколки под его ступнями противно скрипят, пока он раскачивается взад-вперёд, не отрывая взгляда от пояса Уцуро. Наконец, к нему возвращается дар речи: – Вам не понять! Эт-т-то же фальшивка, подделка, ширпотреб! Как вы только можете… сравнивать оригинал и то, что даже копией-то назвать язык не повернётся? – Хм… А почему вы обратились именно ко мне с этим вопросом? Снова хииранец прячет глаза, снова скрипят осколки. – Просто… слышал… прочитал в отчётах… а других землян… – Хорошо. – Что? Вы знаете что-то? Эти образцы существуют? Их можно достать?! Уцуро склоняет голову к плечу, потом приседает на корточки, сцепив пальцы между коленей, всматривается в уродливое, бугристое личико аманто, буквально светящееся изнутри. Хииранец словно забыл, как только что изо всех сил доказывал, насколько Уцуро бесполезная тварь. – Раз уж мы заговорили об отчётах, у меня к вам тоже есть просьба: не могли бы вы убрать из итогового доклада некоторую информацию? Скажем, о том, как влияет кровь образца на другие живые существа даже тогда, когда они… ну, перестают быть живыми в общепринятом смысле этого слова. Губы хииранца сжимаются, плотно, глаза смотрят не моргая. – Нет, – наконец, отвечает он. – Я не могу этого сделать. Это профессиональная этика. Это наша гордость. Наша работа. Я не могу… Уцуро поднимается, прикрывает глаза. – Подумайте ещё раз, Гиизли. Учёный отступает назад и шишки по бокам от его лба сдвигаются ближе к центру. Хииранцы терпеть не могут, когда посторонние обращаются к ним по именам или вообще произносят их. Но, в тоже время, сами делают это постоянно. И это их «сиир» означает ни что иное, как «чужой», «посторонний», «презренный». – На самом деле, – продолжает Уцуро, – я рад, что вы позвали меня. Так или иначе, я сам собирался наведаться к вам. – Вам нечем нам угрожать. – Значит, ваш ответ – нет? – Именно. Голос хииранца напряжен, теперь он следит за Уцуро, словно за хищником, по какой-то неосторожности оказавшимся в одном с ним помещении. И продолжает пятиться. – Образец уже погрузили в камеру для транспортировки? – Д-да… наверное. – Хорошо. Спина маленького пришельца упирается в панель, похожую на резервуар со светящей голубым цветом водой. И вдруг с потолка обрушивается... Уцуро чувствует, что его окружает невидимое силовое поле, а прямо за ним – прозрачное стекло или пластик. – Сиир Уцуро, выбирайте: мы можем зашвырнуть вас в такой далёкий космос, что вдали от своей планеты вы очень скоро превратитесь в ничто, – звук теперь доносится сверху, – или вы мирно покидаете наш корабль. Как видите, мы мирная раса, но система охраны у нас одна из лучших. – Неужели? Катана Уцуро за спиной, в специальных ножнах. Силовое поле щиплется и щекочет кожу, но, когда его касается сталь, во все стороны начинают сыпать искры – а вот они уже прожигают плоть до кости. Неприятно. – Хотя, – продолжает Уцуро, – я слышал, что, если какой-то эксперимент пойдёт не так, вы можете даже отделить часть корабля и взорвать его удалённо. – М-можем… Лицо хииранца видно нечётко, но губы его шевелятся неуверенно. Он пятится, обходя панель и постепенно приближаясь к выходу. – Если хотите, можете сделать это, – разрешает Уцуро, вытаскивая катану из силового поля и занося над головой. – Ох, но вы же, Гиизли, тогда погибните сами?.. Неужели не страшно? Хииранец бросает взгляд на панель. Даже тянется к ней ручкой с убогими пальчиками. Но так и не касается. До выхода ему остаётся не больше пяти шагов, но Уцуро обрушивает удар на стекло. Или что там у них. Силовое поле царапает ребра, оставляет на лице дымящиеся и болезненные полосы, но он уже идёт по усыпанному новыми осколками полу. Хотя, то, что пару минут служило ему тюрьмой, разбилось скорее на прозрачные глыбы. Хииранец не шевелится. И даже, когда катана сносит с его плеч голову, на теле аманто не дёргается ни один мускул. – Оборо? – Да, господин? – доносится из миниатюрного передатчика, встроенного в серьгу. – Вы закончили? – Я получил отрицательный ответ. – Вас понял. Когда челнок отделяется от стыковочного отсека, орбитальная станция хииранцев уже объята огнём, её коридоры залиты кровью, а система самоуничтожения отсчитывает последние минуты до взрыва. В небольшом кейсе Уцуро покоится блок памяти из резервного компьютера, но он не уверен, что данные об исследованиях уже не были куда-то переданы, поэтому инцидент не исчерпан и предстоит ещё многое… – Что делать с вашим клоном, господин? Какое-то время Уцуро молчит. Прислушивается. Потом мотает головой. – Заприте где-нибудь. Возможно, «это» мне ещё пригодится. *** На кухне тепло. В очаге тлеют угли, но, когда Гинтоки переступает порог, Анзу подбрасывает туда свежее полено. Сначала огонь угасает, появляется дымок, но очень скоро, как только полено немного подсохнет, он разгорится вновь. На этой кухне всё не так, как в академии – помещение намного меньше, стол всего один, прямо посередине, а скамеек нет вовсе. Но это не помешало собравшимся усесться на пустые и ещё полные ящики с саке, выставленные вдоль стены. Ступив за порог, Гинтоки понимает, почему они предпочти хлипкие ящики полу – он тут очень грязный. Видно, те, кто готовил здесь, ни разу не утрудили себя уборкой – в результате дерево покрыл отнюдь не тонкий, липкий и даже склизкий слой, цвет которого различить сложно из-за недостатка света… хотя, нет, видно вкрапления зеленого и белого… – А вот и наш беляш! Саниро уже в стельку. Уперевшись в стену затылком и спиной, он поднимает руку, но она сама падает обратно, на колено, вынуждая своего владельца посмотреть на себя очень удивлённо. Кори сидит рядом с ним, поджав ноги, он лишь сдержанно кивает, как и Исида, присевший сбоку, почти у самой двери. Анзу отходит от очага, опирается на стол и спрашивает: – Голоден? Гинтоки мотает головой и смотрит на Сакураи, сидящего на корточках у огня. До этого момента его скрывали широкие хакама девушки. – Саку, ты чего тут, среди черни? Рыжий даже головы не поворачивает. Обиделся, что ли? – А где ж ему быть? – хмыкает Анзу. – Не ты ли сказал, что видеть его не хочешь? – И он вот прямо взял и учёл мои пожелания?.. – Гинтоки чешет лоб, как раз там, где тот переходит в кучерявые заросли. – Эй, Саку… Игнор. Волосы у Сакураи грязные, хвост висит огромной мокрой сосулькой. Да и на своих пальцах, под ногтями, после почёсывания остаётся грязь. – Шиничи, помыться хочешь? – Не хочу-у-у. Саку пытается обернуться, но умудряется пьяно качнуться и облокотиться не куда-то там, а на край уже занявшегося полена, подкинутого девушкой в очаг. – Ты… дебила кусок… Анзу оглядывается, когда Гинтоки огибает её и хватает Саку за плечо, отдёргивая от огня. Парень всхлипывает, поднимая обожжённую руку, тупо смотрит на ладонь, красную, как зад у макаки, пересидевшей в горячем источнике, и всхлипывает ещё раз. Его взгляд обращается к Гинтоки. В глазах стоят слёзы. «Да он в стельку» – Анзу, воды. – Д-да б-б-брось ты этого неженку, – доносится со спины, – слюнтяй. Господин Слюнтяй. Слю-ю-юнтя-я-а-а-а… Звук резко обрывается. Гинтоки кивает Кори, отвесившему Саниро подзатыльник. Спустя мгновение от того доносится уже сопение, его голова, упавшая подбородком на грудь, так там и остаётся. Исида улыбается одним уголком рта. Гинтоки пытается отойти, чтобы подпустить к Саку Анзу с ковшиком, но рыжий самурай вдруг мёртвой хваткой вцепляется в его запястье. – Я т-тебе правда т-так надоел? – Нет, что ты, – выдавливает улыбку Гинтоки, пытаясь отнять руку, – я без тебя и дня не проживу! Улыбка Саку расцветает неожиданно. При этом шрам на его переносице, оставшийся от острого, но небольшого лезвия, вроде ножа, растягивается, глаза ещё блестят, смотрят счастливо, и хватка на запястье слабеет. Правда, когда Гинтоки всё-таки уступает своё место Анзу, Саку продолжается пялится куда-то перед собой и пьяно лыбиться. – Гинтоки, ты правда мыться собрался? – не оборачиваясь, спрашивает Анзу. – Сейчас? Баню развести дров не хватит. Почесавшись ещё раз, Гинтоки щелчком отправляет собравшийся под ногтем комок грязи в полёт. – Просто нагрей мне немного. Пожалуйста. Тут Анзу, не отпуская обожжённую руку Саку и продолжая топить её в ковше, оборачивается через плечо. – «Пожалуйста»? – переспрашивает. – Да, «пожалуйста». – Странный ты. – Это вы все странные, – мотает головой Гинтоки. И запрыгивает задом на почти чистый стол, приготовившись ждать. Ноги не достают до пола, в ладонь клюёт рыбья кость – выковыряв её обратно, Гинтоки переводит взгляд на крестьян: Исида и Кори молча потягивают саке, похоже, они вместе так давно, что им просто не о чём говорить, Саниро спит, постепенно всё сильнее накреняясь к Кори. Анзу заставляет пальцы здоровой руки Сакураи взяться за ковш, потом оттесняет его в угол и подвешивает на крюк, видимо, недавно вымытый котелок. И размер этого котелка означает, что воды Гинтоки получит совсем немного… Когда девушка выходит из кухни с ведром, в голове мысль, что не так уж и плохо, когда женщина беспрекословно подчиняется. Правда, если для всех вокруг это является чем-то привычным, Гинтоки, до недавнего времени вообще не имевший опыта общения с противоположенным полом, не может понять, чем же женщины так сильно отличаются от мужчин, что с ними принято обращаться как с прислугой? Как-то он поспрашивал Сакураи о том, о чём не рассказывал Шоё – или рассказывал, да Гинтоки не слушал – и узнал, что даже в браке женщина должна обращаться к своему мужу на «вы», в то время, как он может говорить ей «ты». А ещё, что «изменять – это нормально». Конечно, когда речь идёт о мужьях. Но что, если в паре оба – мужчины? На этот вопрос Саку не ответил. Точнее, буркнул что-то, мол «боги велели нам плодиться и размножаться, даря удовольствие друг другу, но, если размножаться не получается, просто дарить удовольствие тоже неплохо» – но этот ответ не разрешил проблему верности в однополой паре. Однако, глядя на Котаро, Гинтоки невольно вернулся к этому вопросу. Что у него теперь с Шинске? Вообще-то, получается, что тому, даже женатому, ничто не мешает быть с Котаро. Правда, не факт, что они ещё встретятся... Всё же, юному наследнику клана Такасуги могло надоесть шляться по стране, а время, проведенное в клетках, в конец переполнило чашу терпения – иначе как объяснить, что Шинске так просто согласился вернуться домой, да ещё и жениться? Возвращение Анзу сбивает Гинтоки с праздных размышлений, в ожидании, пока вода подогреется, он соглашается глотнуть саке, перекидывается с Исидой парой фраз, на случай, если завтра они не смогут попрощаться – что передать Кирино и Сакамото, чем утихомирить Саниро и прочее. А потом Анзу переливает воду из котелка обратно в деревянное ведро и торжественно вручает его Гинтоки. – В этом доме полно комнат, но есть ли среди них свободные – ищи сам. И он отправляется искать, оставляя позади тёплую кухню и тёплую компанию, вместе с тусклым светом. В коридоре царит полная темнота, но очертания стен смутно угадываются, как и поворотов. Но, вместо того, чтобы найти комнату, Гинтоки неожиданно оказывается на улице. На заднем дворе. – Ладно, пойдёт. Сняв первую рубаху, вторую стаскивает через голову, вшитые монеты заставляют её тяжело упасть на деревянное крыльцо. Остаётся только юката. Выправив её из хакама, уже чувствуя, как ночной воздух начинает пощипывать кожу, Гинтоки расстаётся и с этим куском одежды, насквозь пропитавшимся его потом. Роняет в ведро. Выжимает, не позволяя ни единой капли упасть на землю, и начинает обтираться. Сразу становится свежо и даже как-то легко, словно грязь всё это время незримо давила ему на плечи и пригибала к земле. Войдя во вкус, Гинтоки даже развязывает тонкие, промокшие тесемки, на которых держатся хакама, и остаётся голышом – если не считать ткань и солому на ногах, заменившие обувь. – Простудишься, – раздаётся за спиной. – Зура, не знал, что ты любишь подглядывать. – Я не Зура, я… Пропустив тряпку между ног, Гинтоки оборачивается и нарочно несколько раз двигает бёдрами туда-сюда, наблюдая за Котаро. Тот морщится, но взгляд не отводит. – Ты искал меня или вышел просто свежим воздухом подышать?.. – Я… – Котаро мнётся, – я подумал… – Рожай быстрее. Гинтоки выливает на себе мутную жижу, оставшуюся в ведре, радуясь, что слишком темно, чтобы оценить насколько она стала грязной от полоскания в ней юкаты. А когда отфыркивается, замечает, что его рубаха с золотом лежит как раз под ногами у собирающегося с мыслями Котаро. – Я подумал, что тебе негде будет ночевать, – вдруг признаётся тот. – Да и вряд ли тебе захочется делить комнату с кем-то из людей Кудзё, ведь правда?.. Так что… может, ты согласишься переночевать со мной? – У Кудзё такой вместительный футон? – Гинтоки хмыкает. – Нет, спасибо. От горячей кожи идёт пар, холод пробирается внутрь, легкие коченеют, но просто так взять и поднять с крыльца тяжёлую рубашку он не может – даже слепой заметит не только стежки, но и то, как монеты оттягивают ткань. Хотя, похоже, что Котаро нет никакого дела до валяющейся одежды. – Прекрати, – просит он. – Есть тут одна комната… вряд ли в неё кто-нибудь зайдёт. Звучит странно. – Почему? – тупо спрашивает Гинтоки. – Она проклята или что? – Она… – мнётся Котаро, – она рядом со спальней Кудзё. – Понятно. Отказываться и дальше – как минимум глупо. Гинтоки кивает. И решается накинуть хаори прямо на голое тело. А потом и просунуть ноги в штанины хакама – остальное просто сгребает в охапку. – А как насчёт моих ребят? Где им ночевать? – Разве они не на кухне? Там тепло. Снова тёмный коридор, но Котаро идёт впереди уверенно, словно ходил здесь уже сотни раз. Тряпки и солома на ногах Гинтоки намокли и шлёпают по деревянному полу, хакама облепили колени, сухая только хаори, да грязные рубашки, прижимаемые к груди. Иногда из-за стены доносятся разговоры, иногда храп. Но в основном в доме царит тишина. – Тебе не кажется, – начинает Гинтоки, – что это место очень похоже на… – … академию? – заканчивает Котаро. – Кажется. Мне нравится бывать здесь. – А не боишься? – Чего? Котаро останавливается и Гинтоки налетает на него. – Зура! Предупреждать же н-... – Тише. Мы пришли. Скрип. И в коридор проливается жидкий свет. В этой комнате есть узкое окно под самым потолком. А ещё уже расстеленный футон и несколько одеял, на подносе стоит саке и даже несколько долек редьки. А к рису редьку не подавали… – Тут один футон, – замечает Гинтоки. – Да, я знаю, – отзывается Котаро, терпеливо дожидаясь, когда же он переступит порог. Стоит это сделать, как тот опускается на колени и задвигает дверь. Гинтоки же плюхается на пол и с наслаждением стаскивает с ног самодельную обувь. Ещё хочется снять хакама. Но Котаро продолжает скромно сидеть у двери, будто камуро в борделе. Гинтоки уже был в публичном доме, так что сейчас, глядя на него, вспоминает тех девочек в Ино, дожидавшихся, пока развлекающие клиентов юдзё попросят их принести что-нибудь или сделать. – Так и будешь там до утра сидеть? Котаро не поднимает глаз. – Прости. Что рассказал про золото. Мне не следовало этого делать. – Ты сделал то, что считал нужным. Гинтоки уже и думать об этом забыл. Может, зря? От хаори начинает чесаться спина. Да и без заправленной в хакама юкаты, заду не то что бы приятно… – Ты не возражаешь, если я дам своей коже подышать? – А? – Котаро поднимает голову. – Что? Гинтоки вздыхает и стряхивает с плеч накидку. И начинает развязывать мокрые тесёмки, затянувшиеся под пупком в мёртвый узел. – Не надо было так туго завязывать, – перестав тупить, Котаро переходит к нравоучительному тону и, подобравшись к нему на коленях, лезет к узлу. – Дай, я. Гинтоки просто откидывается назад, опираясь на руки и позволяя Котаро ковыряться с поясом. Холодно. Натянуть бы на себя одно из одеял – желательно прям на голову, мокрую и, кажется, уже начавшую превращаться в кусок льда, но Котаро наклонился так близко… его дыхание щекочет живот. И Гинтоки уже вспоминает не учениц проституток, а самих юдзё, точнее ту, что оседлала его как раз перед попыткой ограбления. Но почти тут же в памяти всплывает другое – мудак в чёрной маске и ощущения от его члена в заднем проходе. И Гинтоки встряхивает головой… И упирается в плечо Котаро. – Ладно, брось, у тебя есть что-нибудь острое? – Нет, нельзя резать, – упрямится тот. – Я сейчас, уже почти. И, вместо того, чтобы дать себя оттолкнуть, наклоняется ниже, прижимается к его животу лбом, и тут же щекой, кажется, пытаясь, подцепить узел зубами. Гинтоки сглатывает и отрывает взгляд от его макушки. И замечает, что дверь в комнату приоткрыта. С той стороны, из темноты коридора, на них пялится чей-то глаз. – Сгинь. – Что? – Котаро поднимает голову, и его губы оказываются у самого подбородка Гинтоки. – Что ты сказал? – Я… не тебе… Покосившись на дверь, но уже никого в щель не увидев, Гинтоки прислушивается, но сквозь грохот в ушах не может различить чужих шагов. Подглядывавший ещё рядом? Или уже ушёл? Горячая щека снова прижимается к животу, а обжигающее дыхание Котаро скапливается в паху. Гинтоки замечает, что и сам дышит тяжело. Воздуха просто не хватает, а телу уже не так уж и холодно – внутри разгорается собственный очаг, а дрова в него подкидывает Котаро, продолжающий прижиматься в самом беззащитном для любого мужчины месте. – Ты смерти моей хочешь? – А? Снова задранная голова. Снова его губы так близко. И чувство разочарования от отстранившегося от низа тепла. Гинтоки сдвигает колени, зажимая Котаро и глядя ему прямо в глаза, хотя в полумраке их выражение и сложно различить. – Какого чёрта ты делаешь, Зура?.. – Я не… Больше он ничего произнести не успевает – Гинтоки прижимается к его губам своими, а когда Котаро пытается отстраниться – ещё и обхватывает рукой, вгрызаясь пальцами в волосы на затылке. Внезапно, тот прекращает сопротивляться. Но и не отвечает. Просто застывает. Гинтоки медленно дышит, чувствуя самые нежные на свете губы под своими. А по телу распространяется блаженная волна. Но вечно это продолжаться не может. И Гинтоки отстраняется, напоследок поймав нижнюю губу Котаро зубами, впрочем, тут же отпустив. – Я могу спать и так, – собственный голос звучит хрипло. – Ты хочешь к стенке? Или лучше я? – А в туалет ты тоже в штанах пойдешь? Котаро удивительно спокоен. Гинтоки ожидал чего угодно, только не этого слишком обыденного тона, словно они просто продолжают разговор. – Но, если мы их снимем, я не уверен, что дам тебе уснуть этой ночью. – А я думаю, что могу тебе доверять. Давление с живота пропадает. Котаро отстраняется, а Гинтоки щупает пояс. Он развязан. – Нет, знаешь… ты ложись пока, я попозже вернусь… Когда Гинтоки встаёт, придерживая штаны, его бросает на стену. Проделав дыру в бумаге, но наткнувшись на деревянную перегородку за ней, кулак останавливается. Котаро смотрит обеспокоенно. – Ты в порядке? К горлу подкатывает тошнота. Гинтоки молча кивает. И вылетает за дверь.