Широяша: История Белого Демона

*** – Ну же, Сакамото-сама~ – Успокойся. Ты вообще в курсе, что мы в храме? – Ой-ой… какие мы правильные… Монахи спят в общей комнате, но для уважаемых гостей ширээтэ выделил отдельную. Тацуме и его слуге досталась каморка размером со стенной шкаф, ну, может, чуть больше. Правда, длины и ширины помещения вполне хватает чтобы улечься одному… но уважаемый лама вряд ли предполагал, что слуга Тацумы пожелает возлечь со своим господином. Честно говоря, давненько он этого не делал… в смысле, не намекал на интимную близость, наоборот, в последнее время всё больше держится в стороне, даже не заговаривает, если прямо не обратишься… А тут вдруг взял и уселся сверху, едва Тацума успел прилечь, подложив под голову свёрнутый плащ. Уселся и смотрит сверху вниз своими раскосыми змеиными глазами, в очередной раз заставляя задуматься о том, что змеи в общем-то вполне симпатичные создания… – Слезь. И вернись на место. – На место? – Кадзума косится через плечо на то, что можно назвать дверью лишь с большой натяжкой, и сильнее сжимая ему коленями бёдра, возвращает взгляд. – Типа, «иди, сторожи снаружи»? А если я… устал? Если мне нужна капелька тепла от своего господина? Его голос звучит почти умоляюще. И Тацума чувствует, как барьеры рушатся. Он обещал себе, что больше не будет этого делать. Что все эти отношения… они не нужны ему. Да и Кадзума будет счастливее, если осознает, что не обязан его ублажать, что может просто служить. Просто быть рядом. Но почему-то в такие моменты очень хочется поддаться чарующему взгляду и поверить, что его обожают не просто как господина, что Кадзума действительно хочет его… а не инстинктивно стремится заняться чем-то привычным, составлявшим суть его жизни больше десяти лет – ведь в бордели мальчиков продают ещё юными, а когда они встретились, ему было уже за двадцать. – Та-цу-ма… са-а-ан… Кадзума сдвигается, чуть приподнимается, опускается, прижимаясь, надавливает, трётся. Тесно, темно, горячо. Собственное дыхание уже кажется слишком громким и неприличным. – Вам ничего не придётся делать, мой господин… Я уже подготовил себя… Позвольте мне?.. На самом деле Тацума готов кончить прямо сейчас. Вот потрётся бывший кагема ещё немного, елозя по его прижатому к животу и напряженному члену – и всё, бельё придётся стирать. – У тебя проблемы со слухом? – Но господин… – Если так свербит, иди потренируйся с мечом! Или дрова наруби! – Тсс, – пальцы ложатся на губы. – Вы забыли, что совсем рядом, вот за этими тонкими стенами, спят люди? «Вот скотина… о людях он заботится…» – К тому же, господин, откуда такие познания? Неужели и вас одолевают плотские желания? И вы заглушаете их подобными способами? Звучит издевательски. – А что, предлагаешь каждый раз звать на помощь тебя? «Кадзума, не мог бы ты нагреть мне воды и, да, сделай ещё минет, пожалуйста?» Так что ли?! Из-за помехи слова вылетают невнятные, но Тацума не делает ни единой попытки сбросить с лица чужую руку или, вообще, с себя – чужое тело. Во-первых, это глупо, словно, чтобы справится со слугой, одних слов недостаточно… а во-вторых, он боится пошевелиться. Боится, что Кадзума почувствует… хотя, тот наверняка уже всё понял, иначе не тёрся бы так усердно. Но вдруг Кадзума просто вздыхает: – А почему бы и нет? – грустно и устало. И начинает подниматься. Но Тацума неожиданно даже для самого себя ловит его за руку и прижимает ладонь обратно к губам. Нет, он не хотел… просто так само получилось. А Кадзума замирает. Потом мягко отнимает руку и уже ни слова ни говоря, спускается ниже. Вот его пальцы развязывают пояс. Вот Тацума закрывает глаза, стараясь не дышать, вздрагивает, когда кожи касаются прохладные губы. И почти тут же его затапливает пронзительное удовольствие, оно извергается наружу, увлекая за собой… куда-то по ту сторону горизонта… но остаться там, на высшей точке, надолго не удаётся. И в животе поселяется тянущая пустота. Тацума открывает глаза и видит низкий потолок. Чувствует вонь вяленной рыбы. Через покосившееся окно прямо в глаза бьёт полуденное солнце. В штанах горячо и липко. Кадзумы нет… Кадзума ушёл. В Эдо. – Сакамото-сан? Вы проснулись? – М-м-м… Нехотя перевалившись на другой бок и чувствуя, как затекло тело от жёсткого пола, Тацума сквозь ещё не до конца разлепившиеся веки всматривается в человека, сидящего у ящика и обложенного письменными принадлежностями. – Я же… просил разбудить меня на рассвете? – Помилуйте, вы же только перед рассветом вернулись! – Но это же не повод задерживать выход… «Или меня тут бросили?!» Тацума уже было вскакивает, но тут из рощи за окном доносится негромкое ржание лошадей. Отлично. А то вышло бы не очень весело… – Так гонец, – кивает на окно писарь, – из-за него отложили выход. Господа обсуждают пока. «И без меня?» Вообще-то, задерживаться им здесь нельзя, слишком близко город, слишком часто летают корабли, а защита, которую придумала пара умников: кузнец и оружейник – ещё весьма далека от практического применения, да и в бой вступать их разношерстное войско пока совершенно не готово. Конечно, к Кирино стянулись люди со всей провинции, и до сих пор продолжают присоединяться по пути, но это всего три сотни человек… Нет, не так, это целых три сотни самураев и ещё около двух сотен прочего люда, от чего-то возомнившего, что сможет научиться обращаться с оружием за пару недель. Но это ещё не самое худшее… Ещё в буддийском монастыре, глядя на то, как во дворе всё прибавляется народа, потому что размещать внутри стало просто негде, Тацума хватался за голову и пытался понять, чем же всё это может кончится. Им же всем надо кушать! А ещё справлять нужду! Ладно, монастырь со странным настоятелем, носящим маску, кормил и поил их задарма… только вот ровно до того момента, как в этот же монастырь не потянулись крестьяне с жалобами, что постояльцы святого места обирают ближайшие деревни. И тогда стало ясно, что оставаться на одном месте долго нельзя. А когда из города нагрянула стража… даже Кирино согласился, что пора уходить. А потом пара умников опробовала своё изобретение… и с горем пополам им удалось покинуть Сацуму. И вот теперь небольшое войско движется к столице, по дороге навещая то одних состоятельных господ, то других. Кирино всюду берёт Тацуму с собой – услышав фамилию Сакамото, стража охотнее отворяет ворота, а иногда им даже дают что-нибудь: денег, оружия, провизию… но – редко. Вот вчера ничего не дали. Только накормили пространными речами и напоили чем-то сладким, от чего захотелось петь и веселиться до утра. Но утром они должны были выступить дальше. – От кого гонец? Неужели вчерашний господин передумал и соизволил выделить им немного из закромов? – Не знаю, – равнодушно пожимает плечами писарь, вновь утыкаясь носом в свои бумажки. – Старик какой-то… И вдруг земля под ногами вздрагивает. А в окно ударяет слепящий свет. Все звуки исчезают. И в установившуюся тишину врывается надрывное ржание десятка лошадей. – А… а… а…манто! Тацума смотрит на писаря, а тот смотрит в окно над его головой. И по ужасу в круглых глазах Тацума понимает, что оборачиваться ему очень не хочется. Но приходится. Однако, ничего интересного ни у себя за спиной, ни за покосившимся окном Тацума не видит. – И что это было? – С-с-свет, – всё ещё заикаясь и даже не моргая, через силу отвечает писарь. – С-с-с неба! «Вот и настали времена, когда гром с небес мы объясняем не божественным вмешательством, а амантовскими штучками… Стоп. Огонь с неба? Но там же город!» – Но там же город?! Подхватив плащ и перевязь с мечом, Тацума выскакивает во двор. И едва успевает увернуться с пути несущейся со всей дури и разбрызгивающей пену лошади. Для Кирино разбит шатёр. Тацуму пропускают без вопросов, но судя по тому, как охрана пялится в небо – с тем же успехом она сейчас не обратит внимания даже на черта, вдруг пожелай тот нанести визит их предводителю. – Кирин… В шатре вокруг стола, укрытого картой, пять человек, двое из которых измазаны в саже, но легко узнаваемы – кузнец и оружейник, и ещё какой-то незнакомый старик, сам Кирино и его подчиненный, раньше исправно нёсший службу на воротах столицы Сацумы, а теперь занятый обучением «добровольцев-повстанцев-из-простого-люда». – Что там? – властно бросает вопрос красноволосый, словно Тацума должен был принести какие-то вести. – Там… «И как, чёрт подери, объяснить, если сам ничего толком не видел, но сердце чует, что от столицы Канагавы скоро ничего не останется, кроме выжженного поля? Если уже не осталось…» – … похоже, аманто с кем-то воюют. В Иокогаме. – Это Яминори постарался? – тут же обращается предводитель к старику, хмуря чёрные брови. – Не думаю… – осторожно отвечает тот, видимо, это и есть гонец. – Но что-то ваш протеже явно задумал. – Надеюсь, его задумка не поставила под угрозу жизни полутора тысяч человек! – Что будем делать? – подходя к столу, спрашивает Тацума, только сейчас вспоминая, что приключилось с ним перед самым пробуждением… и прикрывается плащом. – Если Яминори там, то и мои товарищи тоже. В шатёр вбегает ещё один человек – Тацума узнаёт в нём охранника, только что глазевшего в небо. – Господин, там… дым. А его глазах вопрос, точно такой же, что уже кусает и Тацуму за язык: «что будем делать?» – Сколько до Иокогамы? Помощник Кирино бросает взгляд на карту, хотя все и так знают, что от Исехары, около которой они разбили лагерь, до столицы Канагавы меньше двух часов пешком. – Если выдвинемся прямо сейчас, ещё успеем кого-то спасти, – разрывает повисшее ожидание Тацума. – Или хотя бы помочь выжившим. Уверен, мои товарищи уже заняты этим! – Твои товарищи?.. – у Кирино каменное лицо, но взгляд задумчивый. – А что, если этот удар был именно по ним? И сейчас аманто направляются прямо к нам? – Они могут направиться к нам в любой момент! Вся округа в курсе, кто мы и где мы! Нас просто пока не посчитали угрозой – значит, надо воспользоваться внезапностью и… – Раскрыть все наши карты? Тацума не находит, что ответить. Кирино прав. Они собирались ударить сразу по Эдо, но до той поры нужно подготовиться и, желательно, без лишнего шума – а собравшаяся толпа уже достаточный повод для того, чтобы испепелить их всех разом… «Кинтоки-кун, надеюсь, ты уже успел вернуться и встретиться с Кацурой…» *** – Саката…-сан. – М-м-м? – А научите меня? – Чему? В носу ковырять? – Нет, это… с мечом. Вы не подумайте, я уже многое умею, вы мне только пару приёмчиков покажите! – Что, прямо сейчас? – А что? Нельзя? Искренне хочется поверить, что Саниро шутит. Но тот, словно после пропажи другого рыжего из их компании, ещё больше воспылавший к Гинтоки интересом, смотрит серьёзно и сильно вопросительно. А за его спиной на широком дворе, огороженном высоченными стенами, стонут раненые, причитают старики, плачут дети. Прямо на земле разброшено тряпьё, от одного пострадавшего к другому перебегают деловые юноши с важными лицами, и там же степенно расхаживает бородатый старик, время от времени раздающий указания. А ещё за спиной Саниро Гинтоки видит женщину, выходящую из огромного дома – с высокой прической, со множеством воткнутых в неё золотых стержней, разодетую в пышную одежду и властно посматривающую по сторонам, словно учитель, наблюдающий за возней слишком большой и шумной оравы учеников. Рядом с женщиной идёт Яминори. Это её поместье. Кирихара привёл их всех сюда по каким-то садам и дворам, ни разу не свернув на открытую улицу. Но пока они пробирались по задворкам, Гинтоки следил за небом – с неба сыпались корабли. Небольшие, почти игрушечные, типа того, что он заметил над домом Кирихары как раз перед тем, как тот начал выжигать всё под собой… а потом растворился в белоснежном столбе, упавшем с неба. Что это было? Тоже лазер? Если так, то аманто достаточно всего ещё одного подобного выстрела, чтобы избавиться от целого города, а там и от страны. Но что ударило в небо в ответ? Неужели с земли выстрели другие аманто? Что они вообще затеяли? И как, чёрт подери, с таким бороться? – Вы ранены? Гинтоки оборачивается и встречается взглядом с учеником врача или его подмастерьем. Поднимает рубаху, демонстрируя уже наложенные бинты – и тот, кивнув, молча отходит. Но, когда Гинтоки вновь поворачивается к Саниро, то уже почему-то видит вместо него важную женщину. Ту самую. Вблизи она кажется ещё величественнее. Дело даже не в одежде и прическе… её взгляд, он словно обволакивает и подчиняет. – Госпожа Кимико, это Саката Гинтоки, – представляет его Яминори таким журчащим голоском, словно рассчитывает этой ночью оказаться как минимум в ногах этой дамы. – Очень умелый молодой человек… – Саката? – короткая нарисованная бровь подпрыгивает. – Знала я одну семью под такой фамилией… Благородные и уважаемые были люди… ты, случайно, не сын Михико? – Понятия не имею, благородная госпожа, – игнорируя упавшего на колени и неистово дергающего его снизу за штанину Саниро, Гинтоки прямо смотрит в раскрашенные красным глаза. Как и брови, они кажутся лишь нарисованным на выбеленном лице. – Я не помню своих родителей. – Да?.. Может, оно и к лучшему. Иначе мне пришлось бы приказать повесить тебя, как и всю эту продажную семейку… – Премного благодарен. – Чему именно? – прикрывшись резко раскрывшимся веером, женщина одаривает строгим взглядом пробегавшего мимо служку, умудрившегося споткнуться на ровном месте. – Что верю твоей забывчивости? – Тому, что позволили людям укрыться за вашими стенами. Веер складывается обратно и стукает по бледной ладони. Кимико прикусывает губу и устремляет взгляд к воротам. – Мой муж отдал жизнь, пытаясь защитить этот город! Но его убили – и даймё стал какой-то слюнтяй, позволивший проклятым пришельцам делать здесь всё, что им заблагорассудится! И вы только посмотрите к чему это привело! Выдохнув, женщина резко скашивает взгляд обратно на Гинтоки. – Ты знаешь, что сейчас творится в городе? Странный вопрос, на который не хочется отвечать. Но этого и не требуется, госпожа делает это за него: – Они продолжают жечь дома! А я даже не могу отправить солдат на защиту людей! И тут, словно в подтверждение её слов, из-за ворот доносится отдалённый грохот, и, обернувшись, Гинтоки видит, как в небо устремляется чёрный столб дыма. Ещё один. Ему кажется, сквозь стоны и причитания он слышит крики оттуда, из-за ворот, из города. Это поместье стоит на окраине, но, если так продолжится, аманто доберутся сюда очень-очень скоро. Что им нужно? Какая разница! Инстинкт велит Гинтоки бежать. Спасать свою жизнь. Не потому, что он боится умереть. Просто он не знает, что вообще может сделать сейчас. Даже если вдруг очень-очень захочет помочь всем этим незнакомым людям. Но Зура… Зура бы непременно… Усилием воли Гинтоки отгоняет мысли о том, кто, возможно, уже погиб. У него оставалась надежда, что Яминори взял Кацуру с собой ещё до нападения, но раз в поместье его нет… Да и Саку, получается, он зря отправил обратно в дом! – …кто-нибудь должен… – прорывается сквозь мысли хлёсткий женский голос. – Ты слушаешь? Саката? – Я никому ничего не должен. – Что? Он ответил не подумав. Просто произнёс мысли вслух. Но, судя по удивлению в голосе госпожи, заявление это было не очень уместно. – Ты правда так считаешь? Чёрт подери, ей что-то нужно от него. Но с какой стати? Гинтоки пришёл сюда только потому, что обещал Кацуре вернуться… и потому, что просто не знал, куда ещё пойти. И что делать. Ещё несколько часов назад он чувствовал в себе силы разделить судьбу едва знакомых людей, но сейчас хочет просто забиться в какой-нибудь тёмный угол и постараться забыть о том, как жил последние два года. Как потерял сначала учителя, а потом, одного за другим, всех тех, кого мог бы назвать друзьями. А эти накрашенные губы кривятся в презрении, словно он только что признался в самом позорном на свете грехе. Хотя… какая теперь разница? Если у него и осталось какое желание – так это желание отомстить. За Зуру. За всех вот этих вот обожжённых, покалеченных, испуганных и лишенных крова людей. Даже вот за эту даму, так радеющую за родной город, которым когда-то управлял её муженёк. – Хорошо. Что вы хотите? Ему не отвечают достаточно долго, чтобы заставить повторить вопрос: – Хорошо. Я согласен. Что от меня требуется? – Три года назад, – наконец, медленно произносит женщина, продолжая прищурившись рассматривать его окровавленную одежду, – когда мой господин отказался подчиниться воле правительства и оставил меня вдовой, я, уже готовясь тоже расстаться с жизнью, приказала нескольким верным людям остаться в замке под любым предлогом. И перенять хоть какие-то секреты пришельцев. Но новый даймё так увлёкся назначением и свалившимися заботами, что до сих пор не решил мою участь. А мои люди… Бросив короткий взгляд на притихшего и покорно стоящего рядом Яминори, женщина прикрывает рот раскрывшимся веером и наклоняется к Гинтоки ближе, при этом его с ног до головы обдаёт сногсшибающим цветочным ароматом, сквозь который отчётливо пробивается запах пота. – Ты прав, беловолосый юноша, ты никому ничего не должен, как и я не должна. И не были должны они – мой брат и его сын, наверняка погибшие около часа назад, когда в один миг замок и вся окружающая его часть города превратились в чёрное поле. Но если ты, как и я, всей душой желаешь прекратить творящийся ужас, я доверю тебе эту тайну… – Почему мне? Скрип ворот. Крики. Новая порция беженцев и мельком увиденное за уже закрывающимися воротами… Гинтоки сжимает кулаки. – Потому что из тех, кто ещё способен держать оружие и кому я могу доверять… – поколебавшись отвечает госпожа, – осталось всего несколько человек. Но не всех из них я могу отправить на смерть. «На смерть?.. Довольно честно.» – Так что я должен сделать? – Не умереть, – раздаётся за спиной. – Это – во-первых. Гинтоки не надо оглядываться – только один человек завёл себе плохую привычку бесшумно подкрадываться к нему сзади. И однажды он рискует поплатиться за неё головой. – А во-вторых, – бросив на Кирихару за плечом Гинтоки грозный взгляд, Кимико продолжает, – ты и несколько других воинов должны пробраться в подвал одного из домов, где мой брат и его сын занимались своим изобретением. И запустить его. – Всего-то? – Гинтоки хмыкает. – И как оно выглядит? Как его запустить? И где этот дом? – Акия всё покажет, – туманно отзывается женщина, делает шаг назад, резко отворачивается и начинает удалятся, лавируя между подскакивающими и пытающимися упасть на колени людьми. Глядя ей в след, Гинтоки осторожно выдыхает. Но, хоть она уже далеко, ноздри ещё щекочет резкий аромат. – Саката-сан, вы не видели Кацуру? – уже было отправившийся следом за госпожой, Яминори вдруг возвращается. – Я нигде не могу его найти… – Нет. – Понятно… Акия… – задержав взгляд на человеке, видимо, всё ещё стоящим за спиной Гинтоки, Яминори вздыхает. – Осторожнее там. – Конечно. Вы тоже берегите себя, господин… Всё это уже порядком начинает раздражать. – Ещё поцелуйтесь на прощание, – не выдерживает Гинтоки и оборачивается. – Мы идём или нет? Рядом с прилизанным стоит патлатый. Он уже почти что спокоен, только костяшки сжимающих древко копья пальцев белее снега. Кажется, это копье его брата-великана, чьё тело им пришлось оставить там же, где и тела других товарищей – на развалинах дома Кирихары. Ещё с ним почему-то Кори, на этот раз вооружённый толстым шестом. – Что, всего четверо? – Группа из большего числа человек привлечёт больше внимания, – невозмутимо поясняет прилизанный, словно объясняя простейшую истину не самому сообразительному ребёнку. – По-моему, – в тон ему, спокойно и размеренно, возражает Гинтоки, – внимание аманто сейчас привлечёт любая группа. – Мы не можем оставить это место без охраны, – доносится из-за спины. Оказывается, Яминори ещё тут. Гинтоки кусает губу и роняет взгляд на землю, там всё ещё в коленопреклонённой позе сидит Саниро, притихший и до сих пор вцепившийся в его штанину. На короткое мгновение его очертания словно размываются… но, моргнув, Гинтоки вновь видит чётко. Неужели ещё действует та отрава? Хлопнув себя по шее, словно прибив комара, Гинтоки вздыхает. – Оружие мне только дайте. *** Чему-чему, а темноте Котаро почему-то совершенно не удивляется. И прохладе. Только вот оказывается, что если сесть, кем-то накинутое на лицо покрывало упадёт, а в глаза ударит белый свет. Нет, это не свет, это стены. Белые. Как и потолок. И пол. Прохладный, скользкий, гладкий. Они заперты в коробке! Они… Да, судя по рассыпавшимся по полу рыжим волосам, сверкающим словно медь, второй человек рядом с ним – это Шиничи Сакураи. Только вот лицо его тоже почему-то укрыто черной тканью. Свет… Свет идёт с потолка. На две длинные яркие полоски смотреть просто невозможно, но Котаро встаёт и, прищурившись, пытается их рассмотреть. И вдруг прямо из стены выдвигается короб, раскрывается… и Котаро заставляет себя отлипнуть от стены, к которой инстинктивно прилип секунду назад. Внутри ящика прозрачная колба с прозрачной жидкостью. И больше ничего. Тут же горло буквально сжимает спазм, а губы высыхают. Кажется, он не пил уже целую вечность. Сколько вообще прошло времени с тех пор, как они сюда упали? Стоп. Упали? Сюда? А куда это «сюда»? Нет-нет-нет, второй раз они его не получат! Прижавшись обратно к стене, Котаро медленно сползает на пол и поджимает колени. И замечает шевеление под чёрным лоскутом ткани. Сакураи вздрагивает, замирает… и осторожно убирает с лица ткань. Моргает пару раз. Замечает Котаро. И резко садится. – Где это мы? – На том свете, – сурово сообщает Котаро. – Ты буддист? – Синтоист, – осторожно отвечает рыжий и хмурится. – Что, правда? – Конечно. Разве ты не знал, что, провалившись сквозь землю, попадаешь в земли мёртвых? Во взгляде Сакураи мелькает испуг, но он всё ещё с сомнением обводит белые стены внимательным взглядом. Наконец, мотает головой. – Нет, больше похоже на камеру… И тут замечает ящик. – О, водичка! Котаро опаздывает. Точнее, сначала он решает не вмешиваться. Но только потому, что ему кажется маловероятным, что Сакураи вот прямо возьмёт и отхлебнёт из сосуда. Но тот, схватив его, тут же запрокидывает над головой. И Котаро остаётся только сглотнуть сухую слюну, глядя за то, как вода сбегает по щекам и шее Сакураи, мочит ворот и даже брызгает на пол. – Дурак, – беззлобно подытоживает Котаро, выдохнув и сжав в пальцах собственные локти. – Ты что, первый раз с аманто дело имеешь? – А? Сакураи оборачивается и тут с ним начинает происходить что-то странное… один локон длинных растрепавшихся волос просто падает на пол. Словно отстриженный под самый корень. За ним, тут же, ещё один. Котаро прижимает кулак к губам, чтобы сдержать нервный смешок. – Что?.. – растерянно уставившись себе под ноги, стремительно лысеющий, но всё ещё не понимающий, что происходит, Сакураи носком босой ноги, обмотанной тканью, трогает ещё один упавший локон. – Почему… – Потому что ты дурак, – ещё раз повторяет Котаро. «И я дурак…»