Даймё – самурай, чей доход превышает 10 тысяч коку в год, крупный феодал. Во главе провинций стоят даймё, они собирают налоги с жителей, выдают им в аренду участки земли, они же сами платят налоги сегуну. Хатамото – самурай в прямом подчинении сёгуната, привилегированные самураи.
****
Со дня прибытия Гинтоки в школу прошла неделя. Погода за это время испортилась, по утрам изо рта вырывался пар, а по небу ползли тяжелые, тёмные тучи. Большая часть учеников вернулась в академию. Почти все они оказались детьми бедняков или сиротами, нашедшими приют в чужих семьях. Шоё не брал платы за обучение, зато давал крышу над головой. Поэтому одни ученики жили в академии, а другие только прибегали на занятия, когда их помощь в полях или по хозяйству не требовалась. Об этом и многом другом рассказал Тензо, с которым оказалось намного проще найти общий язык, чем с местными знаменитостями. Сейчас Гинтоки лежит на крыше, подложив руки под голову, и смотрит на небо. Солнце редкими лучиками пробивается сквозь чёрные облака, ветер рвёт штанины хакама, а Тензо сидит рядом, скрестив ноги, и болтает. – Кацура Котаро – сын врача. Его семья служит клану малоизвестного хатамото. А вот Такасуги-сан из самурайской семьи. Его считают гением. Говорят, он и с курсов военных ушёл только потому, что ему там скучно было. Тензо постоянно сводит любой разговор на Такасуги, при этом глаза его загораются, и говорить он начинает с придыханием. – И выбрал академию? – Гинтоки поворачивает разговор в другое русло. – Давно? – Да месяц назад где-то… Тогда же, кстати, и прошел слух, что Ёшида Шоё незаконно открыл тут школу, что здание школы ему не принадлежит. А потом учитель исчез, и все решили, что он никогда не вернется, но я-то знал, что он обязательно вернется, когда достанет доказательства! – Доказательства? – Конечно, доказательства! Наверняка он наследник бывших владельцев поместья. Гинтоки припоминает, с каким равнодушием Шоё отнёсся к оставленным в гостинице вещам. Да и при себе он не видел у него никаких бумаг. Так что теория Тензо трещит по швам, но Гинтоки решает ему об этом не сообщать. С другой стороны, неужели Шоё бросил своих учеников и закрыл школу только ради того, чтобы проверить слух о «демоне, пожирающем трупы»? – Что ты знаешь о Шоё? – Почти ничего. Появился около года назад, открыл школу… Мастерски владеет мечом, очень умный, много знает об истории. Об аманто. – Аманто? – Ты разве не слушал его лекций? Лекций Гинтоки не слушал, после утренних занятий в додзё он почти всегда забирался на крышу, как сегодня. Но рассказы Тензо интересуют его гораздо больше, хотя тот уже и начинает повторяться. – А-а, урок же! – вдруг подпрыгивает Тензо на месте. – А я тут с тобой! Пошли быстрее… И на четвереньках разворачивается в сторону лестницы, приставленной к крыше. Гинтоки же широко зевает. После тренировки с учителем он каждый раз чувствует себя очень уставшим: Шоё вытягивает из него все силы, продолжая оставаться недосягаемым. Если сначала казалось, что от победы Гинтоки отделяет всего ничего, то сейчас он понятия не имеет, как вообще победить этого улыбающегося монстра. С другой стороны, с учениками Шоё проблем не возникло, разве что Кацура удивил немного, да с Такасуги пришлось повозиться. Хотя, этот богатенький выскочка был настолько уверен в собственном превосходстве, что пропустил первый же удар, а ведь Гинтоки тогда впервые взял в руки деревянный меч, показавшийся необычно легким и совсем безобидным. С того поражения Такасуги каждый день вновь и вновь бросает ему вызов. Быть может, чувствует вину перед учителем за случившееся и пытается каким-то образом доказать свою серьезность… или просто не может смириться с тем, что кто-то сильнее его? Гинтоки понятия не имеет, но ему кажется, что он немного его понимает. Однако это вовсе не повод идти на поблажки, не так ли? Из задумчивости Гинтоки вырывает конское ржание, донёсшееся со стороны дороги. Это у ворот остановилась повозка. Один, два… пять сопровождающих всадников? Один из них помогает выйти наружу тучному мужчине и забраться на своего коня, а потом за воротами возникает какая-то заминка: сначала гостя окружают оставшиеся четыре всадника, но вот один уже отъезжает и спешивается. Через некоторое время то же самое делает ещё один. В результате через ворота проезжает только трое. Гинтоки, конечно, слышал о суевериях и о том, что число «четыре» нелюбимо не только среди крестьян, но и знатных особ, но чтобы до такой степени? Всадники приближаются к крыльцу, и Гинтоки подползает к краю крыши, чтобы не потерять их из вида. – Такасуги Тандзи-сама? – слышит он голос Шоё раньше, чем в поле зрения появляется его макушка. – Какая честь для меня. – Ёшида… Шоё… Тучный мужчина тяжело дышит – видимо, эта короткая поездка на лошади его утомила. – К вашим услугам, – подтверждает учитель вежливо, и Гинтоки чувствует в его голосе напряжение. Тем временем гость не спешит слезать с лошади, а Шоё не спешит произносить что-либо ещё. И всё же он сдаётся первым – обернувшись, учитель обращается к ученикам, чей урок оказался прерван: – На сегодня все. Дежурные на кухню, остальные могут пойти в додзё. Несколько учеников тут же сбегают с крыльца и, поспешно поклонившись гостям, бросаются к воротам. И только после этого двое статных слуг, сопровождающих тучного господина, помогают ему спешиться. Шоё, пропустив гостей вперёд, поднимает голову и сводит брови вместе. Он явно заметил Гинтоки и не то чтобы этим доволен, однако ничего не произносит вслух и тоже заходит внутрь. Гинтоки решает, что пока лучше не высовываться, садится – и ветер тут же бросает ему в лицо мелкую листву и собственные отросшие волосы. Однако теперь валяться на крыше совсем неинтересно, тем более, что время всё ближе движется к обеду, а Гинтоки с самого первого дня полюбил это волшебное место, полное еды, под названием «кухня», так что при одной только мысли о ней у него во рту начинается неконтролируемое слюноотделение. Ученики уже выбегают на улицу с боковых входов, и взгляд невольно выцепляет из толпы Кацуру, идущего к додзё. Со спины он похож на девчонку, особенно, когда распускает волосы, или забирал их в высокий хвост на затылке – то есть почти всегда. Да ещё эти узкие плечи. И плавная походка. Вдруг со стороны лестницы доносится шум, и над уровнем крыши возникает голова Такасуги Шинске. – Куда уставился? - интересуется голова. – На тебя. Ты чего тут забыл? К тебе папочка приехал. – Знаю, – Такасуги отводит взгляд и вскарабкивается на крышу целиком. – Так, значит, я угадал? Гинтоки переводит взгляд на открытые двери додзё – ученики уже разобрали бокены, чтобы поупражняться перед обедом, а он всё ещё вынужден торчать тут. И слушать сопение Такасуги, перекрывающее даже свист ветра в ушах. И мучиться любопытством. – Он приехал забрать тебя? – Без понятия. – Или тебе тоже велели убраться с глаз долой? – Что? Кто? – Неужели сам додумался? И, правда, гений. – Это ты меня сейчас так оскорбил? Гинтоки косится на напрягшегося одноклассника. Мелкий, он похож на взъерошенного воробья. Хотя Тензо уверял, что Такасуги пятнадцать, и тот старше Кацуры, верится в это с трудом. – Очень надо. Из-за ваших семейных разборок я теперь на кухню попасть не могу. – А ты-то тут при чём? Гинтоки пожимает плечами и переводит тему: – Неужели тебе не интересно, что там происходит? – Интересно, – видимо, решает не спорить Такасуги. Ветер бьёт в лицо и ему, заставляя жмуриться. Но сейчас богатенький ботчан на редкость спокоен и даже не пытается придраться к Гинтоки, так что тот тоже сменяет гнев на милость: – Пошли, что покажу. Бросив эту фразу, Гинтоки отползает от края крыши к середине, поднимается на ноги и отправляется дальше по узкому деревянному поребрику уже с прямой спиной. Крыша под его ногами меняет цвет, это начинается новое здание, когда-то пристроенное к предыдущему, и в нём лишь одна комната, где Шоё обычно принимает гостей. Отсчитав пять раз по пять шагов, Гинтоки останавливается и осторожно, стараясь не шуметь, ложится на живот, подцепляет одну черепичную плитку, откладывает её в сторону, потом другую, и прижимается ухом к разобранному участку. Рядом опускается на колени и Такасуги. Помедлив, он тоже склоняется к небольшой дыре. – …печать даймё, вы же понимаете, Такасуги-сама? – раздаётся прямо под ними голос учителя. – Но вы сбежали сразу после обвинения, что ещё можно было подумать?! – резко и громко восклицает тучный гость, отец Такасуги. – Почему сразу «сбежал», Такасуги-сама? – сдержанно возражает Шоё. – Я просто дал детишкам время отдохнуть от уроков, к тому же начался сезон сбора урожая, какие уж тут занятия? – Так значит, это поместье было пожаловано вам, Ёшида Шоё, самим даймё, а не досталось по наследству? – Именно так. – Но на какие средства вы содержите школу, уважаемый? – Вы уверены, что цель вашего визита – инспекция? – уклоняется от ответа Шоё. – Разве не ваш сын заставил вас проделать весь этот путь? Так давайте прекратим ходить вокруг да около и зря тратить время друг друга. Специально или намеренно, но Шоё говорит с отцом Такасуги, как с равным, и тот не высказывает никакого недовольства. Это кажется странным: Гинтоки очень хорошо знает, насколько самураи кичатся собственным положением, не спуская даже намека на неуважение, а тут, как ни крути, простой сельский учитель, хоть и самурай, против, если верить Тензо, одного из доверенных вассалов даймё. – Ёшида-сан, ответьте на вопрос, и мы перейдём к делу. На некоторое время внизу устанавливается тишина, и Гинтоки ловит на себе рассеянный взгляд Такасуги. – Хорошо, – наконец, отвечает Шоё. – Взносы делают некоторые семьи учеников, но основную материальную поддержку оказывает супруга даймё. Эта образованная и умная женщина… – Её поддержки едва хватает, не так ли? – перебивает его отец Такасуги. – У вас более тридцати учеников, около двадцати из которых постоянно проживают в школе. Вы часто закупаетесь не только продуктами и инвентарем для занятий, но и одеждой… – Вы весьма осведомлены. – …так что никакая помощь не будет лишней, не так ли? Так что… учеником больше, учеником меньше… Вы же умный и образованный человек, Ёшида-сан. Сколько вы хотите в обмен на обещание отвадить одного нерадивого мальчишку от своей «академии»? Последнее слово отец Такасуги произносит так, что у Гинтоки тут же возникает желание треснуть его чем-нибудь крепким по темечку. Но вместо этого он решает пнуть разлегшегося рядом Шинске. Тот, вытаращив глаза, без промедления лягает Гинтоки в ответ. И тут же порыв ветра срывает с его ног подол кимоно, обнажив покрытое гусиной кожей бедро и заглушив ответ Шоё. Вжавшись ухом в крышу, Гинтоки теперь слышит только шаги, вскакивает и видит блестящую лысину тучного гостя, уже пересекающую двор. Но вот направляется отец Такасуги почему-то не к лошадям или воротам, а к додзё. Там обнаженные по пояс ученики Ёшиды Шоё отрабатывают махи бокенами. Со спины не разобрать, на кого именно направлен его взгляд – быть может, он пытается найти среди них своего сына, но Гинтоки почему-то кажется, что взгляд отца Такасуги прикован к Кацуре. Разгоряченный упражнениями, с выбившимися из хвоста и разметавшимися по плечам волосами, тот действительно притягивает внимание. Гинтоки косится на статные фигуры слуг, сопровождающих гостя, и брезгливо поджимает губы. – Здесь где-то фабрика красоты, что ли? – Что? – Такасуги, вернувший кимоно на место, отрывает напряженный взгляд от спины отца. – О чём ты? – Откуда, спрашиваю, у вас столько смазливых слуг? – Это не слуги, а приёмные сыновья… И с каких это пор красота является чем-то неподобающим для воина? Он хмурится и нахохливается ещё сильнее, словно Гинтоки только что обвинил его отца в смертном грехе. Хотя тот ещё только собирается это сделать. – Да нет… не является. Как и любовь к таковым… признайся, папа несколько раз приглашал тебя сходить вместе в баню? Или поспать в одной постели? Глаза Такасуги сужаются, губы бледнеют, а рука принимается шарить по поясу в поисках катаны, только вот её он с собой на крышу захватить забыл – никак слишком торопился не попасться отцу на глаза. – Брось. Среди самураев такие отношения же в порядке вещей? Не кипятись. – Но не среди родственников, – глухо шипит Такасаги, продолжая шарить по поясу. – Т-ты н-намекаешь, ч-что- – А твоего друга он, случайно, усыновить не собирается? – перебивает Гинтоки. – Котаро? Рука Такасуги замирает и медленно опускается на колено. – Вообще-то был разговор… но тогда отец Котаро уже выпросил у своего господина разрешение купить для сына право на ношение меча… Всё его возмущение рассеивается по ветру. А Гинтоки вздыхает: – Есть у меня одна мысль… – Наверняка идиотская? – Лучше скажи, насколько твой папаша суеверен?****
Бьякко и Кьюби – белоснежные демоны-лисы в синтоизме, кицунэ, чем дольше живут, чем сильнее становятся, тем больше у них вырастает хвостов. Когда появляется девятый, их мех становится белым, серебристым или золотым. Бьякко считаются посланцами богов, увидеть Бьякко - получить хороший знак. Кьюби же – духи-хранители, выбрав душу, они защищают её два дня или дольше. Могут быть хранителями целой семьи на протяжении веков.
Многие старики жалуются на бессонницу, но Такасуги Тандзи всегда спал крепко, как младенец. Когда-то в юности его сон был ещё и чутким, но те времена уже канули в Лету. А сейчас его что-то разбудило. – Дайске! – Да, мой господин? – тут же доносится из-за двери сонный голос. – Не спи, сволочь! – Не сплю, мой господин! Парень, дремавший рядом, уже подскочил и натягивает на грудь покрывало – юнец, клан взял его под своё покровительство всего месяц назад, так что он, вероятно, ещё не привык к порядкам этого дома, однако что это за реакция? Из-за неё Тандзи делается ещё больше не по себе. Конечно, девяносто вариантов из ста, что парень испугался крика своего господина… но ведь и Тандзи от чего-то проснулся, не так ли? – Я… эм… – Поди прочь! – устало выдыхает Тандзи, однако стоит юноше вскочить и подхватить с пола свою одежду, как глава клана Такасуги передумывает: – Впрочем, раз уж мы оба проснулись… Да, лучший способ отвлечься – это вновь вкусить нектар юного тела. И Тандзи протягивает руку к нефритовой коже, уже почти что чувствуя её нежность и упругость, как вдруг створки большого окна, выходящего в сад, резко распахиваются, и в комнату врывается холодный ночной воздух, лунный свет и что-то… кто-то ещё. – Мой господин? В ответ на обеспокоенный голос слуги белесая фигура в глубине комнаты слегка отклоняется в сторону, будто потревоженная порывом ветра, и вдруг рывком приближается. И на Тандзи оказываются устремлены красные, как кровь, глаза на абсолютно белом лице, обрамлённом абсолютно белыми волосами. При этом дрожащий юноша, прижимающий к обнажённой груди охапку своей одежды, оседает на пол и судорожно отползает к стене. – Бьякко… – замирает Тандзи, не смея даже сделать вдох. – Кьюби? – Мой господин? – снова раздаётся в коридоре голос Дайске, затем шорох, скрип двери… Но вдруг белоснежный демон-лис, явившийся Тандзи, поднимает руку, и его глазам предстаёт самое страшное, какое только доводилось видеть, оружие: неровная, будто обгрызенная катана горит тем же багряно-красным светом, что и глаза демона. И Тандзи понимает, что тот пришёл за его жизнью. – Нет! Не входи! Я занят! Створка двери тут же возвращается на место. Однако слуга не сдаётся: – У вас всё хорошо, мой господин? Или Юки-кун доставляет проблемы? Демон всё ещё держит страшное оружие занесённым для удара. Его белоснежное, сияющее в свете луны кимоно распахнулось, являя Тандзи безупречно сложенное тело – и очарованный этой безупречностью, он на миг забывает, как произносятся слова. Но вот от стены доносится полупридушенный, полуудивлённый писк, и зло покосившись на сжавшегося от страха парня, Тандзи процеживает сквозь зубы: – Всё хорошо… И тогда кроваво-красный меч опускается. – Можешь идти, Дайске, – переведя дух, приказывает оживившийся Тандзи. – До утра ты мне не понадобишься. И ты, Юки! – К-к-как п-п-прик-к-каж-ж-жет-т-т-е, господин! Полуголый парень вылетает из спальни, а Тандзи вдруг чувствует прилив сил, словно ему снова только исполнилось двадцать. Неужели демон пришёл, чтобы даровать ему молодость? Или воспоминание о ней? Ох, не зря он сегодня выпил чай залпом, увидев в чашке аж пять вертикально плавающих чаинок! – Ты Кьюби? Дух-хранитель? Или соблазнитель… Ты явился в облике прекрасного юноши… Демон отводит оружие в сторону и подступает ближе. Тандзи приподнимается на локтях, чтобы лучше рассмотреть мифическое существо – в ответ его бесстрастное лицо вздрагивает и точёная ступня опускается на смятое одеяло. Не зная, как реагировать, Тандзи тянется к сияющему демону, но тот вдруг отступает, и рука Тандзи настигает лишь воздух. – Ты… разве ты пришёл не соблазнить меня? Волны белоснежных волос покачиваются, в красных глазах отражаются звезды, и Тандзи начинает задыхаться от нахлынувших чувств. И как он только посмел предположить, что достоин коснуться этого совершенного существа?! – Я пришёл предостеречь тебя. Его голос подобен эху далекого камнепада. Тандзи замирает, вновь затаив дыхание и страшась пропустить хотя бы слово, но демон уже замолк и теперь внимательно рассматривает его. И Тандзи вдруг становится стыдно за своё разжиревшее старое тело. Словно прочитав его мысли, демон вздыхает и, повернувшись вполоборота, устремляет взгляд на луну. И печально произносит: – Твой род может исчезнуть. Или прославиться на века. В грудь будто втыкают иглу – демон-лис напомнил Тандзи о Шинске. – Ох, мой сын, мой неразумный сын… Как мне вернуть его, о, Кьюби? Как наставить на путь истинный? Как выбить из головы дурные, вредные мысли, внушаемые этим бродячим ронином, называющим себя учителем? Подставив лицо лунному свету, демон скашивает багряные глаза. И Тандзи опять вздрагивает – на миг показалось, что зазубренная катана качнулась, будто намереваясь порезать его. – Тебе не нужно его возвращать… сейчас. Теперь в голосе демона Тандзи слышит неподдельную боль и сочувствие. Воистину, проницательное существо знает и понимает всё. Но как же сложно заставить себя поверить в его слова! – О, демон. Я в смятении… – Этот мир меняется, – продолжает лис, принявший облик юноши. – И ради будущего ты должен меняться вместе с ним. Одинокая слеза скатывается по идеальному юному лицу демона-соблазнителя, оставив тёмную дорожку, и боль в груди Тандзи усиливается, словно невидимая рука всё сильнее сжимает дряхлое сердце. – Мой сын… он попрал все приличия, увлёкся музыкой, отказался от надёжной и прямой дороги в будущее… а ты говоришь, что я не должен заставить его одуматься?! Красные глаза закрываются. Демон склоняет голову, и Тандзи чудится сияние серебра в его белоснежных волосах. – Как я могу?!! – восклицает он. И тут же чувствует острие, кольнувшее подбородок. Взгляд демона поверх холодного лезвия заставляет Тандзи мгновенно покрыться горячим потом: в гневе демон даже прекраснее, чем в печали! – Я приглядываю за твоим родом уже не одну сотню лет, человек, – в его голосе клокочет раскаленная лава, а глаза стремительно темнеют. – И я не позволю тебе погубить его. – Я-я п-понял, д-демон. И только когда Тандзи покорно склоняет голову, лис отступает. И вновь бросает взгляд на луну, словно оттуда идёт одному лишь ему слышимый зов. Тандзи тоже поворачивается к окну и видит наползающие на ночное светило чёрные тучи. Неужели всё это правда? Неужели он своими руками уничтожает будущее своего клана? Когда Тандзи отрывает взгляд от ночного неба, демона в комнате уже нет, но весенний воздух холоден, словно за окном зима. Невидимая рука отпускает сердце, однако в нём остаётся тоска. Тоска по невыносимо прекрасному в печали и ослепительно притягательному в ярости мифическому существу, почти бессмертному, повстречать которое удаётся раз в жизни…****
Гинтоки спрыгивает с забора и принимается тереть глаза. – Чёртова мука, я почти ослеп! – Ты был великолепен. «Этот мир меняется и ради будущего, ты должен меняться вместе с ним!» Почти один в один повторил слова учителя. Значит, ты его всё-таки слушал! Тензо подаёт Гинтоки хакама, и тот быстро засовывает ноги в штанины. Казалось бы: по снегу босиком ходил, а тут озяб, несколько минут простояв на ночном сквознячке. Он снова трёт глаза. – Погоди, промоешь водой, – ловит его за руку Тензо. А за их спинами уже приземляется Такасуги, а потом Кацура. По плану они должны были задержаться после ухода «демона» и убедиться, что жертва не поднимет переполох. – Всё тихо, – сообщает Кацура. А Такасуги обходит Гинтоки, окидывая критическим взглядом. – Как тебе удалось провести его? Или ты и вправду демон? – Когда во что-то веришь, достаточно лишь небольшого толчка, – пожимает плечами Гинтоки, – остальное дорисует воображение. Такасуги задумчиво кивает и переводит взгляд на Тензо, смущенно умолкнувшего с момента его появления. – А тебе спасибо, что помог с покраской меча. – Делов-то… покрыл лезвие киноварью и лаком… – мямлит тот, опуская глаза. – Да и долго цвет не продержится… – А нам и не надо, чтоб долго, – хмыкает Такасуги. – К тому же, такой меч не жаль испортить. – Эй-эй, – вскидывает голову Гинтоки. – Мы о моей катане говорим, между прочим! – Вот именно, – ещё ехиднее расплывается в ухмылке Такасуги. А Гинтоки чувствует, что никак не может искренне улыбнуться в ответ. Только притвориться. Что и делает.