Ёситё – специальный бордель в квартале красных фонарей, где посетителей-мужчин обслуживают юноши. Юдзё – девушка-проститутка (в отличие от гейш предоставляет сексуальные услуги). Кагема – мужчины-проститутки, работающие в специальных борделях; Сюдо – традиционные японские гомосексуальные отношения между взрослым мужчиной и юношей; были распространены в самурайской среде со средних веков до XIX века. Фундоши – тряпка, намотанная на бедра особенным образом.
****
Всё началось с того, что Тацума получил письмо из дома. С приказом вернуться. Неужели до матери дошли слухи о разрастающихся в столице беспорядках? Или отец узнал, что с ним связалась группировка патриотов? Нет, последнее невозможно, ведь письмо отправили не меньше недели назад, а к нему подошли только вчера. Да и не собирался Тацума, когда соглашался на встречу, никуда вступать, но не отказываться же от халявного посещения Ёситё? Да и интересно, как же визит в это заведение должен повлиять на его решение? И вот идёт он по ярко освещенному кварталу красных фонарей за вербовщиком, имени которого не знает, но волнуется не о предстоящих переговорах. И не о первом своём посещении мужского публичного дома. А о том, что уезжать из столицы и бросать учёбу в известном заведении у известного учителя ему вовсе не хочется. Пусть пришельцы шляются по улицам, а пожары вспыхивают каждую ночь, ничто не сравнится с неповторимым ароматом свободы, и уж тем более – затхлая скука провинции. Но ослушаться – значит лишиться средств к существованию, а то и вовсе оказаться отлучённым от семьи. Но ему всего семнадцать лет! Слишком рано, чтобы делать шаг в нищую, но самостоятельную жизнь. Вербовщик сворачивает на Цветочную аллею, Тацума следует за ним. Ярко-красная вывеска, под ней проход в обычную для публичного дома комнату-прихожую. К ним сразу подходит немолодая женщина, видимо – хозяйка, с лицом, похожим на маску из-за белой краски. Если и кагемы тут носят такой слой макияжа, то Тацума, пожалуй, уйдёт, не прощаясь. В конце концов, не настолько уж он заинтересован в сюдо. Слышал, что в закрытых мужских коллективах дружба нередко перерастает во что-то большее, но сам не испытывал ничего подобного. Тогда зачем согласился прийти сюда? Ради интереса, наверное. За пожелтевшей ширмой небольшой зал. Стоит присесть за столик и отложить оружие, как вербовщик тут же наливает саке. Чашка, вторая. Несколько вводных фраз, и вот уже из уст его льётся складная песня – о долге самурая, о том, что стране нужны умелые бойцы, о прогнившем и продажном правительстве. В целом, Тацума с ним согласен: и в правительстве что-то слишком охотно идут на уступки аманто, и боец он хороший – про таких говорят «подающий надежды» – но вряд ли понадобился им только из-за этого. Скорее, разнюхали о его семье. Ведь Сакамото – это не только крупнейший, после даймё, землевладелец в Тёсю. Многочисленные родственники давно обосновались в столице, что позволяет главной ветви семьи, проживая в провинции, иметь огромное влияние. Так что Тацума слушает вербовщика вполуха и рассматривает других посетителей – небедно одетые, в основном малопривлекательные внешне, они все чем-то смутно похожи. Некоторым компанию составляют молодые юноши, младше самого Тацумы, одетые в женские кимоно. А вот двое поднимаются и скрываются за тёмным пологом. Проводив их взглядом, Тацума замечает, что вербовщик замолк, а в комнате появилось существо, напоминающее маринованную водоросль. Нет, конечно, это человек. На миловидном лице не разглядеть лишней косметики, но во-первых, с головы существа свисают длинные, не слишком чистые волосы. Во-вторых, масленый взгляд водянистых глаз оставляет на коже липкий след. А в-третьих, кагема без всякого стеснения тут же виснет на нём, как лоскут ткани. Да ещё и дышит в лицо алкогольными парами. Если таким способом его хотели удержать здесь подольше, то задумка удалась: Тацума не в силах не только сбежать, но и вообще – пошевелиться, и чувствует лишь одно единственное желание: поскорее найти чан с чистой водой и залезть в него целиком. Кажется, что в глазах вербовщика мелькает понимание, но нет, это – снисхождение: похоже, скованность Тацумы приняли за юношескую стыдливость, а не за брезгливость. Жаль. Всё намного хуже, чем он предполагал. Тацума начинает вставать, но руки кагемы только сильнее обвивают шею. Выкипающее терпение стремительно кончается, и тут он замечает… его. Парень, несомненно, старше Тацумы, стоит в тени откинутого красного полога и пристально смотрит на него. Во взгляде нет ни намека на вульгарность, и даже не ясно – кагема ли это. С трудом отведя взгляд, Тацума опускается под тяжестью "водоросли" обратно на циновку. Что-то он совсем ослаб. Или выпил лишнего? – Господин не желает уединиться? – обдаёт ухо жаром. Попытка его задержать, ускорив события? – Нет. Вербовщик дёргается, когда Тацума начинает снова вставать. И снова кагема, повисший на шее, вцепляется сильнее. – Я желаю покинуть это место. Он постарался вложить в голос достаточно презрения. Кажется, его поняли – руки на шее расцепляются. – Сакамото-сан?! Тацума бросает взгляд на вскочившего вербовщика, на красный полог за его спиной и отворачивается – путь Тацумы лежит к жёлтой ширме-двери в другом конце зала. Ни вербовщик, ни его помощник-соблазнитель Тацуме больше не интересны. Но задумка их, признаться, была неплоха: напоить провинциала из богатой семьи, ублажить, а потом присосаться к кошельку «нового товарища» или ещё как его использовать… Немного обидно, что приняли за такого простака. Но даже это в стократ интереснее того, что ждёт Тацуму после возвращения домой. – Сакамото-сан! Ну куда же вы? У вербовщика всегда был такой раздражающий голос? Тацума никому не собирается давать объяснений и идёт прямо к выходу. – Господин, не желаете ли уединиться? Знакомый вопрос, но незнакомый голос. Тацума оборачивается и видит того, кто смотрел на него из-за тёмно-красного полога. Значит, кагема. Парень стоит за спиной вербовщика – высокий и статный. И Тацума не может заставить себя отвести взгляд от его раскосых глаз странно-плавной формы. – Сакамото-сан! Мы ещё столько всего должны обсудить! – Меня зовут Кадзума, господин. Кагема склоняется и, не обращая внимания на надрывающегося вербовщика, отступает обратно в зал с таким видом, словно получил положительный ответ. И Тацума идёт за ним. В спину ещё несётся зудящий надоедливый голос, пока они пересекают зал, но стоит зайти за красный полог – и тот смолкает. Дверь в самом конце длинного коридора, в комнате на маленьком столике саке и закуска, свечи укрыты красной бумагой, отчего у освещения багровый оттенок. Тацума садится на циновку и откладывает оружие, Кадзума опускается рядом и наливает саке. Всё точно так же, как и в покоях юдзё, но присутствие кагемы ощущается иначе, чем девушки-проститутки. Быть может потому, что он старше? Или всё же потому, что мужчина? – Господин впервые в подобном месте? – Это что-то меняет? Он хочет расслабиться, но вместо этого тело сковывает напряжение. – Кадзума – твоё настоящее имя? – А вы как думаете, Сакамото-сан? Отличный разговор. Тацума одним глотком допивает саке и откидывается назад, смотрит на кагему. Волосы довольно короткие, всего лишь до плеч, и обрезаны не то чтобы ровно. На вид – лет девятнадцать, вряд ли больше, в голосе и взгляде достоинство, а не просто самоуверенность. Даже и не подумаешь, что у этого парня есть что-то общее с тем водорослеобразным прилипалой. Кадзума, значит? Запомнил его фамилию и специально обратился по ней. Продемонстрировал, что настоящие имена – тема скользкая? – Лучше просто «господин». На улыбку кагема отвечает улыбкой и тоже садится свободнее: локоть ложится на согнутое колено, юката съезжает, обнажая внутреннюю сторону бедра. Тацума отводит взгляд. В принципе, он всегда считал, что тело мужчины, как и женщины, может быть и красивым и уродливым. Но вызывать желание? Или ему что-то подмешали в саке? Даже отвернувшись, Тацума чувствует на себе взгляд раскосых глаз, и это будоражит его. – Можно мне дотронуться до вас, господин? В голосе чудится насмешка, но подняв взгляд, Тацума не видит в глазах кагемы ничего кроме интереса. За ним наблюдают, как за диковинной зверюшкой. Или жертвой, добровольно зашедшей в клетку к хищнику. Гордость требует немедленно встать и уйти, но Тацума не двигается с места. Он обязан ответить? Или как тот, кто платит деньги, может игнорировать правила игры? Кстати, раз он отделался от вербовщика, о халяве можно забыть? Кошелек-то с собой, но… – Я забыл спросить, сколько ты стоишь? Беспокойство, пусть всего на мгновение мелькнувшее в змеиных глазах, заставляет почувствовать странное удовлетворение. – Я стою не так много, господин, чтобы вызвать ваше неудовольствие. Или Кадзуме откуда-то известно содержимое кошелька Тацумы, или он действительно дешёвка. А на вид и по поведению не скажешь. Какой-то телесный изъян? Психологический? Может, зря он так легкомысленно последовал за ним? – Ты старше… других. – А вы, господин, младше… обычных посетителей этого места. Ах, вот оно что. И как его ещё не выкинули на улицу с таким-то языком? Не такой, как другие, не стелющийся, а ведущий себя, как равный с равным. Мало кому это понравится, но Тацума – не сноб. Его уже тошнит от лицемерного заискивания одних и наигранной холодности других. «Положение обязывает»? Вздор. Деньги и влияние – с ними можно купить любое положение. И наверное – любое отношение… Тацума чувствует лёгкое, щекочущее прикосновение, и отдёргивает руку, но её перехватывают за запястье и прижимают ладонью к полу. Немигающий взгляд пронзает насквозь, голова стремительно пустеет, тонкий пряный аромат кажется знакомым, но мысль ускользает, а горло сжимает невидимая рука. И когда его мягко, но настойчиво толкают в грудь, Тацума послушно ложится на циновку. Чувствуя, как развязывают пояс кимоно, закрывает глаза и вдруг понимает, что жаждет прикосновения этих мужских рук так, как никогда прежде – женских. Или это снова его плохая привычка ожидать слишком многого? Но вот прохладная рука ныряет под ткань фундоши, и Тацума закусывает губу. Несомненно, это не просто приятно. Это волнующе, необычно и… нет, он не издаст ни звука. – Вам нравится, господин? В горло кто-то насыпал песка. Вместо ответа Тацума приподнимает бёдра и толкается в ладонь. И впервые пристально смотрит в раскосые глаза кагемы. Тот улыбается самым краешком губ. И склоняется над рукой. Тацума вздрагивает, зажмуривается и… не выдерживает. От первого же прикосновения мягких губ воздух в горле сбивается в тугой ком, тело содрогается, а потолок расплывается и темнеет. Тацума медленно выдыхает и отпускает руку на бедре, в которую, оказывается, вцепился. А Кадзума разгибается и вытирает губы. Показалось, или он усмехнулся? Потяжелевший затылок липнет к полу, мысли отказываются возвращаться в голову. А Кадзума уже сидит на нём верхом и тянется к столику, берёт баночку и окунает внутрь пальцы. – Это глицерин. Так вот что дальше по программе. Кагема приподнимается, и в поле зрения Тацумы попадает его совсем не маленького размера член. Но парень тут же наклоняется, плечо заведённой назад руки начинает двигаться, отвлекая от только что увиденного и взрывая фантазию. Тацума даже ловит себя на желании помочь, но стиснутые кулаки остаются лежать вдоль тела, а всё потому, что Кадзума смотрит на него. Смотрит пристально, изучающе, и Тацума может думать только о движениях его пальцев где-то там, куда не достаёт взгляд, и о том, что касается его живота. То, что он только что видел. Притихший, больше не задающий вопросов кагема выпрямляется. Скользкая рука обхватывает и сжимает член, прижимает к тугому, горячему отверстию и проталкивает, вдавливает внутрь. Тацума замирает, боясь вздохнуть, а кагема опускается и принимает его до конца. – В-вам х-хорошо, господин? Его голос ещё ниже, ещё более хриплый, а глаза почти закрыты. Ему больно? Или хорошо? Тацума не знает, но хочет знать. – А тебе? Кадзума только улыбается в ответ. И начинает двигаться. Вверх-вниз. Плавно. То сжимая его внутри, то чуть отпуская. Сколько раз он уже делал это с другими? И почему мысль об этом кажется такой неприятной? Тацума толкается бёдрами вверх. Кадзума прикусывает губу и, замерев, совсем закрывает глаза. Хочется верить, что от наслаждения. Но это длится всего мгновение, немигающий взгляд вновь держит и не отпускает, а кагема вновь насаживается точными и глубокими движениями. Наверное, так чувствует себя кролик под гипнотическим взглядом змеи. Тацума не может сопротивляться ему, как не может совладать с подступающим наслаждением. Кадзума безжалостен. И невыносимо прекрасен. Тацума обхватывает его член, сжимает, чувствуя горячую пульсацию – и Кадзума неожиданно замирает в самой высокой точке, и резко падает, вдавливая ладони в грудь Тацумы. Его нутро содрогается, и на живот Тацумы выплескиваются горячие капли. Кадзума сжимает губы, зажмуривается и в несколько резких движений доводит и его до пика. Они не двигаются целую вечность. Тацума чувствует приятную тяжесть и рассматривает потерявшее невозмутимость лицо Кадзумы. Тот мелко дышит, но постепенно его дыхание выравнивается, ресницы перестают дрожать, а глаза открываются. Глаза неповторимой формы и необъяснимой притягательности. – Господин?.. Кадзума поспешно приподнимается, выпуская Тацуму из себя, и прикрывается юкатой. – Я оботру вас, господин. Его дыхание ещё не пришло в норму. Тацума следит за тем, как он неуверенно встаёт и идёт к двери. Что это за странное чувство? Хочется смотреть и смотреть на него, и недолгое ожидание кажется невыносимым. Но вот Кадзума возвращается, в руках шайка с водой. Тацума вздрагивает от прикосновения горячей тряпки. – Простите, господин. Что за странная робость? Что-то изменилось. – Ничего. Продолжай. Кагема больше не смотрит на него – вот что. Почему? Куда делись его самоуверенность и наглость? – Кадзума. – Да, господин? Продолжая обтирать его тело, он всё ещё прячет взгляд. И Тацума чувствует, что готов совершить глупость. Самую банальную на свете глупость. – Ты хочешь уйти со мной? Влажная тряпка на груди замирает, Кадзума сжимает её и медленно выдыхает. – Да, господин. Тацума садится. – Ты знаешь, кто я? – Да, господин. По-крайней мере, он честен. Волосы закрывают лицо, но видно плотно сжатые губы. – Знаешь… эта покорность – она тебе совсем не идёт. Губы расслабляются, и Кадзума косится на него сверху вниз. – Вы не пожалеете, Сакамото-сан. – Надеюсь.