Принцип домино

Затея Тейлора с плакатами имела в городе большой успех. Горожане с удовольствием обсуждали эти самодельные дацзыбао, хохотали и просили у полицейских патрулей сорванные листы на память. Стоквелл рвал и метал, обвиняя и Брайана, и свою команду во всех смертных грехах. Сам же Кинни был поразительно спокоен, и молча выслушивал поток несправедливых обвинений разъяренного клиента. Наконец, наоравшись, Стоквелл затих и упал в кресло напротив стола владельца «Киннетика». - Знаете, Кинни, я вас просто не понимаю. Они назвали меня нацистом. Нацистом! А вы не хотите ничего предпринять... - Послушайте, Джим. Претендуя на столь высокую должность, не могли же вы полагать, что все будет очень просто? То, что случилось - это необходимое зло. А над такими абсурдными обвинениями можно только публично посмеяться, тем самым показав всем, что вас это не волнует. Но если вы продемонстрируете людям свои истинные чувства, - тогда вас точно сожрут! - Ладно, - постепенно успокаивался клиент. - Вам я верю. Хотя выяснить, кто это сделал, было бы неплохо. - Возможно. Но у нас с вами на это нет времени. Есть вещи и поважнее, - осадил его Брайан. И Стоквелл в точности исполнил все указания своего пиарщика, так что история с плакатами не сильно отразилась на рейтинге бравого полицейского. Что же касается Кинни, то иногда его все-таки посещали мысли о том, что начнись эта фаза активного гражданского сопротивления немного раньше, то еще неизвестно, чем бы закончилась вся эта избирательная кампания. Однако теперь его планам уже ничего не угрожало, тем более, что большинству мирных провинциальных обывателей чрезвычайно импонировал новый курс на нравственность, вынесенный в авангард командой кандидата. На ненавистной Либерти-авеню одна за другой гасли неоновые вывески гей-клубов, многочисленные патрули проверяли документы у всех подряд, и только «Вавилон» оставался зоной, свободной от пристального взора полиции, так что очередь из желающих попасть туда, уже в три ряда опоясывала ближайший квартал. Надо также сказать, что на этом блестящем победном фоне случилась еще одна маленькая неприятность. Сорвалось запланированное Брайаном выступление Джима Стоквелла перед студентами знаменитого университета Карнеги-Меллон. Оказалось, что по уставу учебного заведения, такого рода мероприятия должны получать одобрение большинства членов студенческого совета. Так вот, в данном случае этого большинства, по странному стечению обстоятельств, попросту не оказалось. Брайан даже не стал выяснять почему. Он и так это знал. Развязка стремительно приближалась. У Кинни уже не оставалось никаких сомнений ни в собственной профессиональной победе, ни в политической победе своего патрона, ему хотелось только, чтобы все это уже поскорее закончилось. И хотя Тейлор окончательно перестал попадаться ему на глаза, Брайану почему-то казалось, что когда все завершится и ничего нельзя будет изменить, парень выслушает его, и они придут к какому-то компромиссу. Интуиция и особое чутье, всегда приводившие его к успеху, в данном случае не подавали никаких признаков жизни, а если и подавали, то на них никто не обращал внимания. Как уже говорилось - были вещи и поважнее. И вот, наконец, наступил долгожданный день тишины. Последний день перед выборами. POV Джастин Я заканчивал синхронизацию базы данных, сидя перед монитором на пятидесятом этаже корпоративной цитадели в Золотом Треугольнике, и чувствовал какое-то странное отупение, какое обычно бывает, если в разгар головной боли выпить мощный анальгетик. Голова перестает не только болеть, но и соображать. Было уже около часа ночи, когда я вышел в лифтовой холл и нажал на вызов. Лифт прибыл практически сразу, и пока я в нем ехал, то опять вспоминал историю с отключением электричества и последующими событиями, просто потому, что это был тот же самый лифт. И сколько бы раз я на нем ни ездил, я всегда это вспоминал, хотя раньше никогда не отличался подобной сентиментальностью. Выйдя из здания, я решил пройтись пешком, чтобы проветрить мозги, расслабиться и оценить всю глубину своего первого в жизни поражения. Почему первого? Да потому, что за свои девятнадцать лет я еще никогда и никому не проигрывал. В школе я выигрывал многочисленные конкурсы и состязания, потом я выиграл государственный грант на обучение, а начав учиться в универе, с первого раза получил место в студенческом совете и практику первой категории. И даже в покер со мной уже никто не садился играть. Да, я хорошо знал сладковато-мятный привкус победы. Но сейчас я ощущал во рту совсем другой вкус - непривычный металлический вкус поражения. Завтра выборы, весь город увешан изображениями этого долбаного шефа полиции, и завтра он обязательно выиграет. И выиграет он просто потому, что так удачно выбрал себе в пиарщики талантливого и беспринципного манипулятора, моего шефа - Брайна-мать-его-Кинни. И что же мы имеем в финале? Стоквелл получит Питтсбург, шеф получит Нью-Йорк, жители Питтсбурга получат ложные надежды в обмен на гражданские свободы, герои-мстители из дешевых комиксов, как правило, получают свою любовь... А вот что же получу в итоге я? Неожиданно пошел дождь, а зонта у меня с собой, как назло, не было. Впрочем, его у меня не было не только с собой, но и в принципе. Однако я не ускорял шаг и не пытался спрятаться, мне даже странным образом полегчало, словно физический дискомфорт смог немного уменьшить мой душевный раздрай. Я медленно брел под холодными потоками воды, накинув капюшон и сунув руки в карманы, когда услышал низкое урчание знакомого мотора. Зеленый корвет какое-то время медленно ехал рядом со мной, а потом сделал рывок вперед и перед пешеходным переходом преградил мне дорогу. Правое стекло поползло вниз, и водитель жестом указал на пассажирское сиденье. Я остановился и продолжал стоять, не двигаясь с места, просто ожидая, когда ему надоест и он уедет. Водительская дверь распахнулась, и он вышел из машины. Он стоял в своем роскошном итальянском костюме прямо под осенним ливнем и молча смотрел на меня. - Вы испортите себе костюм, - сказал я. - А ты испортишь себе здоровье, - ответил он. - Какого черта ты шляешься под дождем? И, глядя, как я равнодушно пожимаю плечами, зло добавил: - Как же ты мне надоел! - Такой сегодня день - все мною недовольны... - Садись в машину! По-хорошему! И я сел. Он вез меня в сторону универа и угрюмо молчал. Я тоже молчал, вдыхая запах его одеколона, усиленный дождем, и исподтишка разглядывал лежащие на руле смуглые руки с длинными пальцами, вспоминая, как они крепко прижимали меня к гладкому горячему телу, словно что-то самое родное и драгоценное. И внезапно я понял, что поражение, настигшее меня, куда сокрушительнее, чем я мог себе представить... Залитый дождем город был пуст, на улицах почти не было ни машин, ни людей, и мы добрались до кампуса буквально за считанные минуты. Он было подъехал к центральному входу, но я указал ему на боковую дорожку. Машина скользнула в темноту, и я махнул рукой на выпирающий железный навес. - Паркуйтесь здесь, в нише. Выходите. Он сразу вышел, ни о чем не спрашивая, и нажал на брелок, а я подошел к кирпичной стене здания и ухватился за последнюю ступень пожарной лестницы. Подтянувшись, я забрался на нее и кивком головы позвал его за собой. Мы поднялись на площадку перед третьим этажом, и я толкнул незапертую дверь. Перед нами темнел длинный зев коридора, я тихо прошел вперед, отпер свою дверь, и мне прямо под ноги с недовольным мяуканьем метнулся черный кот. Кинни засмеялся, но я показал ему кулак и втолкнул в комнату. - Горячую воду уже вырубили, но на одного хватит, - сказал я и указал ему на отсек с душем. - Пойдете? - А ты? - Я могу и холодной. Это не принципиально. - Вот уж нихуя! Я не собираюсь тебя опять всю ночь греть, я тоже не батарея парового отопления. Вместе пойдем, - сказал он, повергнув меня в состояние шока. - И, знаешь, падать в обморок уже несколько поздно. И он начал раздеваться. Глядя мне прямо в лицо, он снимал вещь за вещью, а я реально не мог двинуться с места. Нет, я, конечно, и раньше замечал, до какой степени он красивый мужчина, но раньше я совершенно не воспринимал эту красоту в прикладном смысле, для меня она всегда была чисто теоретической. Иными словами, тогда он был красив для всех, а сейчас эта его красота была как бы специально для меня. И за всеми этими мыслями я пропустил момент, когда он разделся почти полностью и, стянув с себя трусы, распрямился, открыто демонстрируя мне свое возбуждение. Я, наверное, нервно вздрогнул, потому что он вдруг опять засмеялся и призывно раскинул руки в стороны. Горячей воды в душе, действительно, хватило минут на семь, но мне показалось, что даже если бы из крана посыпались куски льда я, скорее всего, этого бы не заметил. Этот адский агрессор не выпускал меня из своих длинных рук ни на секунду, точно боясь, что я сейчас приду в себя и передумаю. Он властно оглаживал правой рукой мою спину и задницу, словно я был норовистой, необъезженной лошадью, а левой больно сжимал мои волосы, закидывая голову и открывая себе доступ к шее и плечам. И я чувствовал, как он легко касается своими губами моей кожи, проводит по ней горячим языком, иногда прикусывая прохладными зубами. Меня пронзало предчувствие чего-то потрясающего и одновременно ужасного - словно это был мой самый первый раз. Мысли бились в полном смятении, и я говорил себе, что это не так, ведь у меня были девушки, некоторые из них были в меня даже влюблены… Потом он обтер нас обоих полотенцем и, безошибочно определив в полутьме направление движения, добрался до узкой кровати. Мягко толкнув меня на спину, он навис сверху, так ловко удерживая свой вес на руках, что я совершенно не чувствовал его тяжести. Зато я прекрасно чувствовал, как мне в бедро упирается горячая и влажная головка его твердого члена, а еще я хорошо понимал, что если он опустится чуть ниже, то ему в живот упрется уже мой собственный нехилый стояк. Он, почему-то, не двигался, а я, глядя, как в темноте хищно блестят его глаза, лихорадочно думал - ну, давай, давай же, сегодня я хочу проиграть тебе абсолютно все! Вдруг он наклонился и, упершись мне в лоб своим горячим лбом, хрипло сказал: - Джастин... послушай. Выборы завтра. Ты же понимаешь, я уже ничего не могу сделать... Я не дал ему договорить, а просто приподнял бедра и прижался к его животу своим стоящим членом. И в ту же секунду на меня словно налетел бешеный тропический шторм, в эпицентре которого с трудом угадывались отдельные детали - его горячий язык, ворвавшийся в мой рот, сильные руки, уверенно стиснувшие мне ребра, и жесткое колено, вклинившиеся между моих бедер и прижавшееся к паху. И под этим натиском я потерял всякий контроль не только над своим разумом, но и над собственным телом. Оно совершенно независимо от моей воли стонало, выгибалось и пыталось потереться о его колено, в надежде получить скорейшую разрядку. Наконец, он оставил в покое мой рот, открывая кислороду доступ в легкие, и начал опускаться быстрыми поцелуями по моей груди и животу, туда, где все невыносимо горело, словно подключенное к проводам высокого напряжения. Неужели он хочет... запаниковал одурманенный мозг, а руки сами вцепились в мокрые после душа волосы, пытаясь то ли удержать, то ли наоборот ускорить это неотвратимое продвижение. Но от меня тут уже ничего не зависело. Его губы плотно обхватили мой член, и меня выгнуло с такой силой, что я сквозь звон в ушах отчетливо услышал хруст собственного позвоночника. Он медленно обвел языком головку и резко вобрал на всю длину, пропуская ее глубоко в горло и ритмично двигая головой, а я только стонал и толкался, чувствуя, как меня накрывает липкая и жаркая волна удовольствия. Я опять схватился за его волосы, и он, сделав еще несколько поступательных движений, выпустил меня и, приподнявшись на руках, поцеловал в губы. От возбуждения меня просто трясло, в закрытых глазах расцветали черно-красные круги, я чувствовал, что прямо сейчас взорвусь и умру, и только в нем теперь было мое спасение. Он неожиданно отстранился, и я услышал какой-то слабый щелчок, вдруг ощутив, как что-то прохладное льется мне меж разведенных ног. Я непроизвольно дернулся, а он опять приник своим лбом к моему, и тихо спросил: - Боишься? - А должен? - разозлился я и, обхватив его ногами, дерзко прижался пахом к влажному твердому члену. И сразу же с тайным удовлетворением услышал, как стало тяжелым и сбилось его дыхание, как вздрогнуло все его длинное горячее тело, а сильные пальцы рук впились мне в бедра, разводя их еще шире. Потом несколько пальцев скользнули по густой смазке и принялись торопливо меня растягивать, причиняя дискомфорт, но я старался не зажиматься, понимая, что он больше не в состоянии терпеть. У меня же, от этих новых и непривычных ощущений, возбуждение немного схлынуло, и он, словно почувствовав это, снова накрыл губами мой член, умелыми ласками усиливая желание. Зашуршал разрываемый пакетик с презервативом, и он стал постепенно входить в меня, медленно и сильно надавливая на мышцы, причиняя странную обжигающую боль и заставляя болезненно жмуриться. Неожиданно он остановился и замер, словно ожидая чего-то, а я, не выдержав напряжения, сам толкнулся ему навстречу. Сверху раздался прерывистый вздох, и он начал размеренно и плавно двигаться, с каждым разом проникая все глубже. Больно уже практически не было, и я даже успел подумать, что во всем этом нет ничего особенного, как внезапно он задел что-то у меня внутри, породив какое-то тянущее и нарастающее ощущение удовольствия. Это было так непривычно, что я, вскрикнув, открыл глаза и, второй раз за этот вечер мысленно замер, пораженный его красотой. Его прекрасное смуглое лицо склонялось надо мной, зеленовато-карие глаза были полуприкрыты, ко лбу прилипли пряди густых каштановых волос, а красивые полные губы судорожно раскрывались, словно ему не хватало воздуха. Вдруг он, не открывая глаз, слегка улыбнулся чему-то и медленно провел по губам влажным языком, а я почувствовал, что от этого простого движения мое сердце пропустило один удар, а внизу живота разлился какой-то невыносимый мятный холод. Он продолжал резко толкаться бедрами, и растущее удовольствие распирало меня, вышибая непроизвольные стоны, которые он перехватывал своими губами, закрывая мне рот жадными поцелуями. Он двигался не переставая, наращивая темп, перемежая длинные и короткие толчки, а я, совершенно потеряв голову, то судорожно хватался сведенными пальцами за его влажные плечи, то царапал ими простыни, а иногда сильно упирался в его широкую загорелую грудь, словно пытаясь задержать его или уйти от этого изматывающего контакта. Но его уже ничто не могло бы остановить, он продолжал вбивать мое тело в хлипкую узкую кровать, ловя мои вскрики губами и выдыхая свои собственные хриплые стоны прямо мне в рот. Вдруг его горячая ладонь просунулась между нашими животами и, плотно обхватив мой изнемогающий член, сделала несколько сильных и плавных движений. И в ту же минуту бурный оргазм накрыл меня, точно ковровая бомбардировка. Перед моими глазами замелькали красные сполохи, в ушах начался какой-то низкий и ритмичный грохот, а тело забилось, судорожно обхватывая его руками и ногами снаружи и изо всех сил сжимая внутри. Он сделал еще несколько рваных движений и, выдохнув мое имя, рухнул сверху, придавливая, и оглушая тяжелым дыханием и громким биением своего сердца. Несколько секунд мы лежали неподвижно, не в силах пошевелиться, а потом он приподнялся, стянул презерватив и, ловко перевернувшись, уложил меня на свое теплое и влажное тело, обхватив руками. Затем, прошептав скороговоркой «в холодный душ точно не пойдем, даже не проси», дотянулся до брошенного на пол одеяла, накинул его на нас, зарылся губами мне в волосы и, похоже, моментально уснул. А я лежал и думал о том, что так хорошо мне не было еще ни разу в жизни. А если уж быть совсем честным, то я даже не мог себе раньше представить, что обычному человеку, в принципе, может быть настолько хорошо. И только на самой периферии сознания копошилась, поднимая голову, точно скользкая холодная змея, последняя на сегодняшний день трезвая мысль - какого черта он сказал: «Выборы завтра. Я уже ничего не могу сделать»? Неужели он думает, что я поверю в то, что если бы выборы были через год, он бы что-то сделал, пожертвовал хотя бы сотой долей своих планов и своего благополучия? Если так, то ты напрасно старался, рекламный король на зеленом корвете. Меня ведь на это фуфло не купишь. Дешево очень. К тому же, к своим девятнадцати годам я давно понял, что единственный человек на всем белом свете, который готов ради меня на жертвы - это моя мать. Та самая, которую ты недавно так пренебрежительно назвал «простой официанткой»...