июль 1890
Дорогой папа! Я пишу тебе поздно ночью, сидя у керосинки. Наверное, я зря жгу керосин, но ведь Иветт еще долго будет шить, так что не все ли равно, тратят драгоценный керосин несколько человек или же один. Бумагу мне удалось найти на улице, она слегка обожжена с краю, но это не беда. Карандаш мне подарили на фабрике, стоило мне заявить, что я хотела бы купить карандашик. Жаль, что ты не забрал меня той ночью. Но я выжила, все обошлось синяками и ушибами. Почему-то мне вспомнилось, как ты говорил, что нас сложно убить. В чем-то ты прав: мадам Лекур думала, что я отдам душу Богу у нее на руках, но нет, я уже через день была полна сил и энергии. Никогда не думала, что будет так сложно приспосабливаться к новой жизни. Мне повезло, повезло так, как немногим везет. Меня подобрали на улице. Благодетельницу мою зовут мадам Лекур, и это очень милая женщина. Думаю, ей около пятидесяти. Она швея, постоянно работает и дома, и в магазинчике, что одевает таких, как та рыжая девушка или... или как мама. Впрочем, она не заслуживает упоминания. Она предала нас обоих, и я не могу думать о ней. Я не хочу писать о ней, но пишу... Пошел бы ты на такое? Смог бы быть с другой женщиной ради меня и, скажем, Жака? Смог бы забросить двух других детей? Мог бы ты видеть их боль? Я знаю, что не смог бы. Я бы никогда так не поступила. Любить надо лишь раз в жизни, и любовь эта должна быть навсегда. Мадам Лекур приняла меня как дочь. Она почти не расспрашивала меня, видимо, поняв, что я не хочу делиться прошлым. Я рассказала, что мой папа умер, и я осталась одна. Других родственников у меня нет. Я почти не солгала. Почти. Жака я бы причислила к родственникам, да и Густава. Но ведь не стоит об этом говорить, правда? У мадам Лекур очаровательная дочь лет пятнадцати, Иветт. У нее прекрасные каштановые волосы, что она всегда прячет под платок, серые задумчивые глаза, которые она всегда щурит при вышивке, отчего у глаз маленькие морщинки. Стройная, но не болезненно худая, она настолько же красива, насколько я уродлива. Нет, папа, знаешь, я больше не хочу отрицать очевидное. Я некрасива. Впрочем, есть вещи, которые мне в себе нравятся, например, руки. Они настолько похожи на твои! И да, у меня красивый нос. Увы, я унаследовала его от мамы. Живу я теперь в крохотной комнате в мансарде, и мне нужно подниматься по длиннейшей лестнице, на которой кишат крысы. Иветт говорит, что я привыкну, но я слышала, как она сказала матери, что к таким, как я, крысы просто не могут приставать, потому что я уродка, а уродов крысы не едят. Почему это так? Мне кажется, что меня они укусить вполне могут. Ты-то никогда с ними, наверное, не встречался. Я сплю на жесткой кровати у самого окна, но мне все равно ужасно душно. Зато какой здесь вид на крыши! Я бы хотела пройтись по ним, тут так близко стоят дома, что я могу вылезти на нашу крышу и дойти по крышам, наверное, до самого центра. Папа, ты не представляешь, какой тут красивый закат! А какое небо... июль принес тепло и солнце, как же мне это нравится! Мои восторги еще не надоели тебе? Тогда расскажу тебе о том, чем я зарабатываю себе на жизнь. Я устроилась на автомобильную фабрику. Моя работа заключается в том, что я должна быть везде одновременно, наравне с мальчишками. Девочек тут почти нет, точнее, мне сказали, что они не выдерживают тут дольше пары месяцев. Я уже поняла, почему. Мы носим тяжести, мы топим печи, мы работаем у станков... И все-таки, вопреки тяжести труда, мне нравится ощущать себя частью общего механизма. Я зарабатываю не так уж и много, половину я отдаю мадам Лекур, оставшееся я могу тратить на свое усмотрение. Еда идет за счет мадам Лекур, но чаще всего я просто не ем дома, а иду вместе с мальчишками в забегаловку около фабрики, где подают какую-то гадость под видом похлебки. Что касается людей, окружающих меня, то я ни с кем не сблизилась. Меня задирают, но я просто не реагирую. Пару раз доходило до драки, но я дала отпор. Никто больше не будет меня бить. Я не позволю людям причинять мне боль. Хватит. Я не хочу нападать первая, и я не пролью ничьей крови, но я не хочу больше испытывать боль. Не хочу и не буду. Не так уж и сложно – привыкнуть к тому, что все обзывают меня уродкой, монстром из Ада, чудовищем и огородным пугалом. Сложнее не вздрагивать каждый раз при этом. Сложнее не сомневаться в том, что в мире много добрых людей. Я скучаю, папа. И не только по тебе. Я скучаю по Арин, по дому, по нашей церкви, по письмам Густава, по месье Ремо и его урокам, по мадам Жоли... но я не могу вернуться, мне просто некуда возвращаться. Все будет хорошо, ведь да? Спокойной ночи, папа. Навеки твоя,Мадлен.
– Мадлен, ложись спать, – тихо произнесла Иветт, оторвавшись от шитья. – Завтра тебе рано вставать. Девочка кивнула, неслышно встала и прошла к кровати. Она разделась и легла, прижимая к себе очередное письмо в пустоту, и ей начало казаться, что папа обнимает ее, укладывая спать.***
Кристина нервно теребила свой букет, отрывая цветок за цветком. – Вам незачем волноваться, все спланировано до мелочей, – с улыбкой произнесла Леонора Жакильяк, одетая в точно такое же платье кремового цвета, как и Анжелика Фонтон. Кристина улыбнулась. Маленькие букетики в руках ее подруг были обвязаны кремовыми лентами, и Кристина почему-то подумала, что предпочла бы кремовую ленту и на ее букете. Но она была в очаровательном белом платье, гладком, безо всяких украшений, а волосы ее вместо фаты скрывала кружевная косынка, свободно спадавшая до талии. Букет тоже был перехвачен белой лентой... Кристина невольно вспомнила свою первую свадьбу, едва сохранившуюся в ее памяти. Белое платье, пышное, соответствующее моде десятилетней давности, украшенное цветами, тончайшая фата... все это вызывало у Кристины острую тоску по Эрику. В тот день она прощалась с рассеянной мадемуазель Даае, ненавидя заранее несчастную мадам Даае. Мадам Даае канула в Лету, и ее место заняла мадам Люсиль, мать четверых детей. А сейчас мадам Люсиль навсегда исчезнет, и она, Кристина, станет мадам Флориани. Кристина Флориани. Это звучало странно, нелепо, бессмысленно, но это была правда. Кристине хотелось разорвать платье и бежать прочь, на кладбище, но это было никак нельзя. Свадьба в церкви святой Мадлен была очень давно, но эта церковь нравилась Кристине даже больше, она выглядела уютнее, менее громоздкой и пафосной. Имя Мадлен больно отдалось в сердце Кристины. Они назвали дочь в честь матерей – Мадлен Мария Люсиль, но только сейчас Кристина впервые вспомнила о Марии Мадлен*. Это имя должно хранить ее дочь, она будет молиться, чтобы святая сохранила ее дочь. В этот раз они венчались в церкви Сен-Жерве́, и Кристина со странным ужасом подумала, что нарушает все правила. У них были гости, хоть срок ее траура и не прошел. Ее подруги были одеты одинаково, хоть подружкой невесты и была лишь Леонора, чья свадьба должна была состояться через пару недель. Была и еще одна подружка невесты, и Кристина ждала ее с замиранием сердца. Кристине показалось, что Лючия принесла с собой весь свет, что можно было найти на земле. Она вошла, широко улыбаясь, и обняла Кристину, грозя сломать ее букет. – Кристина, – с все той же теплой улыбкой произнесла Лючия. – Хоть эту свадьбу я не пропущу, моя дорогая. Кристина невольно рассмеялась. Они не виделись с самых похорон Эрика, и девушка скучала по ней до безумия. – Ты просто красавица! В театре тебя бы не узнали. Там так пусто без тебя, Кристина... И без Эрика... Кристина едва смогла вымолвить «да», стоя перед алтарем. Когда их объявили мужем и женой, девушка впервые осознала, что пути назад уже нет. «Прощай, Эрик... я еду прочь из нашего дома, но я сохраню его... ради тебя. Я теперь мадам Флориани. Но я всегда твоя...»