Ее звали Мадлен

      – Давным-давно жил-был один человек. Судьба наградила его уродливым лицом, и все, кто видел его, в ужасе отшатывались. Люди не любили этого человека, считали его монстром, потому что им не хватало ума заглянуть глубже. Но они были лишь людьми. Этот человек отчаянно жаждал обычной жизни...       – Как его звали? У любого человека должно быть имя!       Мадлен подняла голову и с интересом посмотрела на отца. Сказка, обещанная им с Густавом, была невероятно необычной. В самом деле, главный герой сказки не был красив... это что-то новенькое!       – Его звали... ну скажем, Жан. В конце концов, это не так и важно. Даже человек без имени может быть хорошим человеком.       В свои пять лет Мадлен не могла этого понять. Нет имени – нет человека, потому что Богу нужно имя того, кого он хранит. Но она согласно кивнула. Густав взволновано смотрел на отца. Ему было уже девять, и он понимал больше младшей сестры.       – Этот человек отчаянно хотел быть таким, как все. Но не представлял, как ему этого добиться. Стоило ему попробовать заговорить с людьми, как те либо с отвращением отходили в сторону, либо чисто случайно попадали в неприятности после этого разговора. Жану начинало казаться, что он приносит лишь боль и отчаяние, и он оставил свои попытки.       – Но ведь он не был виноват! – жарко воскликнула Мадлен.       – Но ведь у него не было никого, кто бы убедил его в этом. Он был один. И тогда этот человек пошел к колдунье. На краю одной далекой деревеньки жила старушка, очень хорошая и добрая колдунья-цыганка. Она выслушала историю Жана и сказала ему: «Есть способ помочь твоей беде. Знаю я надежное средство. Ты должен заставить истинную красавицу поцеловать тебя. Поцелуй ее снимет все чары, которыми тебя опутали, и ты станешь обыкновенным человеком». Жан пригорюнился, потому что знал, что ни одна красавица не подойдет к нему. Но старушка продолжила: «Есть у меня для тебя подарок. Зелье одно... Выпив его, ты очаруешь любую, но действует оно лишь несколько часов. Успеешь влюбить в себя красавицу – твое счастье. А нет – умрешь». Жан решил, что терять ему нечего, и принял подарок. Он вышел из домика старушки и отправился на поиски красавицы. Да только казались ему все женщины и девушки одинаково некрасивыми. Не видел он небесной красоты. Не мог найти ту, которая была бы Богом отмечена.       Мадлен слушала, затаив дыхание. Густав подался вперед, к отцу, его голубые глаза горели.       – Долго бродил Жан. Отовсюду его гнали, а он искал ее долгие годы. И казалось ему, что бесполезно это, что нет нигде этой девушки. И тогда решил, что проще уйти от мира, чем бороться. Решился он и отправился на север. Там поселился уединенно, а чтобы себя занять, стал вслушиваться в окружающий мир. И услышал Жан, как поют птицы, как шуршит трава, как тихо ступают животные, как течет вода... Но больше всего нравилась ему музыка ночи. Жан научился слышать ее. Ему нравилось звучание темноты, нравилось, как поют свою песню небеса и звезды...       Девочка сидела, приоткрыв рот и боясь дышать. Голос отца обволакивал. Он словно бы знал, о чем говорит.       – Долго ли, коротко ли, а увидел он однажды, как спешит к его дому прекрасная девушка. Жан понял, что это та, кого он так долго искал. Стала она звать хозяина, стоя у дверей, и просить показаться. Сказала, что ее привела сюда музыка, что ничего прекраснее нет, и что она одинока, а спасти ее может лишь человек, создающий достойную небес музыку. Но боялся Жан выйти к ней...       – Как ее звали? – вновь перебила отца Мадлен. – У нее тоже было имя.       – Мария. Надел Жан на лицо маску и вышел к ней. Пригласил ее поужинать и переночевать у него. Согласилась Мария. После ужина попросила сыграть для нее. А надо сказать, что Жан выпил свою настойку, потому что больше не сомневался, что нуждается в Марии. Взял Жан в руки скрипку и заиграл. Играл он долго и вдохновенно, и ему казалось, что с каждой секундой из него уходит жизнь. Очнулся он от ее прикосновения и перестал играть. Мария стояла совсем рядом, и в руке держала маску... Рот ее был приоткрыт, и глаза распахнуты. Она была напугана. Понял Жан, что у него нет никаких шансов. Отступил он прочь от Марии.       – Он был готов умереть?       – Да, потому что ясно понимал, что шансов у него нет. Жан пошатнулся и упал. И в ту же минуту упала рядом и Мария. Она призналась, что выпила свою настойку, потому что думала, что иначе не очарует его, а ей отчаянно хотелось быть рядом с ним всегда. Жан потянулся к ней, и Мария поцеловала его. В эту же минуту они оба услышали волшебную музыку, лившуюся с небес, но это была не музыка темноты, а музыка света... а потом глаза Жана и Марии закрылись, но они не разжали рук, и вместе прошли в лучший мир. И в этом мире были они равны: композитор и его возлюбленная, и только Бог был им судьей.       Отец замолчал, а Мадлен ошарашенно смотрела на него.       – Это грустная сказка, папа. Так не должно было закончиться.       – Не бывает счастливых концов.       – А я верю, что они есть. Верно, Мадлен? Любой конец – лишь начало. А оно может быть счастливым.       Мадлен кивнула брату.       – Густав прав, папа. Мария могла бы остаться с ним, даже если бы он не был красив. Потому что любовь всегда слепа, и ей ничего не важно.       – Ничего не важно... – эхом отозвался Эрик и замолчал.

***

      Мадлен хорошо помнила ту сказку. Она опустила голову на руки и задумчиво прислушалась к играющему за стеной вальсу. Ее присутствие не было обязательным, и она могла стоять на балконе, почти что лежа на парапете и дремать.       Здесь, в доме семьи Тома, все было тихо и спокойно. Ничто не было потрясением, и Мадлен могла просто жить, не переживая ни за что, и предаваться воспоминаниям о прошлом.       Она помнила, как впервые запела. Был такой же снегопад, и она впервые поняла, как прекрасна музыка во всей ее естественной красоте. Тогда она была ребенком, носившим яркие платьица.       Сейчас на Мадлен было строгое платье цвета горького шоколада, делавшее ее чуть более нарядно выглядящей. Она ненавидела яркие цвета в одежде и подобно отцу считала, что лучшая одежда – черная. Но просьбы матери сыграли свою роль, и девушка оделась настолько противоестественно.       Девушка была в мужском плаще, и это делало ее внешность поистине странной. Мадлен всегда обладала хорошим слухом, но она слишком задумалась, чтобы уловить его приближение.       – Мой ангел... – послышалось сзади, и Мадлен обернулась на голос. Это был именно тот человек, которого она ожидала увидеть. Пьер улыбался ей.       – О, это ты... А я думала, король Англии.       – Я нарушил ход твоих мыслей? Прошу простить, миледи, я не хотел этого. Но все-таки скажите: почему Вы тут одна, донна?       Мадлен невольно улыбнулась и повернулась к юноше уже целиком, опираясь спиной на парапет. Пьер подошел к ней ближе и взял за подбородок. Секунду он так постоял, после чего отпустил и улыбнулся.       – Так о чем ты думала?       – Я вспоминала папу. Он рассказывал мне одну сказку... про музыку и вечное блаженство. Это так странно...       Мадлен еще пребывала во власти воспоминаний и потому не была в силах четко формулировать свои мысли. Пьер задумчиво окинул ее взглядом.       – И о чем была эта сказка? Почему ты ее вспомнила?       – Сказка была об уроде, способном создавать величайшую музыку, мечтавшем о красоте, нормальной жизни и прекрасной деве, которая в этой музыке нуждалась. Они умерли, когда нашли друг друга, и были счастливы.       – Мадлен, ты извини, но это, прости за грубость, полный бред! Счастье есть в нашей жизни и повседневно, а умирать вовсе не нужно! – перебил ее юноша. Мадлен чуть улыбнулась его пылкости.       – Я вспомнила эту сказку не потому, что хочу умереть, а лишь потому, что я все время, как ее герой, слышу музыку. Пьер, пойми, я дышу лишь благодаря ей. Музыка – мое спасение. Она везде. И я хочу... хочу написать одну вещь.       – Мой Ангел Музыки решил поделиться талантом с миром?       Девушка неуверенно кивнула.       – Пиши. Я в тебя верю. Поверь и ты: все получится.       Это одобрение заставило Мадлен острее почувствовать свою вину. Она писала не для него. Эта соната должна была быть для другого. Для Фердинанда...       Пьер положил руки ей на плечи и с надеждой заглянул в глаза.       Что он силился увидеть? Надежду? Любовь? Нежность? Что?       Юноша совершенно растерялся, когда Мадлен застенчиво улыбнулась. Она не понимала, что вызывает эту улыбку, и почему ей так отчаянно хочется обнять его.       – Я хотела бы быть лучше, Пьер. Но я... понимаешь, я эгоистка.       – Мадлен... о чем ты? Послушай, ты себя принижаешь. Ты не такая. Я видел тебя, я наблюдал за тобой... ты гораздо сильнее, чем кажется. И ты совсем не эгоистична.       Мадлен покачала головой.       – Ты меня не знаешь. Мы виделись всего раз...       Пьер усмехнулся.       – Я видел тебя. Мы какое-то время гостили у семьи виконта де Бирман, и они оказались очень приятной компанией. Их дочь рассказала мне по большому секрету о встреченной ей девочке. Так я узнал, где ты. Думаю, ты понимаешь, что я следил за тобой.       – Пьер, я... Ты знал, как меня зовут! Лесли... ведь ее звали Лесли? Лесли сказала тебе. Ты все это время понимал, кто я. И ты видел меня такой... несчастной.       – Я знаю тебя, Мадлен. Я всегда был рядом, старался увидеть тебя любой ценой...       Девушка опустила голову, чувствуя, как щеки пылают. Он следил за ней! Он всегда был с ней. Вот как... тот мальчик из детства был ее ангелом-хранителем... Но зачем?       – Но почему, Пьер?       До балкона долетали звуки вальса. Музыка, которой нет конца...       Мадлен улыбалась.       Юноша подал ей руку.       Они танцевали и вглядывались в глаза друг друга. Мадлен могла увидеть лишь одно: нежность. Эта нежность переполняла Пьера, она была во всем, и девушка почему-то не боялась больше. Юноша смотрел на нее с теплой улыбкой, и она отчетливо понимала, что у нее всегда есть друг, есть плечо, на которое она может опереться...       Она сможет.       Это было молнией.       Она напишет для Фердинанда эту сюиту... он, ее загадочный друг, стоит этой сюиты. Стоит... о, он обрадуется! Хитрая усмешка заиграла на губах Мадлен, и она больше не ждала ответа Пьера.       Она вырвалась из его объятий.       – Решено! Я немедленно должна начать. Прошу простить, друг мой...       Девушка сделала шутливый реверанс и побежала в дом, напевая на ходу.       Пьер отчаянно смотрел ей вслед.       – Мадлен Мария... что ты творишь со мной? – прошептал он. – Друг мой... Но я не хочу быть лишь другом для тебя, ангел... Ты нужна мне, Маделин.

***

      – Отец, я решительно не понимаю, чего Вы добиваетесь. Я никогда не предам Вас, и Ваши просьбы клясться в верности... Вы же понимаете, что я не способен предпочесть кого-либо Вам и долгу перед Вами. Но скажите, что я совершил? Чем вызван Ваш гнев?       Гостиная была небольшой и неуютной. Мебель вся была угловатой, некрасивой, но дорогой. В комнате находились двое. Отсветы пламени плясали на лице старого графа де Легранда. Фердинанд же стоял на коленях перед креслом отца, опустив голову и не глядя на него.       – Ты же не хочешь своей Мадлен судьбы Анриетт? В гробу она не будет так прекрасна. У твоей Анриетт было прехорошенькое личико, если вспомнить... Но довольно! Никто из них не испортит нам жизнь! Только пока ты со мной, ты в безопасности! От женщин одна лишь боль!       Фердинанд против воли сжал кулаки. Граф внимательно наблюдал за сыном.       – Я не хочу причинить Мадлен боль. Она так чиста... Она еще не знает мира.       – Оставь ее. Оставь навсегда! Этим ты спасешь ее. Ты умеешь лишь причинять боль. Девушка пригодится другим. Ты не имеешь на нее права! Она не стоит тебя, она лишь мелкая сошка, дочка оперной певички... Да и если бы она была человеком... она всего лишь уродка, ты и сам понимаешь, что ты стоишь большего.       – Анриетт была прекрасна. Мне все время чудится, что Мадлен – это она. Каждое мгновение рядом с ней – это и боль, и наслаждение.       – Ты ничего не добьешься! Разбить ей жизнь слишком сложно, она крепкий орешек, уж поверь в слова ее соседей. Оставь свои затеи. Это пустое!       – Я не могу оставить ее... она слишком невинна. Позвольте мне позабавиться, отец! Молю... Она будет отлично смотреться в гробу, если Вы накроете ее лицо темной тканью, только позвольте мне прежде еще раз испить из той чаши, что она держит своими худенькими руками. Я жажду нашей встречи!       Граф тяжело поднялся и подошел к окну. Снегопад усиливался. Какая ужасная и бесконечная зима! Фердинанд продолжал стоять на коленях возле его кресла.       – Ее учитель знал Анриетт, и он помнит эту трагедию. Отец, могу я?..       Месье де Легранд резко обернулся. В его глазах была усталость. Страха там давно не было, как и удивления.       – Нет! Фердинанд, та выходка с шантажом Призрака Оперы была последней. Мы же договаривались... оно не стоит того.       – Но как же это была славно! Он выглядел таким потерянным... и эти деньги пошли нам на пользу... что до убийств... Такие пустяки! Человеческая жизнь ничего не стоит.       Граф прищурился, подходя к сыну.       – Встань. Посмотри на меня. Если человеческая жизнь ничего не стоит, то почему ты боишься за жизнь Мадлен?       Фердинанд поднялся. Взгляд его был затуманен. Как и всегда. Только с Мадлен его взгляд прояснялся, но ненамного.       – Она так чиста, что не может быть человеком. Я должен увидеть... убедиться! Поймите, отец, если она сумеет сохранить себя, то... то я могу жить дальше. А если нет... она – моя последняя надежда! Надежда на то, что есть еще ангелы в погибающем мире.       – Это так необходимо? – устало спросил граф. – Ты не можешь убедиться в этом как-то иначе?       Мужчина покачал головой, не глядя на отца. Он подошел к огню.       – Она смотрит на меня как на ангела! Какой соблазн, отец! Но все будет кончено. Когда она вернется... когда, кстати?       Граф перевел взгляд за окно. Темнота тонким одеялом окутывала сад.       – Еще несколько недель. Имей терпение.       – Ожидание! Что может быть хуже? Звучит чудовищно! А если она не вернется? Если она останется там?       – Она вернется. А сейчас... сейчас не так и поздно, и я хотел бы съездить в Оперу. Без тебя, конечно. К тому же, там не будет этой... Кристины Даае, что свела с ума моего друга... Да! Фердинанд, я вынужден покинуть тебя.       Граф поспешил к тяжелым дверям. В замке щелкнул ключ.       – Отец! Но лепестки роз уже осыпались, и музыка вальса снова звучит! Куда Вы? Анриетт скоро придет, она всегда приходит под этот вальс... Розы осыпаются, да... и музыке нет конца!       Отец не слышал его крика. Фердинанд вытащил из кармана потрепанную фотографию. Он долго вглядывался в нее.       – Ты ушла, но я знаю, что ты возродилась в этой девочке... в Мадлен! Я знаю, что она знает нашу мелодию, я убежден... Она вернется, и я наконец увижу, как в женской руке замирает роза, в полусекунде до падения... Я искал ее всю свою жизнь... и пусть Господь спасет ее! И пусть она будет моим ангелом, пусть она святая, пусть она может заставить музыку звучать всегда...