Хватит и этого

      — Ну и тоска тут с тобой! — провокационно заявляет Ханамия. Он сидит за столом, опустив голову на сложенные ладони, и внимательно следит за Киёши, который только пришёл домой. Он слишком шумный и энергичный: ходит по комнате, снимает костюм, пьёт воду в кухне и громко включает воду в душе, успевая тошнотворно дружелюбно улыбаться и задавать Ханамии сотню вопросов о прошедшем дне и настроении. А потом шлёпает по дому босиком в одном полотенце и выводит Ханамию так, что тот не может определиться, злится ли он на мокрые следы на полу или залипает взглядом на голой спине придурка. Хочется провести рукой по лопаткам. Или ткнуть чем-то побольнее. Ханамия пока не определился.       — Сейчас что-нибудь придумаем! — радостно восклицает Киёши, а Ханамия недовольно хмыкает, глядя исподлобья:       — Ну что ты можешь придумать? У меня при взгляде на тебя зубы от тоски сводит.       — Ты тоже не самый весёлый собеседник, — неожиданно возражает Киёши, и Ханамия недоумённо хмурится — Киёши редко бывает так прямолинеен. — С тобой не хочется быть весёлым.       — Ты хочешь сказать, что тебе скучно, когда рядом я? — Ханамия ухмыляется, оживляясь, — вот и повод для ссоры. Которую даже можно раздуть до скандала. Слишком спокойно у них всё в последнее время — это не к добру. По крайней мере, Ханамию это беспокоит, хотя и не так, как раньше. То, что он стал больше доверять Киёши, — это факт, но полностью довериться, до последнего клочка души и мозга, он, наверное, не сможет никому. Киёши — это максимум, за что он может благодарить небеса или случайность. Может, но не собирается. — Тогда вперёд, к своим так называемым друзьям. Тебя здесь, кстати, никто не держит и не держал никогда.       — Я знаю, — голос Киёши какой-то странный, словно он и вправду верит в то, что говорит. — Меня держать не нужно.       Ханамия стискивает зубы. Бесит опять.       Либо кретин имеет в виду, что Ханамия его не удержал бы, либо что он здесь, пока хочет. Вот и пойми его. Сволочь.       А ведь от смысла сказанного зависит то, что Ханамия будет делать дальше.       — Пойду переоденусь, — Киёши, как нарочно, уходит от ответа и даже просто от возможности выяснить всё, Ханамию интересующее.       — А я, кажется, пойду пройдусь, — цедит Ханамия сквозь зубы. Он сам понимает, что ведёт себя совершенно несдержанно, но Киёши такая сволочь, что всегда умудряется вывести его из себя.       Киёши неопределённо пожимает плечами и исчезает за дверью своей комнаты, что приводит Ханамию в ещё большую ярость. И недоумение. Обычно он начинает реагировать незамедлительно, расспрашивать, в чём дело, или просто заваливает его на диван. Собственно, большинство их ссор заканчиваются именно диваном. И Ханамия успокаивается — только спровоцировав Киёши, он получает свою долю уверенности в том, что он живёт правильно, с тем, кем нужно и как нужно именно ему. К тому же именно секс с Киёши его устраивает наилучшим образом. Когда-то, ещё до него, Ханамия пробовал с другими. И полностью убедился в том, что больше никому он не может доверять своё тело так, как этому болвану. Со всеми остальными секс — это просто механическая разрядка. А с Киёши — электрическая. Когда Киёши прижимает его к себе, Ханамии кажется, что именно так движется ток в сети, как сходит с ума кровь у него в венах. Именно в эти минуты Ханамия осознаёт, насколько усталое у него сердце — так колотиться, забиваясь чуть ли не в глотку, оно умеет только от Киёши. Что он и констатирует каждый грёбаный раз, отворачиваясь, чтобы не встречаться с Железным придурком взглядом. Не хотелось бы, чтобы он увидел то, что не следует. Или, по крайней мере, пусть видит, но не комментирует. В эти минуты, когда их тела ещё дрожат, а руки касаются друг друга, Ханамия словно теряет себя. Он всегда считал, что это ощущение — самое омерзительное, которое только может испытывать человек интеллектуальный, но справиться с собой труднее, чем пафосно провозглашать выдуманные принципы, лениво перелистывая взятую из университетской библиотеки книгу. Воображать всегда проще, чем жить.       Особенно с таким тошнотворно положительным мудаком, как Киёши Теппей.       Ханамия злится на то, что не может понять, почему Киёши любит его и терпит все его выходки. В то, что Киёши будет рядом и, скорее всего, всегда, уже верит, а вот в то, что он в половине случаев просто игнорирует раздражение Ханамии, не верится всё равно. Подвоха здесь не может не быть, это слишком большой идиотизм даже для Киёши.       Ханамия думает обо всём этом, уже обуваясь в прихожей. Он медленно завязывает шнурки на кроссовках, механически делая сложный двойной узел с перехлёстом. Старая привычка, ещё со времён школы — чтобы не развязались во время игры.       — Ну что, идём? — голос Киёши настигает со спины и звучит так громко, что Ханамия вздрагивает и резко выпрямляется, чуть ли не падая на стоящего сзади Киёши.       — Иду я, — уточняет Ханамия, зло искривив губы. Даже смотреть на него не хочется. Но Ханамия всё равно смотрит. — А ты не попадаешься мне на глаза, пока я не сочту факт твоего существования на одной со мной территории хотя бы приемлемым для жизни вообще.       Конечно, Киёши уже джинсы и футболку нацепил, осталось только куртку накинуть и обуться. Вот пришибленный кретин. И куда он собрался?       Ханамия хочет побыть один, но и уходить от Киёши не желает, потому что устранять сторонний фактор раздражения — это переносить весь негатив на себя. А Ханамия слишком себя любит для того, чтобы заниматься самоедством. Лучше давить на Киёши, он всё равно не реагирует. По крайней мере, на вот такие приступы немотивированного раздражения, не имеющие продолжения. С ними Киёши уже давно научился справляться. Лишних коленей у него нет, а Ханамия в плохом настроении способен на всякое.       — Что с тобой? — вдруг спрашивает Киёши и обнимает со спины, так, как Ханамия ненавидит больше всего. Наверное, ненавидит. Невозможно использовать ни одного приёма защиты — Киёши блокирует абсолютно любое движение так мастерски, что Ханамии остаётся только прижиматься затылком к его плечу, с удовольствием представляя себе, как он убивает ублюдка с особой жестокостью.       — Ты красиво улыбаешься, — говорит ему довольный Киёши в такие моменты. А Ханамия улыбается ещё шире, получая немалый кайф от того, что Киёши даже не догадывается о причине улыбки. Впрочем, он всегда был идиотом — им и останется. А потом Киёши начинает выдирать из него эту улыбку по кускам, терзая его губы или соски, и Ханамия думает, что обо всём Киёши догадывается. А главное — знает, как с этим бороться. И удовольствие от фантазий о смертоубийстве превращается в сладкую тягучую ненависть, от которой оргазм получается особенно острым. Но сейчас ничего такого не нужно.       Киёши просто обнимает его, уткнувшись в затылок губами, и чуть шевелит ими, дыша в волосы.       — Ханамия, что случилось? — спрашивает он снова, и сейчас бывший капитан Кирисаки испытывает даже нечто сродни благодарности. Чего у Киёши Теппея не отнимешь, так это терпения и занудства. Так и будет ездить по мозгам, повторяя одно и то же. Легче сказать, чтобы отвязаться.       — Ничего.       — Макото!       — Что «Макото»? Я же тебе сказал, что хочу не видеть твою участливую физиономию хотя бы пару часов, — чётко произносит Ханамия, прикрыв глаза. — Отпусти меня и не иди за мной.       — Ты же знаешь, что я не отпущу, — губы Киёши по-прежнему прижимаются к углублению под волосами, грея кожу. — Поэтому просто перестань лелеять своё бешенство и возвращайся.       Он лёгкими движениями гладит Ханамию по ключицам, слегка разминая плечи, и проводит губами по затылку снова и снова. Эта хитрая сволочь очень хорошо умеет усыплять бдительность. И ещё он тёплый. Ханамия решает слегка отступить и позволить себе великодушно ответить.       — У меня эксперимент провалился. Полгода работы и куча денег насмарку. Ненавижу, — он слегка размыкает губы, произнося всё это вслух и анализируя неудачу снова и снова.       — Погано, — соглашается Киёши, сжимая пальцы на плечах Ханамии чуть крепче. — Но не смертельно. Ты сам это знаешь. И вообще, для тебя это не проблема.       Киёши слегка подчёркивает это «для тебя» и не говорит больше ничего, а просто целует в затылок.       И Ханамия почему-то чувствует, как его отпускает — придурок всегда умел найти нужные слова, несмотря на косноязычие и мозги набекрень. Он чувствует, что это не просто слова — Киёши верит в него, как верил всегда. Наверное, именно поэтому Ханамия позволяет себе закрывать глаза, не боясь доверить Киёши незащищённую спину.       — Само собой, это не проблема, — соглашается Ханамия, с готовностью подставляясь. Если уж покупаться на «слабо», то со всем достоинством и осознанием факта подставы. — Просто скучно начинать всё с начала.       — Не ври, тебе же интересно, что будет дальше и чем всё закончится, — Киёши садится на корточки и начинает расшнуровывать кроссовки на ногах Ханамии. Развязывает основной узел, разматывает шнурок и ведёт его вокруг щиколотки, ослабляя. А потом подхватывает кроссовок, приподнимая пятку и осторожно стягивая с ноги. И словно случайно проезжается пальцами по голой коже у края резинки носка. Киёши делает это так, что у Ханамии встаёт. И не хочется больше ненавидеть.       — Я просто устал, — высокомерно бросает Ханамия и сам не знает, оправдание ли это за его покорность Киёши или правда, которую он научился говорить ему. — Вряд ли ты смог бы меня уговорить остаться, если бы у меня было чуть больше сил.       — Знаешь же, что смог бы, — Киёши задирает голову и смотрит на Ханамию снизу вверх, зная, что эта поза вызывает у того вполне понятные положительные эмоции. — А теперь идём, я что-нибудь приготовлю на ужин, пока ты будешь мне рассказывать всё в подробностях. И не надо говорить, что я идиот и всё равно не пойму в твоём рассказе больше половины, — смеётся он, упреждая уже открывшего было рот Ханамию.       — Не льсти себе, процентов девяносто, — зло шипит недовольный Ханамия.       — Значит, расскажешь так, чтобы было понятно.       Киёши выпрямляется и крепко обнимает Ханамию, прижимая к себе, пока тот шевелит пальцами ног в шерстяных носках, сделав скучающий вид.       Киёши улыбается — руки, вцепившиеся в его футболку на спине, лучше всего показывают степень доверия Ханамии. В конце концов, столько лет прошло, пора уже было научиться.       Как и Киёши научился развязывать сложные узлы не только на кроссовках Ханамии.