Хватит и этого

      Ханамия задумывается о том, что скучает по Киёши, только когда знает, что его не будет рядом какое-то время. Когда они расстаются с утра, перед выходом на работу, Ханамия почти всегда раздражён и недоволен. Он вообще не любит вставать рано, а тут ещё оптимистичный до скрежета зубовного Киёши что-то весело спрашивает, ерошит ему волосы, пытается целоваться и поёт в душе. Да любой бы его за это убил бы. Ханамия скрипит зубами, слушая приглушённое пение из ванной, и поражается своей доброте, но потом вспоминает, что это просто лень и утренняя апатия. Он раздражённо отмахивается от освободившего ванную придурка, как от надоедливой мухи, даже не отвечая. Будет он ещё свои нервы на него тратить с утра пораньше, как же.       Ханамия жмёт пальцем в кнопку кофе-машины и замирает, глядя на медленно падающие в стеклянную колбу тёмные капли. Он знает, что не проснётся до конца, пока не выпьет первую чашку горячего крепкого кофе до дна.       Обычно кофе варит по утрам Киёши, у него всегда на это хватает времени и энергии. А теперь, когда Киёши в командировке по работе и приедет только завтра, это приходится делать самому. Так же как и ещё целую кучу мелочей. Готовить тосты, к примеру. И аккуратно складывать обувь в коридоре. И ещё что-то... Ханамия сонно перебирает в уме всю эту ерунду, и ему тоскливо. Он помнит, как двигаются руки Киёши, как он улыбается и говорит всякую чушь. Ханамия самодостаточен, но за столько лет Киёши стал частью его жизни и его самого, поэтому можно позволить себе и поскучать.       Он смотрит на часы — у него есть ещё полчаса свободных, чтобы окончательно проснуться и идти на работу. Киёши всегда специально выставляет на будильнике время на полчаса раньше именно для Ханамии, хотя сам мог бы ещё спать. Но они встают вместе, и он успевает всё, пока Ханамия всего лишь просыпается.       Ханамия пьёт кофе и рассеянно думает о том, что надо будет сегодня лечь пораньше. Во-первых, чтобы легче проснуться. А ещё — чтобы завтра наступило и наконец приехал Киёши. Ханамию раздражают все те невыполненные мелочи, которые в их доме уже много лет зависят не от него.       Он выходит из дома на десять минут раньше, потому что не завтракает и не тратит время на то, чтобы отбиться от приставаний Киёши. Обычно тот его заставляет съесть хоть что-то, но сегодня Ханамия решает сменить привычное течение утра. Провести его по-другому, раз в его квартире так тихо и пусто.       Он знает, что на работе будет легче, потому что там он не думает о Киёши. Отключается от мира обычного, повседневного, и переселяется в другой, шумный и резкий, где нельзя расслабляться и ждать, что тебе нальют кофе с утра после того, как всю ночь тискают и согревают.       Ханамия нервно впихивает в щель замка ключ-карту и закрывается в своей лаборатории. Работа — лучшее средство от унылых мыслей и тоски.       А завтра приедет Киёши и всё будет так, как Ханамия уже привык.       Он проводит положенные десять часов на работе, едет домой и прислоняется лбом к оконному стеклу в метро, закрывая глаза. Ханамия не любит людей и старается поменьше на них смотреть. Обычно это вынужденное соседство с другими человеческими особями переносится им легче, потому что он знает, что дома его ждут — Киёши почти всегда приходит на полчаса раньше него. Но сегодня там снова будет тихо, и тот факт, что он не хочет домой, становится для Ханамии внезапным открытием.       Однако идти куда-то, кроме дома, хочется ещё меньше.       Он планирует в уме свой вечер, а самому вдруг приходит в голову мысль, что он никогда этого не делает, когда Киёши дома. Зачем? Всё равно с этим придурком всё пойдёт насмарку и никакие планы не сбудутся. Так что Ханамия даёт Киёши возможность планировать их свободное время, просто потому что у него это получается легко. Не лучше или хуже, а легче. Он освобождает Ханамию от взаимодействия с миром и мелкими проблемами, беря всё на себя и давая возможность просто отключиться. А сейчас, когда Киёши здесь нет, приходится напрягаться. Это ужасно неудобно — когда его нет рядом, — думает Ханамия с неудовольствием.       Он медленно идёт к их дому, рассматривая спешащих по своим делам людей, и понимает, что лично ему спешить некуда. Погода пасмурная, и Ханамии хочется спать. Завернуться в одеяло, как в кокон, и проспать до завтрашнего вечера, пока не приедет Киёши и не разбудит.       Что Ханамия и делает — принимает душ и заворачивается в одеяло, уткнувшись носом в подушку. Наверное, он хочет, чтобы поскорее прошло время, когда ему холодно и тихо.       Он проваливается в глубокий сон и не слышит, как через два часа в замке входной двери поворачивается ключ.

***

      Ханамия просыпается от запаха еды и кофе и лёгкого звона посуды, который слышит сквозь закрытую дверь спальни. И дверь он, кстати, не закрывал. Он медленно выдирается из остатков сна, туманящих сознание, и садится на кровати. Днём ему просыпаться легче, чем утром, наверное, он сейчас не так устал, как после ночей рядом с Киёши. Который, кажется, вернулся. Иначе кто готовит в кухне, откуда пахнет тушёными овощами?       Ханамия заворачивается в одеяло и идёт на запах и звук. Ему часто кажется, что он воспринимает Киёши не как человека, а как волну, на которую настраивается в любом состоянии, спит он или бодрствует. Материальное воплощение Киёши обретает, только когда прикасается к нему — обхватывает, прижимает, трогает языком, целует или всё вместе. Он останавливается перед дверью, прежде чем войти и визуализировать волну. Ханамия редко проявляет подобное волнение, а за столько лет совместной жизни должен был бы и вовсе на него не реагировать. Но Киёши, скорее всего, резонирует с его сознанием и подсознанием и посылает какие-то совершенно непонятные импульсы в мозг, заставляя испытывать гамму эмоций от ненависти до полного принятия. Ханамия не любит даже про себя произносить слово «любовь», потому что не видит в нём силы тех ощущений, которые клубятся ядовитым туманом в его голове. Нет смысла обозначать всё то, что он пытается анализировать, одним бесполезным и бессмысленным словом, которое используют все, кому не лень. Вернее, все, кому лень облечь свои чувства во что-то более объясняющее это раздражающее безумие, которое поражает мозг, стоит ему увидеть или подумать о Киёши.       Он делает шаг и видит широкую спину в домашней футболке и несколько прядей на затылке, которые смешно торчат в разные стороны. Ханамия хмурится и подходит ближе, протягивая руку и пытаясь пригладить Киёши волосы.       — Я вернулся! — Киёши чуть поворачивает голову и улыбается так радостно, будто они не виделись год.       — Раздражает, — недовольно отвечает Ханамия, пока его пальцы замирают, запутавшись в волосах Киёши. — Почему ты всегда такой встрёпанный? Ты должен был приехать завтра.       — Хотел быстрее домой, вернулся сразу же, как закончил с работой, — Киёши отвечает так, словно сам не слышит, что говорит. А в следующее мгновение он уже наклоняется к губам Ханамии, который, как всегда, и тянется к нему, и пытается отстраниться. Киёши трогает рот Ханамии языком, проникая внутрь, и его волна тут же обретает цвет и длину, прошивая всё тело ослепительной белой вспышкой. Ханамия и не думал, что так бурно отреагирует после всего лишь недельного отсутствия Киёши рядом.       — Мы слишком редко расстаёмся, надо это исправить, — выдыхает он зло прямо в губы Киёши, когда они отрываются друг от друга. — Меня не устраивает такая зависимость.       — Это прогресс, Ханамия, — улыбается Киёши. — После почти двух десятков лет вместе ты признал, что у нас есть взаимная зависимость, а не односторонняя, как ты всегда утверждал. Садись за стол, ужин готов.       — Не хочу, — упрямо качает головой Ханамия. — Ты слышал, что я тебе сказал?       — А ты? — неожиданный вопрос вполне в духе его придурка, поэтому Ханамия даже не удивляется, чувствуя, как вся эта неправильная неделя без Киеши становится правильной линией существования, к которой он привык. Ему кажется, словно он слышит щелчок, с которым жизнь переходит в обратный режим. Грёбаная неделя без чёртова Киёши совсем выбила его из привычной колеи.       — Нет, — лжёт Ханамия и недовольно трясёт головой, когда Киёши ладонью проводит по его щеке. — Во-первых, ты несёшь чушь, как обычно. А во-вторых, ты ещё вообще ничего не сказал.       — По-моему, у тебя проблемы с причиной и следствием, — смеётся Киёши, раскладывая тушёные овощи и рис в тарелки. — Ты или не выспался, или голодный.       — А ты ведёшь себя сейчас, как моя бабушка, — не может удержаться Ханамия от привычного ехидства. — Хорошо ешь и спи — и будешь здоров как бык. А больше ничего в жизни и не надо. Примитивно, вполне в твоём духе.       — Ага, — Киёши покладисто соглашается, одновременно подпихивая тарелку и палочки ближе к нему. — Но в данную минуту это, наверное, самое главное.       Ханамия слышит в утверждении вопрос и медленно поднимает взгляд на Киёши.       — Нет, — говорит он. — Главное — то, что ты вернулся раньше, чем планировал. И не дал мне выспаться. И отдохнуть от тебя. И...       Он неторопливо делает шаг навстречу и осторожно обнимает Киёши, прислоняясь лбом к его плечу. Киёши тут же хватает его в охапку, и Ханамия привычно расслабляется. Он сам не знает, хочет ли сказать что-то или Киёши, как всегда, поймёт его без слов. До этого вроде всегда понимал. И сейчас должен догадаться, что Ханамия имеет в виду.       — Я подумал, что ты достаточно отдохнул, — говорит Киёши тихо куда-то ему в волосы. По телу Ханамии пробегает дрожь от тёплого дыхания. — И очень соскучился. Я знаю, что и ты тоже не любишь оставаться совсем один.       Ханамия не отрицает, но и не подтверждает, находя самый простой выход из положения.       — Я иду спать, — говорит Ханамия, освобождаясь из его рук, и идёт к выходу из кухни.       Он слышит шаги Киёши за спиной и еле заметно улыбается. Всё хорошо и не нужно говорить прямо. Ему очень надо почувствовать тяжесть Киёши на себе всем телом, вытягиваясь вдоль, открываясь, вжимаясь и ощущая его пальцы и член внутри. И чтобы потом в голове было чисто и стерильно, как в его лаборатории, а Киёши шумно сопел рядом, не выпуская из рук. Нужно до одурения, просто для того, чтобы полностью трансформировать волну в реальность.       Ну и потому, что он этого хочет.       И знает, что ему никогда не придётся об этом просить — Киёши всё поймёт и так.