Хватит и этого

      Ханамия уже второй день бесцельно шатается по дому, который внезапно кажется ему пустым и унылым. Чёртов Киёши… Свалил на целую неделю в спортивный лагерь с командой на тренировки, а Ханамия тут сидит и места себе не находит, хотя дел полно и заняться есть чем. Ханамия много где востребован. Но сейчас даже не получается: мяч из рук валится, настроение — хреновее некуда, а общаться с ним в таком состоянии строго запрещено. Им же самим.       А всё из-за этого идиота долговязого. И ладно бы — просто так уехал в свой грёбаный лагерь. Пожалуйста, хоть на месяц, хоть на два — никто бы не заплакал.       Ханамия раздражённо откладывает в сторону учебник по органической химии. Нет, на два — это уже слишком, нечего шляться хер знает где… Блядь, мысли совершенно тупые в голову лезут. А всё потому, что они перед отъездом крупно поругались, причём из-за ерунды. Из-за полной херни, честно говоря. Возвращались в дождь домой, свалились, поскользнувшись, Макото взбесился, что ему придётся до дома идти в заляпанных джинcах… В общем, слово за слово — и наступил полный пиздец. Они три дня не разговаривали и спали в разных комнатах. А потом улыбчивая сволочь молча умотала в свой лагерь. Ну практически. Ни тебе извинений, ни обычных попыток приставать и нудить. Нет, конечно, если так подумать, то Киёши вовсе не виноват в том, что Ханамия в грязь упал, собственно, это у Ханамии были подошвы скользкие, а его придурок держал над ним зонт… В общем, пошло оно всё.       За окном снова идёт дождь, а у Ханамии хандра. Она всегда наступает вот в такую погоду, а сейчас ещё эта идиотская ссора.       Ханамия думает, что раньше ему было бы всё равно, потому что раньше было проще. Кто мешает Ханамии — тот враг Ханамии. А врага уничтожают. И всё было ясно и естественно, пока однажды команда Кирисаки не столкнулась на баскетбольной площадке с совершенно бесцветной, как тогда показалось, командой заштатной школы Сейрин.       И Ханамия пропал. Уже тогда, увидев игру их центрового, он заподозрил, что будет какая-то херня.       У него были большие руки, зашкаливающий талант и слишком добрая улыбка, которая заставляла задерживаться взглядом на его лице.       И Ханамия захотел стереть эту улыбку, потому что этот человек улыбается не ему. Впрочем, дальше стало хуже — Киёши стал и ему улыбаться. Всегда. И когда выигрывал, и когда проигрывал, и когда чуть не остался калекой из-за того, что Ханамия покалечил его на одной из игр.       И капитан Кирисаки больше не мог не думать о нём.       А потом, после некоторых событий, они, к величайшему изумлению самого Ханамии, стали жить вместе, деля квартиру и отношения на двоих. И оплачивать счета пополам, и заниматься сексом, и ходить гулять по воскресеньям, и ссориться из-за всякой чуши, как пара. Собственно, они и есть пара, наверное, хотя для Ханамии это до сих пор звучит дико.       А вот сейчас непонятно. Потому что Киёши оставил только записку, в которой сухо информировал его об отъезде и примерном периоде отсутствия. Раньше он такого себе не позволил бы… Это возмутительно: как можно оставить Ханамию вот так, не попрощавшись, не сказав что-нибудь приятное?..       Он тоскливо смотрит в окно, пытаясь убедить себя в том, что всё прекрасно и идёт так, как он и запланировал. Но Ханамия знает, что всё совсем наоборот.       И на душе гнусно, если у Ханамии Макото она, конечно, есть, во что верится с трудом. Но тогда что же ноет внутри и горчит на языке?       И что сейчас делает идиот, с которым они живут уже больше года?       Ханамия знает, что у Киёши хорошие отношения со всеми и все его любят, и общаются, и дружат. Особенно этот долбаный Хьюга. Который тоже там.       Блядь.

***

      Ханамия ненавидит Киёши хренова Теппея. Потому что из-за него он трясётся полтора часа в душном автобусе, а потом ещё идёт пешком почти километр до лагеря, где тренируется команда Сейрин во главе со своим новым тренером.       В конце концов, он не собирается сидеть ещё три дня один дома и трепать себе нервы, думая, что там происходит с этим придурком. Какого чёрта, вообще?       Ханамия не знает, что он будет говорить, и думать об этом заранее не собирается. Он сейчас злится и ревнует непонятно кого к кому, поэтому остальные проблемы будет решать по мере их поступления.       Удачно, что он подъехал к такому времени, когда тренировка должна закончиться, хотя кто их знает, сколько Киёши команду будет держать. И, конечно же, ему везёт, в чём он с удовольствием убеждается, испытывая немалое чувство превосходства. Умным всегда везёт.       Однако когда из дверей тренировочного зала начинают выходить игроки, Ханамия заметно волнуется. Он не вполне уверен, что готов к этой встрече, к тому же он ведёт себя как истеричка и прекрасно это знает. И, естественно, бесится, но не может ничего изменить, прокручивая в голове несколько десятков коварных планов мести. Мстить, правда, не за что, но… Ханамия всегда найдёт за что.       Киёши выходит тогда, когда остальные игроки уже разошлись, а у Ханамии пропадает терпение.       И выходит, естественно, с этим потерпевшим, чёртовым Хьюгой. Впрочем, Хьюга видит злого Ханамию, быстро прощается и предусмотрительно уходит куда-то в другую сторону. И можно слегка успокоиться и принять независимый вид.       И внезапно Ханамия теряется при виде беспокойства и радости, вспыхивающих в глазах Киёши.       — Меньше всего ожидал увидеть тебя здесь, — говорит Киёши и подходит ближе. — Что-то случилось?       — Случилось, — кивает Ханамия, недовольно хмурясь. — Ты не сказал, что уезжаешь.       — Я оставил записку, — удивлённо говорит Киёши. — Ты же знал, где я.       — Ты не сказал, — упорствует Ханамия, понимая, насколько глупо выглядит сейчас. — Если ты уходишь, будь любезен ставить в известность меня. Лично, а не через какие-то бессмысленные бумажки, пришпиленные к холодильнику.       Киёши молчит, и Ханамия вдруг неожиданно пугается, что ему сейчас скажут что-то настолько неприятное, от чего ему станет очень плохо. И на душе снова становится гадко. Ханамия не выносит, когда ему больно. Не физически, нет. Боль физическую он научился переносить легко: баскетбол — травмоопасный вид спорта. А вот хуже всего, когда вот так. Когда тот, кому ты пытаешься верить, стоит и молчит, не говоря ни слова. И кажется, что пусть лучше так и молчит, чтобы не было ещё больнее.       Ханамия внутренне собирается, пытаясь придумать, какую бы гадость сказать, чтобы нанести удар первым. И выпадает в осадок, когда Киёши вдруг сгребает его в охапку, целуя прямо на улице. Нет, ну не кретин ли? А если увидят?       Они целуются долго, а потом Ханамия, покраснев от злости, хватает Киёши за руку и тащит его в тень большого дуба, который удачно возвышается на обочине.       — Ты что, мозгами двинулся, идиот? — шипит он, ощущая, как настроение стремительно повышается, а он снова чувствует себя хозяином положения. По крайней мере, поцелуй такой, что Ханамия мгновенно успокаивается насчёт ревности и прочего. Его любят по-прежнему. Возможно, даже больше. Не просто боятся или восхищаются, а именно любят.       — Не знаю, — Киёши серьёзен и, как всегда, прямолинеен. — Наверное. Потому что ты приехал. Я думал, что не увижу тебя ещё три дня.       — Мог бы и позвонить, — упрёк в голосе Ханамии полон яда. — И вообще, тут до дома полтора часа всего, вполне можно ночевать приезжать. Но понять это могут только умные люди. А выпускники Сейрин никогда не отличались особым интеллектом.       — Лично у меня есть ты, — осторожно произносит Киёши, слегка улыбаясь. Но Ханамия видит беспокойство в ореховых радужках. — Твоих мозгов нам с лихвой хватит на одну семью, не находишь?       Ханамия стоит как молнией поражённый. Что этот Киёши несёт? Какая ещё семья? И понимает, что ничего не может сказать, несмотря на весь свой хвалёный интеллект и острый язык. Семья... Неужели, они и вправду семья?       А Киёши словно чувствует, что получил над ним полную власть, выбив почву из-под ног. Он просто берёт Ханамию за руку и ведёт его куда-то вниз по улице.       — Куда ты меня тащишь? — едва может пробормотать Ханамия, мучительно раздумывая, как вести себя дальше.       — В отель, — обезоруживающе честно произносит его непутёвый партнёр, крепко сжимая пальцы Ханамии в широкой ладони. — Это пошло, но я до дома не дотерплю. Хочу тебя.       — Отпусти, — почти неслышно шипит Ханамия, и его трясёт от ненависти и желания. — Я... не хочу…       — Ты врёшь, — уверенно говорит Киёши, затаскивая Ханамию в свой номер. — Я же вижу. Я знаю.       И он осторожно снимает с него футбoлку, стаскивает джинcы вместе с бельём и гладит по груди своими широкими ладонями, от прикосновений которых у Ханамии отшибает здравый смысл, интеллект и логику, вместе взятые. Остаются только инстинкты и постыдное желание принадлежать. Глубже. Сильнее. До самого нутра.       — Сволочь, — выдыхает Ханамия после того, как он наконец успокаивается, содрогаясь всем телом. — Это, блядь, насилие…       — Прекрати сквернословить, — улыбается Киёши, вытягиваясь рядом, а Ханамия не может отвести взгляд от голого Киёши, украдкой оглядывая его с ног до головы и втайне гордясь, что у него такой красивый партнёр. Потому что у Макото Ханамии другого не может быть. Только самый лучший. — Я люблю тебя… И почему ты всё-таки приехал? Ты же со мной поссорился и всякое такое…       — Ты сам виноват, — упорствует Ханамия, всё ещё испытывая странную смесь злости и кайфа и делая вид, что не слышит признания, которое Киёши произносит каждый раз, как заклинание, словно привязывает Ханамию к себе ещё крепче. — Ты должен был сказать мне лично… и сказать, когда вернёшься. И нормально попрощаться.       — Это так, что ли? — Киёши глубоко целует Ханамию, лаская языком нёбо и язык. — Ты за этим приехал, признайся?       — Ничего подобного, идиот, — цедит тот, когда может перевести дыхание. — Я просто хотел сказать, что я тебя терпеть не могу!       — И для этого ты полтора часа ехал и шёл? Чтобы сказать мне это? — Киёши, кажется, сейчас засветится от удовольствия. — Макото…       — Что — «Макото»? — ярится Ханамия и понимает, что безнадёжно проиграл по всем статьям. Хорошо ещё, что этот бестолковый Киёши не знает про то, как его к Хьюге ревнуют. — Просто не люблю, когда меня так игнорируют. И пресекаю это сразу.       — Тогда почему ты просто не позвонил? — резонно возражает Киёши и совершенно счастливо слышит в ответ гробовое молчание. Ханамия не может объяснить, что бывает крайне редко.       И это молчание Ханамии — и есть его признание.       — Ты ужасный тупица, — наконец заявляет Ханамия, чтобы сказать хоть что-нибудь. — Поэтому и приехал, чтобы сказать тебе лично. Если ты и так не понимаешь, то по телефону точно бы не въехал.       — Ага, — покладисто кивает Киёши, обнимая взъерошенного Ханамию, — само собой, не понял бы. Я только так могу, когда ты со мной тут голый лежишь. И это намного приятнее, чем по телефону, правда?       — Больше не приеду, — вдруг непоследовательно говорит Ханамия. — Я, между прочим, занятой человек, у меня нет времени разъезжать по всяким медвежьим углам, где ты с этим Хьюгой ошиваешься. В том смысле, что…       — В том смысле, что ты делаешь меня счастливым, — перебивает его Киёши и опять лезет целоваться. — Только ты. И прекрати ревновать, а то мне тоже ни за что достаётся.       — Всегда есть за что, — фыркает Ханамия, не слишком охотно уклоняясь. Ну а кто виноват, что Киёши такой шкаф и как ни выдирайся — всё равно оказываешься на линии поцелуев. — И не воображай: никто тут не ревнует, вот же чушь какая… Много хочешь.       — Конечно, конечно, — Киёши греет Ханамию в руках и смотрит, как он засыпает. Ещё одна ссора завершена к взаимному удовольствию.       Ханамия же не может нормально сказать, что скучает или ревнует, про прямое словесное признание в любви вообще можно только мечтать.       Но именно это и делает их жизнь вдвоём такой надёжной, когда каждым ругательством, каждым недовольным взглядом Ханамия кричит ему о своих чувствах, о которых просто не может сказать словами.       С ним вообще не соскучишься.       И Киёши знает, что другого человека, которого он любил бы так же или хотя бы вполовину так сильно, просто нет и не будет.       А Ханамия прижат к горячему телу Киёши рядом, и у него совсем нет сил сопротивляться. И он сокрушённо констатирует про себя, что опять проиграл.       А ещё, что Киёши Теппей — единственный, кому он согласен проигрывать.       По крайней мере, в том, что не касается бaскетбола.