***
Ханамия сразу же отправился в первый попавшийся отель и снял номер. На сутки. Если честно — он сильно жалел, что затеял эту историю с уходом и патетическими фразами про свободу и воздух, который отбирает у него Киёши. Жалел с того момента, когда за его спиной закрылась дверь их общего дома. Ханамия сам до конца не был уверен, что смог бы объяснить свою эскападу. Киёши он любил, пожалуй, даже сильнее, чем признавался себе сам, и уходить от него не собирался. Но у них было слишком всё спокойно и хорошо, чересчур гладко и излишне страстно. Ханамию это всегда пугало, а спустя три года их совместного проживания, проснувшись в одно утро, он долго глядел на спящего Киёши и с ужасом понимал, что он не может представить себе будущего без этого идиота. Настолько врос сейриновский центровой в его жизнь и мозг, что просто не верилось в то, что когда-то его не было в его жизни. Или не будет. Ханамия всегда был натурой противоречивой, и осознание того, насколько сильно он зависит от Киёши, было в этот раз острым и внезапным. Желание встряхнуться и что-то изменить было неожиданным и почему-то показалось Ханамии очень оригинальным. Он не думал, что всё будет так серьёзно, посчитав, что Киёши воспримет их разрыв как игру и временное расставание. А сейчас, когда он сидел в стандартном и безликом номере такого же безликого отеля, идея уйти от Киёши казалась ему просто чудовищной. Когда он собирал чемодан и сумку, говорил про счёт и шёл к двери, высоко подняв голову, всё представлялось даже забавным. Если честно, он почти был уверен, что Киёши начнёт уговаривать его остаться. И он в конце концов милостиво позволит себя уговорить, останется, и всё будет как раньше. Но Киёши молчал, уважая его решение, и Ханамии внезапно стало очень неуютно. Идти на попятный было как-то не с руки, и Ханамия вышел за дверь их с Киёши дома, хотя здравый смысл просто вопил засунуть хренову гордость в задницу, вернуться в их спальню и утащить туда с собой Теппея. И чтобы дурацкий Киёши снова трогал его большими ладонями и улыбался. Но в номере гостиницы было пусто и холодно, и в душе у Ханамии тоже. Он лёг спать и долго не мог заснуть, потому что его не обнимали большими наглыми руками. В конце концов Ханамия, сдавшись и обзывая себя последними словами, встал и полез в свою сумку, где на дне лежала футболка Киёши, которую он забросил вместе со своими вещами. Зачем он её забрал — даже думать не хотелось. Наверное, именно для такого вот случая. Ханамия, презирая себя и ругаясь последними словами, уткнулся носом в футболку, которая пахла Киёши, и наконец заснул, сумев обмануть подсознание. Но вот с сознанием всё было не так просто. Без Киёши было плохо так, что выть хотелось. И Ханамия внезапно решил, что завтра он пойдёт домой. Хотелось бы сегодня, но это уже перебор. Пусть Киёши тоже помучается. Ханамия, правда, не видел логики в том, почему тот должен мучиться из-за чужой глупости, но… Здесь логики и не нужно. Капитан Кирисаки спал беспокойным тяжёлым сном. Ему был нужен Киёши.***
Киёши открывает дверь почти сразу же после звонка, и Ханамия зорко всматривается в его лицо. Бледный и глаза красные, не спал, небось. Ханамия удовлетворённо вздыхает, чувствуя облегчение. И тут же снова напрягается. А если Киёши его выгонит или скажет, что всё действительно кончено? И хотя Ханамия понимает, что сам виноват и что повёл себя как последний тупица, устроив истерику на пустом месте, он внутренне натянут как струна и готов обижаться и презрительно морщить нос. Только он не успевает, потому что через мгновение оказывается крепко прижат к Киёши, который обнимает его обеими руками. Теми самыми, без которых было так плохо вчера вечером. — Тадаима, — говорит Ханамия, прижимаясь лбом к плечу Теппея. — Я вернулся. — Окаери, — хрипло выдавливает Киёши, не веря своим глазам, хотя руки сообразили быстрее. — Ты весь вымок. — Там ливень, если ты не заметил. И у тебя есть отвратительная привычка сообщать очевидные банальности, — фыркает Ханамия, стараясь скрыть облегчение. Больше всего он боялся, что чаша терпения Киёши когда-нибудь переполнится и его всё-таки пошлют на хер. Хотя, скорее всего, Киёши уже ушёл бы, если бы хотел. Не сказав ни слова, молча свалил бы в закат, а Ханамии потом пришлось бы напрягаться и думать, как его вернуть. Нет, это было бы раз плюнуть, конечно… наверное. А вдруг нет? С этим принципиальным придурком хрен поймёшь, как общаться, когда его клинит на чём-то. Особенно на нём, Макото. Хорошо всё-таки, что его клинит на нём. Ханамия довольно щурится, хотя тут же, спохватившись, напускает на себя суровый и недовольный вид. Особенно когда руки Киёши начинают снимать с него одежду. — Озабоченный придурок, — бормочет Ханамия, отпихивая большие руки, хотя у самого сердце отбивает чечётку. — Руки убери… — Я боюсь, что ты простудишься, — чуть удивлённо отвечает Киёши, до конца не веря, что Макото вернулся домой, да ещё и так быстро. — Хочу тебя в сухое переодеть. Так что кто тут озабоченный — ещё вопрос. — Оставь меня в покое, — Ханамия злится за то, что сам так облажался, и за то, что так боялся вернуться, и за то, что от этого кретина у него аритмия. — Без тебя разберусь. — Нет, — качает головой Киёши, снимая с него мокрую футболку и джинсы. — Ни хрена ты не разберёшься без меня, Макото Ханамия. Он целует Ханамию и гладит его плечи, согревая собой. Ханамия закрывает глаза, подставляясь всем телом под эти блядские руки, без которых он уже не может нормально существовать. Киёши, конечно, обнаглел совсем, но… пусть. В конце концов, он сам виноват в том, что отпустил Ханамию и не уговорил его остаться. Поэтому пусть заглаживает. Во всех смыслах. — Из-за тебя мне пришлось всю ночь провести чёрт знает в какой дыре, — заявляет он, не открывая глаз. — Как ты вообще мог меня отпустить? — Я ждал тебя, — шепчет Киёши, притискивая к себе мокрого Ханамию. — Я тебя всегда жду, ты же знаешь… — Вот и жди… — еле слышно бормочет блудный любовник. — Я должен иногда от тебя отдыхать. — Тебя даже на сутки не хватило, — тихо смеётся Киёши, проводя рукой по голой спине, и у Ханамии привычно бегут мурашки по коже. — Но это хорошо… Я ужасно соскучился. — Это за ночь-то? — пренебрежительно морщится Ханамия, пытаясь незаметно прокашляться: в горле подозрительно першит… Простудился, наверное. Только и в глазах почему-то горячо. Нет, точно простудился. — Ты сентиментальный, как девчонка. — Кто бы говорил, — Киёши целует его так сильно и глубоко, что Ханамия на пару мгновений вообще теряет ориентацию в пространстве. — Идём греться уже… — Знаю я, как ты греться собираешься, дурак озабоченный, — Ханамия открывает глаза и ухватывает Киёши за руку, ненавидя себя за слабость. — Быстрее уже… Он сам утаскивает Киёши в спальню и толкает его на кровать. Больше ждать он не намерен.***
— Кстати, ты не видел мою футболку, ту, белую с логотипом? — спрашивает Киёши через час, когда они, усталые и взмокшие, уже просто лежат в постели и слушают, как стучит дождь по крыше над их головами. — Не могу найти… Думал, может, ты знаешь где. — Понятия не имею, — пожимает плечами Ханамия, довольно вытягиваясь и забрасывая ногу на Киёши. — Не фиг разбрасывать свои вещи по всей квартире, я тебе уже сто раз говорил. Теперь сиди без футболки, растяпа. — Ничего, найдётся где-нибудь, — вздыхает Киёши, улыбаясь. — Ужинать будем? — Иди готовь, — кивает Ханамия, радуясь, что скользкая тема пропавшей футболки сошла на нет. — Умираю от голода. Киёши внезапно притягивает его к себе, сильно прижимаясь всем телом. — Ещё раз посмеешь вот так уйти — прикую наручниками к батарее, понял? — едва слышно шепчет он на ухо растерявшемуся Ханамии, у которого от возбуждения волоски на руках встают дыбом. И не только они. — Не отпущу. — Я всегда говорил, что ты извращенец, — довольно скалит зубы Ханамия, выворачиваясь из медвежьих объятий, хотя больше всего ему хочется в них остаться. Но он и так был слишком мил и слишком громко стонал несколько минут назад, не стоит так явно показывать Киёши свою зависимость. — Даже отвечать на твой бред не буду. — Ну и не надо, — соглашается тот, успокаиваясь. — Я предупредил… Так что ты в курсе. Они идут в кухню, где Ханамия сидит на своём стуле и смотрит, как Киёши готовит для него. И вдруг ему приходит в голову, что это стало обычаем в их доме. Сколько раз уже так было за эти три года? Сто? Тысячу? Они же постоянно так делают. Блядь… У них уже появились какие-то дурацкие семейные традиции. Ханамия внезапно вспоминает их недавний разговор о женитьбе, и ему становится весело и спокойно. В конце концов, может, в самом деле… — Ты вообще собираешься на мне жениться? — пытаясь застать врасплох, спрашивает он у Киёши, который ловко и споро шинкует морковь и лук. — Вообще, да, — сразу же отвечает тот, ни капли не удивляясь вопросу и даже не замедляя быстрых движений ножа. — Мы же уже договорились. Это дело решённое. — Это мы ещё посмотрим, — нарочито возмущается Ханамия, чувствуя в душе странное умиротворение. — Ничего мы не договаривались… Ты совсем обнаглел. — Это дело решённое, — снова повторяет Теппей с такой уверенностью, что Ханамия только презрительно фыркает, демонстративно отводя взгляд. Ему нравится, когда Киёши за него решает. Не всегда, естественно, но он, оказывается, доверяет ему достаточно для того, чтобы позволить решать за себя. — После поговорим, — говорит он. — Не отхвати себе палец, жених. — Не отхвачу, — улыбается Киёши. — Я привык быть предельно внимательным. Круче, чем под кольцом. Люблю тебя. Ханамия, как всегда, не отвечает. Он просто подходит и молча прижимается лбом к плечу своего партнёра, который обнимает его левой свободной рукой. И пока они стоят так, Ханамия думает о том, что хрен он вернёт футболку Киёши. Нечего бросать вещи, где попало.