Хватит и этого

      — Эй, Киёши, ты где? — Ханамия заходит в дом и швыряет кейс на диван, который стоит у входа в гостиную. — Я вернулся.       — Добро пожаловать домой! — громко кричит Киёши откуда-то издалека, и Ханамия определяет, что с балкона в кухне. И что там его придурок делает зимой, да ещё и орёт, как оглашенный? Он обычно встречает его сам у дверей, а не вопит откуда-то, хрен знает откуда…       Ханамия сбрасывает ботинки и, засунув ноги в пушистые идиотские тапки (подарок Киёши на очередную годовщину совместной жизни), идёт смотреть. За ним всё время нужно присматривать.       Ханамия заглядывает на балкон и теряет дар речи. Киёши курит. Стоит и дымит, неумело зажав сигарету между большим и указательным пальцем. И не затягивается. Просто выпускает дым из ноздрей, как какой-то грёбаный дракон. Он что, совсем мозгами двинулся?.. То есть он и раньше не был образчиком рассудительности, но сейчас… Это уже слишком!       Ханамия выхватывает окурок из рук Киёши и брезгливо отбрасывает в сторону.       — Мне уже вызывать психиатра? — безукоризненно вежливо интересуется он у партнёра, и Киёши знает, что так филигранно Ханамия говорит в моменты крайнего бешенства. — Или обойдёмся народными средствами? Прижиганиями пяток или поркой? Или сразу зарубить тебя ножом для колки льда, чтобы ты не портил мне карму и настроение? Какого демона ты творишь, баскетболист хренов?       — Уже давно нет, — усмехается Киёши и смотрит куда-то в сторону, и Ханамия, который уже готов к более решительному воздействию, останавливается. Это ещё что за выкрутасы?       — Ну и что с тобой? — злится он, испытывая нешуточное беспокойство от такого наглого игнора. — Я привык к бреду, который творится в этом доме, но сейчас ты меня всерьёз беспокоишь.       — Я сегодня был в центре по делам и видел тебя, — вдруг говорит Киёши, кроша в пальцах вытянутую из пачки сигарету. — С девушкой. Вы с ней долго говорили, а потом сели в машину и уехали. И ты приехал только сейчас. Скажи теперь, что я идиот и у меня галлюцинации.       Киёши нервничает, а Ханамия готов расхохотаться. И вмазать своему придурку так, чтобы мозги на место встали.       — Ты — идиот, — подтверждает он. — Мы живём и социально адаптированы в мире, где существуют два пола, причём, спешу тебя просветить, женщин на земле больше. Ты что, считаешь, что я не общаюсь ни с кем по работе?       — Вы слишком близко стояли друг к другу, значит, вы давно знакомы, — пожимает плечами Киёши, всё ещё избегая смотреть на партнёра. — Но ни про какую женщину в кругу твоих друзей я что-то не слышал за последние лет восемь, что мы живём вместе. И… Я всегда был уверен, что ты… Ну что ты со мной. А ты?..       Киёши мягко растягивает гласные, и растерянность в его голосе заставляет Ханамию ощущать дрожь вожделения и страх, что они расстанутся, вот сейчас, сию секунду. И никогда больше не увидят друг друга. Ханамия ловит кайф от таких ситуаций, особенно когда знает, что может одним словом угомонить ненормального Киёши. Ханамия до чёртиков любит, когда болван Киёши его ревнует, хотя сам никогда не делает ничего специально для этого. А зачем? У Киёши достаточно сентиментальности, чтобы придумать себе всё, что надо, раздуть, сделать из всего трагедию и молча страдать, помирая от собственного благородства. Ханамия чувствует, что каждый раз, когда Киёши сходит с ума, устраивая нечто подобное, они находятся на грани. Почти на пике точки невозврата, когда даже самый спокойный человек в состоянии аффекта может просто сжать руки на шее бывшего капитана Кирисаки Даичи и безмятежно смотреть, как мутнеют глаза неверного партнёра, когда отсутствие кислорода заставляет лёгкие панически сжиматься в спазмах удушья.       Ханамия в такие минуты думает, что он извращенец, и тут же с лёгким внутренним неудовольствием поправляет сам себя, полагая, что это небольшое отклонение. Ещё один штрих его многогранной и оригинальной личности, делающий его особенным и непохожим на других. Хотя додумать до конца эту мысль он никогда не успевает, потому что они начинают или ругаться, или мириться. Впрочем, и то и другое заканчивается одинаково, после чего они принимают душ и лениво доругиваются, обнимаясь под струями воды или на диване в гостиной.       А сейчас как-то… слишком серьёзно. И у Ханамии сладко и тревожно ноет в паху. И дурацкий Киёши, вместо того чтобы уже быть рядом, продолжает смотреть куда-то в окно, бездумно теребя в руках полупустую сигаретную пачку.       — Неужели ты настолько тупой? — изумляется Ханамия, недовольно понимая, что сейчас именно ему придётся утешать и успокаивать Киёши. — Или ты и вправду считаешь, что я, прожив с тобой десяток лет, внезапно сменил ориентацию? Или двинулся мозгами, уверовав в грех содомии? А может, ты просто меня достал, и я решил завести покладистую и милую девушку, которая будет молчать и не портить мне настроение?.. Хотя вот этот вариант я не стал бы отметать, — мстительно заключает он, с удовольствием видя, как сужаются глаза собеседника от злости. Пусть лучше злится, чем сидит тут, как потерянный кот. Ещё и курит, спортсмен хренов.       — Кто она? — спрашивает Киёши сквозь зубы, и Ханамия удовлетворённо думает, что своей цели растормошить Теппея он добился. Ещё бы удержаться от скандала. Он обычно любит их пикировки, но сейчас она неуместна — этот кретин, кажется, в самом деле переживает. Да и самому Ханамии почему-то не хочется ругаться и плеваться ядом, особенно в свете последних событий, о которых надо бы Киёши рассказать. Это надо же, сам Ханамия Макото хочет сделать сюрприз, а Киёши вздумал устраивать истерику именно в такой редкий и прекрасный момент!       — Она — мой риэлтор, — говорит Ханамия, состроив скучающее выражение лица, но в то же время зорко наблюдая за партнёром. — Вот.       Он жестом фокусника достаёт из папки какие-то бумаги, пододвигая их ближе к этому двухметровому недоразумению.       — Что это? — Киёши недоумённо смотрит на многостраничную стопку, заполненную мелкими и убористыми рядами иероглифов.       — Бумаги на развод, — Ханамия, не в силах удержаться от ехидства, деланно возводит глаза к потолку. — Я купил нам дом, болван. Ну то есть ещё не совсем, но собираюсь. Если тебе не понравится — найдём другой.       Договаривает последние слова он, уже лёжа на диване, сбитый с ног двумя метрами и сотней килограммов глупости и неумения логически мыслить. Правда, когда Киёши целует его, он неохотно соглашается сам с собой, что это умение компенсирует его многие недостатки.       — От тебя несёт сигаретами, — отфыркиваясь, сообщает ему Ханамия. — Ещё раз закуришь — даже не думай ко мне приближаться.       — Не буду, — обещает Киёши, а Ханамия смотрит, как сияют его глаза, и восхищается собой и своим умением делать Киёши счастливым. — Ты купил дом… А почему мне сразу не сказал? И откуда у тебя столько денег?       — Сюрприз. Ипотека, — лаконично отвечает Ханамия на оба вопроса, следя, как язык Киёши исследует его ключицы. — И да, в контракте будут оба наших имени. Выплачивать будем вдвоём, не думай, что я один буду надрываться. Это наш дом. Обоих.       — Спасибо, — бормочет Киёши, обнимаясь. — Ты всё-таки любишь меня, Ханамия Макото.       — Ещё чего, обломись, — негодует Ханамия, с грустью констатируя, что градус неудовольствия в голосе не так велик, как ему хотелось бы. — Просто мы уже слишком взрослые, чтобы таскаться по съёмным квартирам, как студенты. Хочу свой дом. Он небольшой, но… мне нравится. Завтра поедем и посмотришь сам. Но учти, я хочу именно его.       — Учту, — улыбается Киёши. — Уверен, ты выбрал идеальный вариант.       — Естественно, — Ханамия с глубоким превосходством пожимает плечами, подставляя поцелуям шею. — Ты даже не представляешь, какая это для тебя удача, что я согласился на столь бессмысленное времяпрепровождение, как жизнь с тобой. Иначе ты давно бомжевал бы где-нибудь на окраине. И курил, как идиот.       Киёши в голос смеётся, прижимая Ханамию к дивану и сдирая с него последнюю одежду. Ханамия закрывает глаза, отдаваясь ощущениям, пока Киёши облизывает его, гладит и растягивает. Ханамия всегда удивляется, как нескладному и огромному Киёши удаётся так нежно дотрагиваться, что по коже мурашки бегут, а внутри всё дрожит.       — Чуть ниже, — хрипло командует Ханамия, вцепляясь в плечи партнёру. — И… быстрее, Теппей, чёрт!       — Сейчас, — кивает Киёши, а у Ханамии мелькает последняя связная мысль, что у него в такие моменты глаза темнеют и становятся совсем шальными.       Он наблюдает за этим почти десять лет.       Киёши движется в нём, бормоча, как обычно, какую-то бессвязную слюнявую чушь, от которой Ханамия кончает, выгибая спину. И, обретя способность здраво мыслить, приходит к выводу, что последние десять лет жизни вполне его устраивают. Собственно, это единственный вариант из всех возможных, в котором его устраивает абсолютно всё.       — Ты такой дурак, — Ханамия обнимает Киёши за шею. — Знал бы ты, как меня бесишь.       — Кто бы говорил, — Киёши затыкает Ханамию поцелуем. — Ты меня поражаешь… все эти годы. Ты совершенно… поразительный. Особенный.       — Да, — подтверждает довольный Ханамия, возвращая поцелуй. — Я знаю.       — Не сомневаюсь ни секунды, — хохочет Киёши. — Мало того, ты всегда мне об этом напоминаешь.       — Чтобы не забывал, как тебе повезло.       Он устраивается поудобнее, уткнувшись носом в плечо Киёши и не желая ничего менять.       Ханамия любит стабильность.       И, наверное, Киёши.       Но, поразмыслив, решает ему об этом не говорить.       Киёши и так это знает, просто тупит иногда.