День рождения
10 июня 2015 г. в 18:51
— Если я говорю, что мне это не нравится, значит, это действительно убого, — высокомерно бросает Ханамия и отворачивается. А потом украдкой снова смотрит, словно ощупывая собеседника взглядом с ног до головы.
Киёши недовольно и шумно дышит: он не хочет ссориться, но Ханамия опять просто напрашивается. И причина, как обычно, никакая, но Ханамии этого не объяснишь. Если он вбил себе что-то в голову, то пиши пропало.
— Они тебе не идут. Убожество какое-то, — говорит Ханамия, с отвращением аристократа глядя на облачившегося в новые джинсы Киёши. Отвратительные, плотно обтягивающие джинсы со слегка заниженным поясом. — Ты выглядишь как мальчик по вызову.
Двухметровый широкоплечий Киёши с вихрами на макушке меньше всего похож на упомянутого мальчика, но Ханамии плевать. Он категорически против подобных новшеств. Киёши никогда до этого не носил подобных вещей, а тут вдруг начал. И Ханамия подозрительно прикидывает, с чего бы. В этих джинсах Киёши выглядит просто потрясающе, и Ханамия невольно сглатывает, останавливая взгляд на красиво обтянутой заднице и внушительном члене, размер которого блядские джинсы только подчёркивают. И цвет — бледно-голубой — очень ему идёт. Но Ханамия против — и точка. Он должен понять, с чего это Киёши стал покупать себе подобные шмотки и почему он, Макото Ханамия, так злится по этому поводу.
— Девушка в магазине сказала, что мне идёт, — Киёши делает ещё одну грубую ошибку, говоря подобное. — И я не понимаю: почему ты так злишься?
— Потому что я живу с идиотом, — разъярённо цедит Ханамия. — А идиот — со мной. Пока ещё. Будешь жить с какой-то девушкой — будешь слушать её. А сейчас лучше помолчи. И сними это.
Ханамия сам подходит и сдёргивает грёбаные джинсы с растерянного Киёши. А эту девушку Ханамия очень хочет увидеть. И поговорить. Макото кровожадно улыбается: может, этот его кретин и нравится кому-то, но Ханамии он тоже нравится, значит, больше никому не светит. А Киёши ещё своё получит.
Он стягивает джинсы с бельём ниже, до самого пола, и опускается перед партнёром на колени. Член Киёши заинтересованно дёргается, задевая щёку Ханамии, который всё глядит, не дотрагиваясь. Он знает, что у Киёши встаёт, когда он просто на него смотрит. А потом высовывает язык и лижет солоноватую головку, как мороженое, иногда полностью забирая её в рот и помогая себе рукой. Ханамия умеет делать минет так, что Киёши кажется, что именно так сходят с ума. Впрочем, даже если бы он отсасывал хуже всех в мире, Киёши точно так же слетал бы с катушек. Он подхватывает Ханамию, вздёргивая вверх, и притирается к нему вставшим членом.
Расстёгивает пряжку его ремня и гладит пальцами по животу, ощущая, как привычно сокращаются мышцы Ханамии. А потом начинает дрочить ему.
Однако сегодня Ханамия сопротивляется, и Киёши не чувствует ответной реакции, когда его ладони проходятся по его члену и рёбрам. Обычно тот реагирует, открываясь и подпуская ближе. Но сейчас Ханамия зол, как никогда, и Киёши видит, как он старается ускользнуть и не дать себе расслабиться в руках партнёра.
А через пару секунд становится понятно, что он задумал.
Ханамия без слов толкает Киёши на пол и переворачивает на живот.
— Стань на колени, — отрывисто бросает Ханамия, и Киёши задыхается от кайфа: Ханамия редко когда снисходит до того, чтобы быть сверху. Не любит напрягаться… и чёрт ещё знает почему. Киёши не спрашивает, потому что у него давно мелькает смутная мысль, что Макото нравится ему принадлежать, быть его частью. Мысль Киёши очень по душе, но спрашивать он всё равно не решается, чтобы не разочароваться от ответа. Может, и так, а может, и нет, и Ханамии просто лень трахать его самому. Но когда он всё-таки делает это, Киёши чувствует, как небо валится гроздьями звёзд куда-то вниз на его многострадальную голову. И это уже не просто физиология. Киёши тоже хочет принадлежать, так, чтобы Ханамии никогда и в голову не могло прийти, что может быть как-то по-другому и кто-то другой может дать ему то же ощущение. Звучит сопливо и сумбурно, но Киёши не знает, какие слова подобрать, чтобы вообще описать их с Ханамией совместное существование. Оно просто есть, и Киёши сделает всё, чтобы так оно сохранялось и впредь.
И пальцы Ханамии внутри него, и боль оттого, что он слишком давно не был снизу, — всё это доказывает для Киёши реальность происходящего, в которой он иногда начинает сомневаться.
И в тот момент, когда Ханамия берёт его, как всегда без презерватива и особо долгой подготовки, Киёши шипит от боли и вцепляется изо всех сил пальцами в циновку под ним. Он знает, что эти несколько пограничных секунд между болью и тем моментом, когда становится хорошо, — и есть любовь Ханамии. Он не умеет или не хочет выражать её по-другому, но Киёши спокойнее думать, что всё-таки не умеет.
А потом Ханамия движется в нём и кончает, и Киёши кончает тоже, чувствуя, как горячо становится внутри и как Ханамия содрогается, вцепившись в его плечи, почти лёжа на нём.
— Я хочу, чтобы ты почувствовал, что чувствую я, когда ты меня трахаешь, — бормочет Ханамия словно в полузабытьи, облизывая губы влажным языком. Он на несколько мгновений замирает, не двигаясь, словно врастает в тело под ним, а когда Киёши становится совсем хорошо, возвращается в своё обычное гнусное состояние. — И больше не надевай эту херню.
Ханамия всегда жалеет, когда даёт слабину и показывает Киёши своё истинное отношение, поэтому ему жизненно необходимо испортить всё чем-то типа этой последней фразы. Но испортить не получается. Его устраивает, что Киёши и так всё знает, но сам Ханамия считает слишком обременительным снисходить до лишних объяснений.
Новые, только что купленные джинсы мятой тряпкой валяются где-то в углу комнаты, и Киёши внезапно думает, что идея понравиться в них Ханамии была изначально обречена на провал. Хотя стоило разозлить Ханамию, только чтобы раскрутить его на такой безбашенный секс. Киёши не стыдится признаваться ни самому себе, ни партнёру, что хотел бы, чтобы Ханамия бывал сверху чаще. Однако тот всегда гадко ухмыляется, глядя на Киёши с вечным превосходством отличника во всём. А Теппей, как обычно, поражается, как Ханамия умеет всё вывернуть наизнанку. Даже снизу он всегда сверху.
— Я верну их завтра в магазин, — говорит Киёши, даже не делая попытки встать и одеться. Ханамия лежит такой же голый рядом. Впрочем, лежит он с бОльшим комфортом, спихнув Киёши с циновки и устроившись на ней сам. Его пальцы касаются запястья Киёши.
— Я сам верну, — возражает он. — Заодно посмотрю на их непрофессиональный персонал.
— Вместе сходим, — Киёши решает, что ни за что не отдаст ни в чём не повинную девушку-продавщицу на съедение Ханамии. — А я думал, они тебе понравятся.
— Хватит и того, что в этом доме отсутствует вкус у тебя, — высокомерно бросает Ханамия, не желая даже в мыслях признавать, что дело в примитивной и постыдной ревности, которую Ханамия Макото испытывать не может априори. Кроме того, он зол потому, что хотел купить эти джинсы в подарок чёртову Киёши на чёртов день рождения, а этот идиот взял и купил их себе сам. И всё испортил.
Ханамия поворачивается на бок и внимательно смотрит на Киёши, уложив голову в сгибе локтя.
— Что? — улыбается Киёши, осторожно убирая чёрную прядь со щеки Ханамии.
— Ничего, — хмурится тот, но не отстраняется, что почему-то всегда очень радует и удивляет Киёши. — С днём рождения. И не покупай себе подарки, которые меня расстраивают.
— Макото, — укоризненно смеётся Киёши, — день-то мой.
— Я тоже, — заявляет вдруг Ханамия, и Киёши кажется, что ему подарили полмира или даже целый. Вот так вот просто взяли и сунули в руки, как леденец ребёнку. — И я важнее.
— Даже не представляешь насколько, — Киёши прижимает Ханамию к себе, и Ханамия обнимает в ответ, хотя не часто балует Киёши уютными домашними объятиями, предпочитая более жёсткий контакт в постели. Но сегодня даже Ханамия отпустил себя.
И Киёши считает, что это — самый лучший день рождения в принципе.
Потому что никто не знает, сколько ещё лет им предстоит быть вместе. Может, кто-то из них умрёт, или сойдёт с ума, или попадёт под автобус. Поэтому Киёши ценит каждый день и год, прожитый с Макото Ханамией. И знает, что это взаимно.