Не страшно
16 июля 2015 г. в 23:54
Ханамия не любит целоваться. Мокро, слюняво, негигиенично и слишком близко. Пускает в своё личное пространство он тоже крайне редко. Собственно, никогда и никого, только Киёши. Почему так получилось — уже понятно. А вот когда всё только начиналось, это жутко бесило, до скрежета зубовного и темноты в глазах. До желания сломать в теле Киёши все двести шесть костей. Ханамия полагает, что хорошо, что он остановился на одной. Ему не нравится думать об этом, но Киёши в последнее время стал морщиться при ходьбе и незаметно потирать больное колено. То есть он думает, что делает это незаметно. Чёртов придурок бесит. Прихрамывает, особенно когда погода меняется. И молчит.
Ханамия деланно громко вздыхает и противно хрустит пальцами, привлекая внимание. За окном начинает накрапывать дождь, а Киёши уже третий час сидит за компьютером и так погрузился в работу, что совсем не смотрит в его сторону. А это уже наглость.
— Ты что делаешь? — спрашивает он, и Киёши удивлённо поднимает голову: Ханамия редко отрывает его от дел, когда видит, что он работает. И требует того же от самого Киёши. Для Ханамии работа вообще очень важна: только там он может найти применение своему блестящему интеллекту, дома он больше отдыхает и ругает Киёши за примитивность мышления, получая от процесса массу удовольствия.
— Заканчиваю уже, — говорит Киёши, зная, что отвечать надо не на поставленный вопрос. Ханамия не дурак и прекрасно видит, что Киёши работает. А на самом деле он хочет знать, когда Киёши закончит пялиться в монитор.
— Я тебя не об этом спросил, — тянет Ханамия, прикидывая, как привлечь внимание Киёши без потерь и оставить последнее слово за собой. — Иди сюда и посмотри на мой проект. Только, умоляю, своё мнение по поводу самого проекта высказывать не надо, ты в этом не смыслишь ни черта. Просто оцени дизайн и скажи об общем впечатлении — больше от тебя ничего не требуется.
Киёши уже давно известно, что надо слушать не слова и тон, а воспринимать саму фразу в целом. Потому что если уж Ханамия просит посмотреть что-то по работе — значит, мнение Киёши ему действительно важно.
— Я в твоих химических формулах не разбираюсь, сам знаешь, поэтому не стоит беспокоиться, — как обычно, улыбается Киёши и идёт оценивать, не зная, что оценивать будет не столько он, сколько Ханамия. Который прищуривается и с всё нарастающей злостью наблюдает, как этот идиот шагает к нему в другой конец комнаты, едва заметно приволакивая ногу. А на лице Киёши при этом написана такая искренняя заинтересованность, что Ханамии его хочется убить.
— Красиво, — Ханамия чувствует, как у него слегка ускоряется сердцебиение, когда Киёши склоняется над его плечом. Смесь злости на Киёши и желание быть к нему ближе — обычное состояние, к которому за столько лет вместе Ханамия уже привык. — Зелёное с серебром сочетается здорово, хотя и немного мрачно.
— Ну конечно, сейчас брошусь переделывать всё в розовых или голубых тонах, лишь бы тебе понравилось, — язвит Ханамия, стараясь не слишком зацикливаться на Киёши, который сопит у него под ухом и почти касается его губами. Естественно, специально — Ханамия краем глаза видит, как хренов идиот едва заметно улыбается. Но сейчас его интересуют проблемы поинтереснее, нежели причина бессмысленных улыбок Киёши Теппея.
Он протягивает руку и аккуратно сжимает больное колено — несильно, но ощутимо. Даже очень ощутимо для его пустоголового партнёра, у которого глаза становятся мутными от боли. Ханамия с плохо скрытым злым удовлетворением слышит сдавленный вздох сквозь зубы, который хренов Киёши пытается сдержать.
— Ну как ощущения? — шёлково шелестит Ханамия, пришёптывая от бешенства. Он видит, как в мутном взгляде Киёши боль уступает место чувству вины и решительному нежеланию грузить своими проблемами, что приводит Ханамию в совершенную ярость.
— Незабываемые, — выдыхает Киёши, которому стоит огромных усилий не отстраниться. Одной рукой он сжимает спинку стула, на котором сидит Ханамия, а другой слепо шарит в воздухе несколько секунд, пока Ханамия не подставляет ладонь. Киёши стискивает её с такой силой, что Ханамия морщится от боли и невольно думает о том, что его придурок наконец научился мстить или хотя бы отвечать адекватно. — От тебя других не бывает.
Он отпускает ладонь Ханамии и резко наклоняется, целуя его в висок. А потом отшатывается и тяжело опускается на диван у стены. Ханамия чувствует, как ему больно. Гнев словно заливает его, заполняя лёгкие и отнимая дыхание, а потом доходит до горла и дышать становится совсем невозможно.
Он молча идёт в кухню за льдом и обезболивающим: что-то обязательно поможет, второе уж точно. А лёд можно высыпать за шиворот чёртову кретину, чтобы в себя пришёл.
Но Ханамия применяет всё по назначению. Таблетки и стакан с водой впихивает Киёши в руки, а лёд прикладывает к больному месту. Сам. Киёши слегка расширившимися зрачками смотрит, как тот садится на пол возле дивана и задирает штанину его домашних джинсов. Ткань плотная, и Ханамии неудобно, но он всё равно осторожно тянет её вверх, обнажая колено. Несколько мгновений смотрит на тёмный уродливый шрам, а потом трясёт головой, словно отгоняет какие-то воспоминания. И криво улыбается. Водит пакетом со льдом по коже и дотрагивается пальцами другой руки, размазывая холодные капли. Киёши перехватывает свободную руку и сжимает его пальцы.
— Это на погоду ноет, наверное, — предполагает Киёши, и Ханамия иронично поднимает бровь, всем своим видом показывая отношение к сказанному. — У меня в последнее время иногда бывает.
— Ты ещё про возраст скажи, — подсказывает Ханамия, издевательски скалясь. Когда Киёши говорит какие-то бессмысленные банальности, у него самого всегда настроение становится лучше. Правда, не в этот раз. Столько лет прошло, но всё-таки иногда Ханамия испытывает что-то похожее на чувство вины. И странную гордость, что сумел так сильно зацепить Киёши. И ещё он злится на него и на себя немного. В общем, это целый букет скучных и противоречивых ощущений, которые Ханамия не любит чувствовать. Поэтому его волнует просто тот факт, что у Киёши болит колено. И он приносит ещё льда вместо растаявшего.
— Не надо, — говорит Киёши и смотрит, не отрывая взгляда, как пальцы Ханамии кружат, сжимая влажный холодный пакет. — Пройдёт. Это мелочи, я справлюсь.
А Ханамия стискивает зубы и ловит его взгляд.
— Не сомневаюсь, — тянет он и щурится, когда приближает своё лицо совсем близко. — Только твоё колено — наше дело. Или ты забыл?
— С него всё и начиналось, — Киёши говорит серьёзно, но взгляд его теплеет, да и боль после таблеток пошла на убыль. А может, это всё лёд и пальцы Ханамии.
Киёши накрывает рукой его мокрую и холодную ладонь.
— Там много всего было, — возражает Ханамия. — Пожалуй, даже слишком...
Он замолкает и снова начинает злиться, что сказал какую-то хрень. Это всё идиот Киёши с его руками и коленями.
— Знаешь, я стал чересчур взрослым, — внезапно говорит Киёши, делая вид, что не обратил внимания на прокол Ханамии. — Старый как будто… Вот мы с тобой уже почти тринадцать лет живём, а бояться, что мы можем быть не вместе, я начал только недавно. То есть сильно бояться, понимаешь?
Ханамия демонстративно издевательски возводит глаза к потолку, думая, что этот тупица так ничему и не научился. Разве можно давать Ханамии очередной козырь, которым он может воспользоваться? И хотя он с невольной грустью про себя констатирует, что ничего такого не будет, всё же приятно, что Киёши так сильно переживает. Ханамия тоже не может без него, то есть может, конечно, просто очень паршиво будет. Но как умный человек он этого не говорит. Или говорит очень редко.
Он задирает подбородок и сам целует Киёши, который удивляется, но сразу же пользуется ситуацией на полную катушку. Если Ханамия что-то даёт, то это нужно брать сразу же. Опасно обижать его отказом или раздумывать над его предложениями. Но эти правила для других. Киёши берёт всё без оглядки и так же щедро даёт в ответ. И это ещё одна причина, по которой Ханамия до сих пор с ним рядом.
Он неожиданно для Киёши касается губами искалеченного колена и слизывает ледяные капли. От этого у Киёши зрачки становятся совсем чёрными.
— Я хочу, чтобы ты говорил мне, когда тебе больно, — почти шипит Ханамия, и Киёши думает, что любой, кто услышал бы, как именно он произносит эту фразу, был бы уверен, что имеет дело с маньяком.
— Ты и так знаешь, — отвечает Киёши. — Сейчас вот совсем хорошо.
Ханамия пытливо смотрит ему прямо в глаза. Всё-таки отвратительно, что придурок так и не научился отвечать болью на боль. А ещё пытается что-то от него скрыть после стольких лет жизни вдвоём. Нелепо и смешно.
И они снова начинают целоваться так, что очень трудно остановиться.
Киёши и не собирается останавливаться. А Ханамия зло думает, что сам процесс поцелуя, если смотреть со стороны, — ужасный отстой. Но с Киёши даже это получается совсем наоборот.
Он крошит пальцами оставшийся в пакете лёд и очень легко оглаживает шрам через прозрачный и тонкий пластик. Ханамия знает, что его любят за всё. И от этого страшно и хорошо.
А потом Киёши бормочет какую-то чушь про «Я тебя…» и становится просто хорошо.
И больше не страшно.