Хватит и этого

      С Ханамией всегда интересно. Киёши знает, что его друзья до сих пор недоумевают по поводу их долгих и довольно скучных, на их взгляд, отношений. Киёши иногда хочется спросить, почему они постоянно ждут от Ханамии подвоха, но так и не рискует. Это же всё-таки Ханамия, тут сглазить — как стакан воды выпить. И всё же Киёши каждый раз улыбается, когда Хьюга или Рико заводят об этом разговор, пытаясь докопаться, почему они вместе столько лет. Один лишь Куроко никогда ничего не спрашивает. И Кагами не позволяет, хотя тому, кажется, и так плевать. Его один Куроко сейчас и интересует. Киёши иногда невольно думает о том, что Кагами так сильно зациклен на Куроко, потому что именно в нём сосредоточилось всё, что важно для самого Тайги. И баскетбол, с которого всё начиналось и которого теперь в их взрослой жизни осталось слишком мало.       Киёши сам не очень грустит по этому поводу, просто потому что для него Ханамия важнее, а в прошлом его рядом не было. Поэтому ценность всего остального сильно тускнеет на фоне их совместной жизни в настоящем. Сейчас Киёши счастлив и спокоен, насколько возможно быть спокойным тому, кто живёт с Ханамией. К тому же они всё-таки изредка играют и вдвоём, и с их бывшими сокомандниками и соперниками. Но теперь это уже не кажется таким необходимым и важным. Киёши знает, что даже сам Ханамия иногда недоумевает, почему глотку готов был перегрызть и пойти на всё, лишь бы выиграть. Но он вообще любит выигрывать, поэтому как раз здесь для Киёши всё понятно.       — Это ты виноват, — бросает ему Ханамия, когда такие разговоры возникают. — Я тебя совершенно не выносил тогда.       И Киёши чувствует, что счастлив.       — Ты же не только со мной играл, — возражает он, втайне надеясь услышать продолжение.       — Так — только, — отрезает Ханамия, недовольно отворачиваясь, и Киёши довольно вздыхает. — Ты меня бесил. И сейчас тоже.       Однако трудно выглядеть совсем недовольным, когда у тебя рука Киёши в штанах и недописанный список покупок на завтра.       — Тогда — возможно, но вот насчёт сейчас ты лукавишь, — Киёши сияет раздражающей Ханамию улыбкой. — Хочу пригласить тебя на свидание.       — Ужасно дурацкая чушь, — предсказуемо злится Ханамия, презрительно прищурившись от неожиданности. Список отодвигается в сторону, а рука Киёши остаётся там, где была. — Как и ты сам. Ты прекрасно знаешь, что такие спонтанные поступки надо согласовывать заранее. Впрочем, что с тебя возьмёшь?       — На то они и спонтанные, — возражает Киёши и трётся носом о висок Ханамии, плавно двигая рукой.       Ханамия, как всегда, пытается выскользнуть. И, как всегда, безуспешно. Он с грустью и раздражением думает о том, что чёртов придурок улавливает его желания слишком точно и совершенно нет сил ему сопротивляться. Откуда, к примеру, Киёши узнал, что сейчас Ханамия хочет именно так — медленно и нежно, чтобы воздух в глотке замирал янтарём, в котором из последних сил трепыхается сердце? Нежность Киёши какая-то особенная, в ней нет мягкотелости или робости. Он касается Ханамии так, словно себя трогает — точно зная, что и как нужно сделать.       — Да они у тебя всегда такие, — издевательский оскал Ханамии и белые острые зубы просто заставляют Киёши разжать его губы своими и запустить язык ему в глотку. Целуется Ханамия, как будто кусается. А иногда и не как будто. Киёши это нравится до ужаса. До Ханамии было всё слишком пресно, а с ним — обрело смысл. Но когда он говорит что-то подобное, Ханамия опять злится и ругает Киёши за банальность мышления, сжимая зубы сильнее. Он знает, что Киёши ловит от этого кайф так же, как и он сам. А потом долго и сильно кончает и уже не думает ни о чём. Ждёт, пока круги перед глазами разойдутся, и протягивает руку к члену Киёши нехотя, словно просто оказывает ответную услугу. Но Киёши видит, как дрожат его пальцы и зло кривится рот, и кончает следом.       — Большего безалаберного идиота я в жизни не видел, — Ханамия удовлетворённо отпихивает Киёши и тщательно вытирает испачканную спермой ладонь о его же футболку. — Наверное, с тобой никто никогда не ходил на свидания, потому что ты совершенно не умеешь приглашать.       — Ходил, — Киёши успокаивает дыхание и улыбается, зная, что сейчас Ханамия будет долго злиться. — И, знаешь, довольно много раз.       — Не знаю и знать не хочу, — сквозь зубы цедит Ханамия, снова думая о том, как хорошо этот придурок его изучил. — Из жалости, не иначе. Убогих нельзя расстраивать.       — Это правильно, — Киёши наклоняется совсем близко, невольно заставляя Ханамию отпрянуть и больно удариться о край стола, за которым он сидит. — Ты, оказывается, добрый человек, Ханамия, готовый помочь ближнему. Всегда в тебя верил.       Если бы Киёши меньше улыбался, Ханамия поверил бы. Но он знает, какой Киёши на самом деле. Не мытьём — так катаньем.       Ханамия зло скалится и захватывает шею Киёши в замок, словно собирается задушить. Они упираются лбами и смотрят друг на друга, пока не начинают болеть глаза.       — А кто тебе сказал, что я согласился идти с тобой куда-то? — усмехается Ханамия, с удовольствием поймав Киёши в ловушку его же умозаключений. — С чего вдруг ты вообще считаешь, что можешь звать меня в любое время непонятно куда и я побегу, как какой-то кретин? Я не Хьюга какой-нибудь, чтобы бегать за тобой, куда тебе вздумается.       — Ого, а Хьюга тут при чём? — удивляется Киёши, довольно щурясь. — Ты про него давно уже не вспоминал.       — Он слишком воинственно смотрел в последний раз, когда был у нас в гостях, — кривит губы Ханамия, а Киёши снова облапывает его за плечи. Ханамия мельком думает, что его болван растрогался из-за этого «у нас в гостях» и что в следующий раз надо быть сдержаннее. — Не люблю, когда он так пялится.       — Это же Хьюга, он всегда так смотрит, — смеётся Киёши, а Ханамия привычно анализирует свои ощущения, пока Киёши гладит его ладонями по плечам. Как всегда, выходит как-то однобоко — Ханамии слишком хорошо и спокойно, чтобы критично подходить к анализу.       — Да плевать на него вообще, — Ханамия небрежно дёргает плечом, показывая отношение к объекту разговора. — Я к тому, чтобы ты не был так уж уверен в себе. Нет оснований. И не было никогда.       — Кроме того, что мы живём вместе больше тринадцати лет, — с лица Киёши внезапно сходит улыбка, а у Ханамии привычно спирает дыхание, когда он видит лицо Киёши совсем близко. — И я тебя люблю. Знаешь, мне всё равно, что ты почти никогда не говоришь ничего подобного и постоянно споришь. Всё равно, Макото. Я же знаю, что если ты рядом, значит, тебе это тоже нужно.       — Ах, ты знаешь, — Ханамия, издевательски осклабившись, внезапно замолкает, покусывая нижнюю губу. Просто потому, что в такие моменты он слегка теряется и из-за этого приходит в ярость. Отвечать, когда Киёши столь прямолинеен, чертовски тяжело. Ханамия умеет почти всё, но вот не бояться так же прямо отвечать ему то, что на самом деле думает, до сих пор не может.       — Куда пойдём? — спрашивает Киёши после этой пикировки, которую ни один нормальный человек не примет за согласие. Киёши сам не может объяснить до конца, почему он уверен, что Ханамия согласился. Он просто это знает.       — Я подумаю, — небрежно отвечает Ханамия. — У меня есть пара вариантов, чтобы такая тоска, как свидание с тобой, обрела хоть какой-то смысл. Хотя пытаться тебя облагородить — дело абсолютно неблагодарное.       — Избегай греха, но грешника возлюби, — смеётся Киёши. Он знает, что Ханамии всегда надо быть чем-то недовольным, только для того, чтобы сохранять внутреннюю гармонию, которая находится в очень нестабильном состоянии. — Нет, Макото, я сам выберу, куда мы пойдём.       — Представляю себе, — Ханамия издевательски растягивает губы в усмешке, стараясь забыть о том, что было несколько минут назад. Мысли, как ему нравится секс с Киёши, мешают контролировать ситуацию. А ещё ему любопытно, куда же Киёши собирается их вести. В принципе, прикинув варианты, он останавливается на одном, как самом вероятном.       И через несколько минут возвращает себе душевный покой, удовлетворённо хмыкая, когда видит в руках Киёши старый и потёртый баскетбольный мяч.       — Никакой фантазии, что и требовалось доказать, — небрежно заключает Ханамия и идёт в комнату искать кроссовки. — И ты ещё врёшь, что с тобой ходили на свидания.       — Ну девчонки сами звали в основном, а так… я приглашал только тебя.       — Идиот, — шипит Ханамия, дёргая шнурки. — Из-за тебя запуталось всё.       — Вот можно подумать, — улыбается Киёши и осторожно отводит пальцы Ханамии в сторону, помогая развязывать узлы. Ханамия удивляется, как такими большими пальцами Киёши может совершать такую мелкую работу. А потом вспоминает, что ещё он может ими вытворять, и больше не удивляется.       — Из-за тебя всё запуталось, — опять повторяет он, и Киёши знает, что имеются в виду вовсе не шнурки.       — Прости, — извиняется он, касаясь губами черноволосой макушки. — Давай повеселимся. С тобой — лучше всех.       — Со мной всё лучше, — тянет Ханамия, постепенно остывая. Киёши согласно кивает, и они оба ещё несколько минут сидят на полу и смотрят друг на друга.       — Полный идиотизм, — презрительно цыкает Ханамия, но с места не сдвигается, впитывая тепло большой ладони. — Какое же это свидание?       — Самое лучшее, — отвечает Киёши так торжественно-серьёзно, что Ханамия с трудом сдерживает все ядовитые выражения, которые вертятся на кончике языка. Он просто скользит им по губам Киёши, затягивая его в поцелуй.       Ханамии трудно согласиться с тем, что он тоже так считает.       Тем более вслух.