Хватит и этого

      Киёши валяется на диване и блаженствует: тихо, хорошо, и Ханамия лежит спокойно, не выворачиваясь и не комментируя каждое движение. Он не слишком большой любитель сентиментальных объятий перед телевизором, а если говорить честно, то совсем наоборот. Киёши прекрасно знает, что подобное времяпрепровождение Ханамия считает донельзя скучным и вообще бесполезной тратой времени. Тем ценнее такие моменты, когда он лежит смирно и молча, устроив голову в изгибе плеча Киёши, — даже у Ханамии случаются такие минуты, когда он словно объявляет мораторий на вечную войну, которую уже второй десяток лет ведёт непонятно с кем. Киёши улыбается, поглаживая волосы на затылке Ханамии: живут они вместе, дом вот купили, и всё относительно хорошо, а Ханамия всё никак не успокоится, словно у него внутри периодически просыпается какой-то инопланетный вирус, вызывающий приступы ярости. И тогда Ханамия брызжет ядом во все стороны, саркастически издевается и говорит совершенно гадкие вещи, с интересом патологоанатома глядя прямо в глаза. Конечно же, Киёши Теппея. Почему-то катализатором для этого вируса становится именно он. И ингибитором тоже, как однажды прошипел Ханамия уже после очередного приступа мизантропии, направленного на Киёши. Киёши даже специально посмотрел в «Википедии» значение второго слова. Про катализатор он знал, а вот про ингибиторы эти подзабыл. И потом весь вечер так радостно улыбался, что Ханамия взбесился снова, и они опять чуть не поссорились. Киёши знает, что ему надо научиться радоваться в присутствии Ханамии не так явно. Но иногда не может удержаться. Или не хочет. Слишком долго в этой игре вёл Ханамия, позволяя себе практически всё: подначки, оскорбления, прямое физическое воздействие, пусть даже не своими руками. А с тех пор, как они стали жить вдвоём, и своими, бывало, тоже. Нет ничего приятного, когда тебя ощутимо пинают по больному колену. Но Киёши почему-то обижается не так сильно, как должен был бы. На Ханамию не обижаются за такое. Киёши знает, что так он выражает свои эмоции к нему, и эта мятущаяся двойственность Ханамии заставляет ловить кайф от подобных ситуаций, в то время как с кем-то другим подобное было бы невозможно.       — Руку убери, — Ханамия хмурится, раздражённо мотнув головой. — Хватит копаться у меня в волосах, как у кота какого-то. И вообще, хватит меня трогать.       — Ага, конечно, — Киёши пропускает сквозь пальцы тёмные пряди на затылке. — Тебе нравится, ты сам говорил.       — Мало ли, что я говорил, — недовольно щурится Ханамия. — То, что я делю с тобой место, где проживаю, ещё не значит, что ты можешь хватать меня, когда тебе заблагорассудится.       — Само собой, — миролюбиво соглашается Киёши, запуская руку ему под футболку. Ханамия сразу начинает хрипло дышать и кусать себе губы, отчего у Киёши разом пропадает способность трезво мыслить. Впрочем, трудно мыслить хоть как-то, когда Ханамия рядом, а уж если он прижимается голой спиной к твоим ладоням, одновременно упираясь в грудь обеими руками и пытаясь вырваться, то говорить о каком-то хотя бы мало-мальски логически связанном мыслительном процессе не приходится вообще. Киёши понимает только то, что хочет Ханамию. То ли тот испускает какие-то наркотические флюиды, то ли Киёши просто заводит это мнимое сопротивление, которое у Ханамии получается таким искренним, что иногда Киёши не может избавиться от ощущения, что оно слишком уж натуральное. Впрочем, когда Ханамия поддаётся и начинает отвечать, прижимаясь вставшим членом к его паху, или провокационно раздвигать ягодицы ладонями, скалясь из-под влажной взлохмаченной чёлки, падающей на глаза, он тоже делает это очень искренне. Насколько возможно для Ханамии.       — Люблю полностью… отдаваться процессу, — шипит он, прерываясь после каждого слова, чтобы выдохнуть и вдохнуть. — Раз ты… так доебался — трахай меня… как следует.       Глаза Ханамии в такие минуты становятся мутными, а лексика — непристойной. В обычной жизни он почти не использует грубую брань, а вот с Киёши — постоянно. И это тоже кажется Киёши чем-то необычным, тем, что Ханамия приберегает только для него одного. И неважно, что приберегаемое носит в основном не слишком позитивный характер. Оно создаётся и пестуется Ханамией особым, совершенно уникальным способом. Штучная, адресная, лично для Киёши придуманная ругань, с особым тоном, фоном и подтекстом. Киёши даже уже не задумывается, что нормально общаться, как обычные люди, живущие вместе второй десяток лет, они так и не научились. Или, скорее, не хотели.       — Здорово, что всё так, — Киёши кладёт ладонь на шею Ханамии, слегка сжимая пальцы.       — Сентиментальный придурок, — хмыкает тот, и Киёши чувствует, как он сглатывает, приоткрывая губы. — Неплохой секс без обязательств, ничего более.       — Ни единой минуты мы так не думали, — улыбается Киёши, стискивая ладонь чуть сильнее. — Ты ни разу так не думал, я же знаю.       — Мечтай, как же, — Ханамия дышит чаще, задыхаясь, но даже не делает попытки вырваться. Киёши иногда боится, что однажды сожмёт ладони на его шее слишком сильно. Но Ханамия ему доверяет, и Киёши останавливается, когда нужно. Ему кажется, что шея под пальцами — его собственная и это ему, Киёши Теппею, не хватает воздуха и воли сбросить эту руку с себя. Слишком хорошо.       Он с усилием разжимает пальцы и ведёт ладонь вниз. Металлическая пуговица на домашних джинсах поддаётся быстро, а сдёрнуть их с Ханамии — дело нескольких секунд. Киёши дрочит ему медленно и уверенно, не отрывая взгляд от его лица и влажных приоткрытых губ, которые плотно смыкаются, когда Ханамия кончает, а потом долго смотрит, как тот лежит, прикрыв глаза, и горячо и коротко дышит ему в шею. И в этот момент Киёши абсолютно уверен, что сейчас, пока Ханамия купается в этой мнимой расслабленности, его мозг работает с чудовищной чёткостью, придумывая и продумывая какой-то процесс взаимодействия, при котором Ханамия побеждает, даже если проигрывает.       Лично для него.       Киёши улыбается и сильнее прижимает его к себе.       Кто ещё в этой жизни, кроме Ханамии, тратит столько времени и сил на то, чтобы думать о нём, Киёши? Постоянно, в режиме нон-стоп, вот уже столько лет. Хорошо, что зависимость у них взаимная. Плохо, что она весьма болезненная, но на выходе получается, что всё равно хорошо.       — Мне повезло? — бормочет он, отодвигая падающие на лоб пряди. Скользит пальцами по вискам, спускаясь к скулам, и слегка надавливает на нижнюю губу. Ханамия сжимает зубы. Он не умеет кусать не в полную силу, но для Киёши научился делать небольшое исключение.       — Ещё как, — отвечает Ханамия, даже не требуя объяснения контекста. А зачем? — Оказать тебе ответную любезность?       Киёши перехватывает его руку у себя в паху.       — Не сейчас, Макото, — он не отказывает себе в удовольствии называть Ханамию по имени, хотя знает, как это его раздражает. — Когда спать пойдём. А пока… просто не двигайся.       Киёши вытирает испачканную в сперме руку о простыню и, стараясь не обращать внимания на свой стояк, устраивает подбородок на макушке Ханамии, который, к его удивлению, действительно молчит и не двигается. Обычно он не такой миролюбивый и расслабленный, особенно после вот такого спонтанно случившегося секса.       — Повезло ему, как же… — вдруг слышит Киёши язвительное хмыканье и не может сдержать улыбки.       — Даже не представляешь как, — подтверждает он, зная, что реакция может быть самой непредсказуемой. Но трудно сдержаться. Ханамия долго не отвечает и, когда Киёши уже уверен в том, что ответа точно не будет, неожиданно поворачивается, чуть приподнимая голову.       — Вообрази себе, представляю, — отвечает он очень медленно, словно не знает, стоит ли говорить вообще. И Киёши становится трудно дышать, потому что он всё-таки говорит. — Или, ты думаешь, я такой же идиот, как ты?       — Абсолютно, — радостно кивает Киёши и подставляет изгиб локтя, пропуская руку под головой Ханамии.       — Неужели я обречён слышать эту бредятину до конца моих дней? — шипит Ханамия и бесцеремонно устраивается удобнее, тесня Киёши к стене.       — Пока смерть не разлучит, а ипотека не будет выплачена, — серьёзно подтверждает Киёши, хотя глаза его смеются. — И помолчи немного. Так хорошо?       Ханамия внезапно криво усмехается и молчит. Киёши ощущает, как тяжело и расслабленно он приваливается, вытягиваясь вдоль его тела во всю длину. Наверное, впервые за много лет, пока они живут вместе, Ханамия полностью спокоен рядом с ним.       Значит, и вправду хорошо.