Слушайся меня!

Оказывается, Сора говорит во сне. Он молил кого-то перестать что-то делать. Было уже утро. Вставать неохота, но и лежать, тратя время, смысла нет. Я наклонился к голому Соре, лежавшему на ковре: у него был нездоровый румянец, он весь горел. Жаль, он заболел. Я отвязал его, снял цепь с ошейника и понес на руках в другую комнату. Я положил его на диван малого зала — второй гостиной. Он проснулся, глаза болезненно светились. Нужно его одеть. Я порылся в вещах и принес свою старую футболку и джинсы его размера, оставшиеся еще от других мальчиков. — Надевай. Он не мог пошевелиться и, как мне кажется, даже не воспринимал мои слова. Я сам его одел. Он не должен болеть — больные рабы мне не нужны. Я принес жаропонижающие таблетки и градусник. Таблетки я заставил его проглотить только со второго раза, закрыв ему нос. Он у меня еще поплатится за то, что я тут за ним хожу. Градусник показывает тридцать восемь с половиной. Очень плохо. — Хозяин, простите меня, — он в бреду, нормальный Сора еще не признал меня хозяином, чтобы вот так извиняться, — простите… — Ничего. Я тебя еще накажу. Я бы и сейчас его побил бы, но больные боли не помнят, да и температура может повыситься. Пока я жду эффекта от жаропонижающих, я начинаю рисовать в большом блокноте. Я рисую карандашом лежащего Сору. Я уже придумал ему наказание. Прошел час, а температура только повысилась. Даю ему еще таблеток, спустя еще час нервного ожидания оказывается, что это не помогает. Выхода нет. Придется прибегать к чужой помощи. Я униженно (он точно за это заплатит) набираю номер телефона. — Можешь прямо сейчас приехать? И захвати жаропонижающие из больницы. — Тебе плохо, Рийо? — Можно и так сказать. — Но голос у тебя здоровый, кто у тебя там? — Не важно! Просто помоги. Немедленно! Температура за тридцать девять пошла и растет. — Я уже еду, аники. Проходит еще час перед тем, как раздается спасительный дверной звонок. — Я же говорил, — побыстрее, черепаха. Он проходит в дом и идет за мной. Когда он увидел Сору, то на меня грозно посмотрел. — Ты же говорил, что завязал с этим? Рийо, ты же обещал! Я не поверю, что этот ребенок с ошейником тут по собственной воле. — Делай свое дело. Он еще раз смерил ему температуру и давление. Достал шприц и перевернул Сору на живот, приспуская штаны. И увидел следы этой ночи. — Рийо! Ты совсем спятил! — Это еще цветочки, сам знаешь, — он промолчал, потому что помнил случаи похуже. Я ломал ребра и руки, спина была не просто красная: она была в крови. Я не мог ни к кому обратиться, кроме него. Сделав укол, он подошел ко мне и с силой ударил по челюсти. — Ненавижу, когда меня бьют. Может, чаю выпьем, Шин? — Давай, — хмуро ответил он, зная, что этому мальчику больше ничего не угрожает. Я готовил нам чай, ожидая кучу вопросов, и не ошибся: — Как его зовут? — Сора. — А по-настоящему? — Не знаю. — И сколько ты собираешься его держать? — Пока не надоест. Послушай, ему лучше у меня, чем в каком-то притоне, где через него будут проходить десятки извращенцев. — Как ты? — Как я. Шин, ты все еще не можешь с этим смириться? Да, я садист. Мне нравятся молоденькие, но уже зрелые мальчики, как и многим. — Я не могу смириться еще и с тем, что ты гей. — А сам-то хорош, я слышал, что ты тоже с какими-то парнями погуливал, — он покраснел и надулся, люблю, когда он так делает. — Это я просто попробовал, просто захотелось посмотреть, что находит в этом старший брат. К тому же художники-геи — это нормально, а вот к хирургам присмотрятся. И почему так: я помогаю людям, а ты делаешь только зло? Мы еще долго разговаривали, он читал мне большую нотацию о моих увлечениях, о правах человека, о чем-то еще. Я его не слушал, но вдруг к нам, шатаясь, зашел Сора. Я непроизвольно улыбнулся, и мне кажется, он пошел на мою улыбку. Шин сидел спиной к нему и не понимал, что смешного в том, что он говорит. Сора видел спину Шина и, наверное, подумал, что это я (он все еще в бреду). Он схватился за первое попавшееся (это была поварешка) и замахнулся на Шина. Я промолчал, потому что мне давно хотелось его ударить, но бить младшего братишку — это табу. — А, черт! Кто это? — он обернулся и увидел больного мальчика, которого нужно спасти от бреда. Он забрал у него оружие и прижал к себе. — Все будет хорошо, малыш. Тебя никто не обидит. — Эй, говори за себя! Ему еще от меня достанется, чтоб даже в бессознательном состоянии забыл, что значит поднять руку на хозяина. Я получил в ответ злобный взгляд брата. Он гладил по волосам моего Сору, и это плохо. Он провинился, а его вознаграждают, еще подумает, что это хорошо. — Я есть хочу. — Сейчас я тебя накормлю. Я не стал вмешиваться, в любом случае виноватым останусь. Шин открыл ящик, где обычно хранятся хлопья и печенье, и увидел то, что его привело в ярость. — У тебя же нет собаки? — я промолчал. — Рийо, только не говори, что хотел накормить мальчика собачьими консервами. — Он плохо себя ведет, не заслужил нормальной еды. Лучше бы я этого не говорил, а Сора, кажется, приходит в себя. Уже понимает, кто его хозяин, а кто чужой. Он также понимает, что чем больше чужой на меня кричит, то тем больше ему попадет после его ухода. Разве чужой этого сам не понимает? — Господин? — обратился Сора к чужому. — Хидеки Шин. А тебя как, мальчик? Сора с испугом посмотрел на меня и понял последствия неправильного ответа. — Сора, просто Сора. Хидеки-сан… — Кхм… — дал я понять Соре, что что-то не так. — Хидеки-сама, простите меня, но не стоит беспокойства. Я уже не голоден. Мне уже лучше, я пойду. — Нет, Сора, задержись, присядь, попей с нами чаю. — Я правда не голоден. Просто хочу лечь и отдохнуть, честно, пожалуйста. Шин хотел еще что-то сказать, но я его перебил. — Ты же не идиот. Ты знаешь меня всю свою жизнь, а этот мальчик — лишь несколько дней, но уже понимает, что будет после того, как ты уйдешь. Ему воздастся. Шин, хватит опекать моих рабов. Рабов! Он для меня не ценнее собаки. Или забудь о нем — или уходи! Он уже будет наказан; не делай его наказание только мучительнее, а если хочешь, то можешь остаться посмотреть, мне стесняться нечего. Тебе меня не исправить, не он — так другой. Я достаточно зарабатываю, чтобы покупать себе такие дорогие игрушки. — Я могу написать на тебя заявление в полицию. — Ха, не смеши, если бы ты мог меня предать, сделал бы это еще давным-давно. Пожалуй, это может только наш отец, но он же ничего не узнает. — Жестоко, Рийо. Я ухожу. Я проводил его. Наконец у Соры ушла температура, и мы наедине.