Слушайся меня!

Во рту все еще была соль; чтоб я еще раз не последовал рецепту! Какой я идиот, он же был исправлен рукой Хидеки. Я это заслужил. Заслужил? Нет, почему я так подумал? Меня тут держат насильно, бьют и извращаются надо мной. Я потрепал свое ухо. Зачем он проколол их? Они болят, особенно соски и язык. Эта соль так щипала, что я почувствовал кровь во рту. Я не обязан ничего делать. Ничего. Почему я тут? Я снова и снова задавал себе этот вопрос. Я зашел в туалет, меня вырвало, это произошло само собой, а потом принял ледяной душ. Мне стало лучше, даже мысли куда-то подевались. Я быстро и честно сделал всю работу, хотелось посмотреть на рисующего Хидеки. Я тихо вошел в комнату. Вот мольберт, а за ним он. Напротив него было небольшое красное кресло, сидя на коленях, позировал Микку. Ничего так костюмчик, надеюсь, мне не придется его надевать. На меня никто не обратил внимания. Я заметил диванчик у стены и сел так, чтобы мне было видно руки Хидеки. Он так захватывающе рисовал. Я не мог оторвать взгляда. Рийо становился прекрасным, он был красивым мужчиной, а тут он был прекрасен. Жестокость в нем исчезала, оставался гений. Его гений. Он рисовал не людей, он рисовал душу людей, тогда эти звезды… он нарисовал душу неба. Я смотрел на Микку с отвращением, но то, как он нарисовал его лицо и его взгляд, выглядело превосходно. Хидеки рисовал три часа подряд, не останавливаясь, а меня беспокоил желудок, я был голоден. Сегодня я ничего, кроме соли, не ел, а еще меня вырвало. Рийо услышал стоны моего живота. — Малыш, сходи и поешь. В холодильнике найдешь подарок, я же говорил. Можешь все съесть, я такое не ем. Я совсем об этом забыл. Интересно, что там? Микку повернул голову в мою сторону, он был тоже голоден, но не смел об этом сказать. Я зашел на кухню и заглянул в холодильник: какой-то большой пакет. Достав его, я обнаружил большой шоколадный торт! Вот это подарок! После того, как я столько голодал и ел непонятно что… Я вскипятил чайник, сделал себе чай и отрезал огромный кусок торта. Пока никого нет, я решил, что можно и посидеть на стуле. Торт был просто великолепен, но я не понимал, чем это заслужил. Поев и прибрав за собой, я вернулся в студию. Невовремя. Микку и Хидеки целовались. Они целовались так, как не каждый бы смог. Их языки танцевали между собой танец, но было невооруженным взглядом видно, что во всех их действиях был главным Хидеки. Я не сразу заметил, что он держал его за шею и душил. — Доволен? — спросил Хидеки у Микку. — Теперь не мешай мне работать, — он отпустил Микку, а тот, довольный, занял прежнюю позу. Что я чувствовал, когда смотрел на то, как они целуются? Не знаю, но это было неприятное чувство. Такое же неприятное, как секс. Хидеки продолжил рисовать, но я уже смотрел на это не с таким восторгом. Он был великолепен, но то, что он рисовал, было отвратительно (в смысле сам позер). Я ушел из комнаты и продолжил набивать живот тортом и смотреть телевизор, бессмысленно переключая каналы. Хидеки, наверное, полностью забыл о моем существовании. Я лежал на диване и пялился в телик. Они сначала были на кухне, а потом ушли в спальню. Я не спал всю ночь. Из спальни доносились стоны и крики. Но это не то, что издаю я, они полны безумной страсти и непреодолимого желания. Я не мог это слышать, я пытался закрыть уши, но не помогало, потому что я ревновал. Это была ревность. Я ревновал Рийо. Ревновал. Как я мог ревновать его? Хидеки Рийо… Я ревновал не его, а того, кто стоял за мольбертом, прекрасного художника. Или…