Феникс

POV Пит

      - Повторим еще раз? – спрашивает Плутарх.       Злюсь. Сценарий предстоящей съемки я слышал уже несколько раз, но от этого он не становится менее отвратительным.       Любая смерть оставляет отпечаток на тех, кого она касается. И не важно, кто прав, а кто виноват.       Очевидно, мое молчание Хэйвенсби принимает за согласие и снова рассказывает.       - Ты и Китнисс будете стоять на импровизированной сцене. Сноу мы привяжем к столбу напротив. Камеры будут по периметру, чтобы все заснять. Не делайте резких движений, Пит, и старайтесь не смотреть напрямую в кадр – пусть все будет максимально естественно.       Почему мне хочется ударить его?       Морщу нос от отвращения.       Для Плутарха это шоу. Еще одни Игры. Он получает удовольствие от самого процесса.       Он так же смаковал детали, когда собирался убить меня и Китнисс на Арене?       Я стою на ступенях Президентского дворца и наблюдаю за многолюдной и пестрой толпой, собравшейся поглазеть на казнь. Удивлен, что серое море людей в форме Тринадцатого разбавлено островками цветных капитолийцев.       Отчего я считал, что каждый житель Капитолия безоговорочно верен Сноу?       Или это война их изменила?       Ожидаю, когда приведут Китнисс.       Хеймитч сказал, что с утра ее уже накачали успокоительным, чтобы она не билась в истерике перед камерами. Меня терзают сомнения: понимает ли вообще Китнисс, что происходит?       Она появляется в сопровождении нашего ментора и трех солдат из Тринадцатого.       Красивая!       Грозная!       Но совсем не знакомая мне Китнисс.       В ее глазах нет прежнего огня.       В них теплятся лишь слабые вспышки ненависти.       На ней костюм Сойки-пересмешницы, который мы не раз уже использовали в съемках. Волосы заплетены в традиционную косу.       Она смотрит сквозь меня и просто идет мимо, так что мне приходится идти следом.       Толпа встречает нас приветственными криками, и Китнисс машет им рукой.       Оборачиваюсь назад, ища глазами Хеймитча. Он выглядит встревоженным.       Я и Китнисс проходим мимо столба, предназначенного Сноу, и поднимаемся на сцену.       Люди скандируют: «Сойка!», «Месть!», «Смерть Сноу!».       Мне кажется, все сошли с ума.       Жажда мести пропитывает воздух, проникает в легкие и уничтожает меня изнутри.       Мы устраиваем цирк, а не вершим возмездие.       Громкий гимн Панема оглушает меня на минуту, но я понимаю: пора.       К нам ведут бывшего президента великой страны – Кориолана Сноу.       Его шаги спокойны и размеренны.       Спина гордо выпрямлена, губы искривлены в усмешке. Или это судорога?       На нем один из его дорогих костюмов, к карману, как всегда, прикреплена роза.       Солдаты привязывают его к столбу, закрепив руки за спиной.       Ни один мускул на его лице не дрожит.       Я невольно восхищаюсь.       Он был когда-то великим лидером, превратившимся в тирана.       Годы не пощадили его - яд медленно разъедает Сноу изнутри. Может быть, поэтому он не боится смерти? Она лишь избавит его от боли.       Напротив нас загорается огромный экран. На нем я и Китнисс. Оглядываюсь вокруг и сразу нахожу камеру, которая ведет съемку. Таких вокруг около десяти - снимают нас, Сноу, жителей…       Каждый момент должен войти в историю Освобождения Панема.       Замечаю, как Плутарх дает мне сигнал к началу выступления.       Вздыхаю и зачитываю длинную речь о том, какие злодеяния совершил Сноу, чтобы оказаться сегодня у этого столба.       Люди кричат, выражая свое согласие.       Дохожу до пункта о гибели шестидесяти семи детей из Тринадцатого дистрикта, и мой голос предательски дрожит.       Сноу смотрит на меня внимательно: он понял, что я знаю правду.       Но ничего уже не изменит происходящего.       Снова звучит гимн, и Китнисс медленным движением руки снимает с плеча лук.       Вкладывает стрелу и прицеливается.       В эту минуту Президент Сноу похож на обыкновенного старика: больного и беспомощного. Инстинкт выживания берет верх над гордостью, и он сжимается так сильно, как только позволяют ему привязанные руки.       Но это не изменит его судьбу.       Мне кажется, я слышу, как летящая стрела разрезает воздух и вонзается в сердце Сноу.       Его глаза расширяются от удивления, а на груди появляется кровь...       Через мгновение Сноу уже мертв.       Толпа неистовствует! Уши закладывает от грохота музыки и людских криков.       Больше не смотрю на того, кто был некогда великим человеком.       Смерть не к лицу ни одному существу на земле…       Китнисс стоит рядом, напряженная и отстраненная. Ее щеки бледные, а губы дрожат.       Заканчивается действие лекарства?       - Все в порядке? – шепчу я ей.       Она не отвечает, даже не поворачивает головы.       Наши лица снова крупным планом на большом экране.       Всматриваюсь в глаза Китнисс и беспокоюсь.       Я когда-то видел что-то похожее в ее взгляде… Безысходность?       Мы собирались съесть морник на своей первой Арене…       Не хочу вспоминать об этом.       Протягиваю руку, чтобы обнять ее, но внезапно Китнисс приходит в движение.       Она выхватывает свою руку из кармана, сжатую в кулак, и спешно несет ее ко рту.       На какое-то мгновение она разжимает кулак - я узнаю ягоды, лежащие на ее ладони…       Морник!       Дергаюсь вперед, желая не дать ни одной ягодке попасть ей в рот, и ощущаю резкую боль в руке.       Зубы Китнисс врезаются в мою кисть, прикрывшую отраву.       Ее глаза распахиваются от удивления, и тут же она кусает меня уже целенаправленно.       Второй рукой сгребаю ее в объятия, пытаясь рассыпать ненавистные ягоды, но Китнисс сопротивляется.       - Пожалуйста! – молит она. – Отпусти меня!       Я понимаю, что она говорит не только про то, чтобы я разжал руки, а именно отпустил ее из жизни.       В глазах Китнисс столько боли, что я на мгновение сомневаюсь: имею ли я право заставлять ее жить?       Очевидно, во мне тоже есть что-то эгоистичное, потому что я отрицательно машу головой.       - Никогда! – говорю я уверенно.       Она снова сходит с ума.       Брыкается, больно бьет меня по груди, лицу…       Замечаю, что камера все еще снимает нас, и люди внимательно наблюдают за ссорой.       К нам уже спешат люди в белых халатах, так что я тащу Китнисс к краю сцены. Почти сразу ей вкалывают ударную дозу морфлинга, и она повисает на моих руках.       - Ненавижу! – шепчет она одними губами и засыпает.       Я несу ее прочь от камер, от людей, от всего.       В палате прохладно.       Укладываю ее на кровать, а сам ложусь рядом.       От нее пахнет отчаяньем.       Зачем я удержал ее?       Жестокий эгоист: ведь понимаю, что не смогу без нее жить.       А она не сможет жить без Прим…       Я не могу быть постоянно рядом, и, если ей не удалось сегодня прекратить свою боль, она сделает это завтра, послезавтра…       В любой день.       Китнисс упорна в достижении своих целей.       И она ненавидит меня.       Теперь уже без действия яда или внушения, а сама по себе.       Искренне.       Шум на улице стихает, и постепенно, запутавшись лицом в ее волосах, засыпаю.       Сон беспокойный, но все-таки я не просыпаюсь, пока не слышу приглушенного стука в дверь.       На пороге стоит Хеймитч.       - Я увезу ее, - говорит ментор, кивая на спящую Китнисс, - и тело девочки в Двенадцатый. Так будет лучше.       Киваю, и уже через пару часов планолет взмывает в воздух, унося с собой двух моих самых близких людей и маленькое тельце убитого ребенка.       - Когда-нибудь мы встретимся снова, Китнисс, - говорю я в пустоту.       Солдат, стоящий рядом, сочувственно вздыхает и уходит прочь, оставляя меня одного.       Вечером того же дня суд назначает Гейлу Хоторну, уроженцу Двенадцатого дистрикта, высшую меру наказания.       Приговор приведут в исполнение через три дня. ... Костер догорел... Оставив лишь обугленные головешки и серый пепел вокруг....