Dear-Logs

Log 15.1:  Прислушиваюсь к звенящей тишине, безрезультатно стараясь уловить малейшее движение в квартире. Твое движение.  Уже третью ночь подряд происходит одно и то же. Мы выключаем свет, ложимся спать. Я на кровать, ты — на футон. Спать раздельно — твоя идея. Не слушая мои возражения, ты забрал одеяло и подушку.  «Пусть синяки сойдут… Я не хочу причинять тебе боль и дискомфорт…».  И все бы ничего, но… Мы лежим молча. Я лишь слушаю твое дыхание, сравнивая со своим. Примеряюсь к нему, постепенно погружаясь в сон, вернее, в пограничное состояние между сном и явью, а потом… Открываю глаза, когда ты тихо встаешь и выходишь из комнаты. Не знаю, что ты делаешь. Я не хожу за тобой, не пытаюсь выяснить причину, потому что прекрасно понимаю, что ничего не добьюсь. Просто лежу и вслушиваюсь в это неподвижную тишину. Такую привычную в последнее время.  За прошедшие дни все изменилось. Резко и необъяснимо. Ты старательно избегаешь любых моих прикосновений и сам не предпринимаешь попыток стать ближе. И все время молчишь. Смотришь телевизор, читаешь книгу, делаешь уроки, обрабатываешь мои ссадины, ешь, моешь посуду… Не важно, что бы ты ни делал, все происходит в полном молчании. Конечно, отвечаешь на общие вопросы исключительными «да-нет». Сколько бы раз я ни спросил: «Что происходит?», получаю короткий ответ: «Ничего. Все нормально.». Любые попытки обстоятельно поговорить заканчиваются одинаково — запираешься в ванной и отвинчиваешь на полную краны… Но я не вижу ни истерик, ни слез — вообще ничего. Только молчание.  Невольно начинает казаться, что возвращается тот Рин — бесцветный и безразличный, — который набрал мой номер два месяца назад. И с каждым днем, с каждым часом становится все очевиднее — я не могу понять тебя. Понять, что же происходит в твоей голове. И все чаще задаюсь безответным вопросом: о чем ты думаешь, Рин?  Невольно вздрагиваю в тот момент, когда из кухни доносится короткий щелчок. Спутать этот звук с чем-то другим невозможно. На прошлой неделе я наконец-то купил новую зажигалку. Популярной фирмы, но при этом довольно простую на первый взгляд — металлический корпус без графического рисунка и с откидывающейся крышкой. Она лежала вместе с сигаретами на письменном столе. Приподнявшись на локтях, бросаю взгляд на столешницу. Черный силуэт пепельницы, стакан, блистер с обезболивающим и тюбик с мазью… Это что-то новое. С каких пор ты таскаешь мои сигареты? Откинув одеяло, сажусь на кровати и спускаю ноги на пол. За прошедшие дни я отвалялся и, в принципе, чувствую себя если не отлично, то вполне сносно. Правда синяк на скуле вызывает неприятные ощущения, стоит лишь открыть рот. Ты не слышишь, как я вхожу в кухню. Сидя на тумбе возле мойки, развернувшись, выдыхаешь в приоткрытое окно. Наверное, рассчитываешь, что так я не почувствую запах дыма, который медленно выскальзывает из твоих приоткрытых губ. Когда ты снова подносишь сигарету ко рту, сухо окликаю:  — Рин.  Заметно вздрогнув всем телом, резко поворачиваешь голову, не выпуская из пальцев тлеющую сигарету. — Хару? Ты не спишь?  — Нет. Подойдя, выдергиваю у тебя Westland и, сделав неглубокую затяжку, тушу ее в раковине.  Наклонив голову, сосредоточенно рассматриваешь свои сцепленные в замок пальцы.  — Не знал, что ты куришь.  — Надо же когда-то начинать.  — Зачем?  — Не зачем. Просто. Потрахался — покурил. Кано так и делает… — Рин, — наклоняясь, улавливаю горечь сигаретного дыма в твоем дыхании, — что с тобой происходит?  — Ничего.  Пальцы легко проскальзывают между мягких светло-каштановых прядей, заставляя поднять голову и встретиться со мной глазами.  — Пойдем спать. Уже поздно. Тебе завтра в школу…  — Хару…  Опускаешь голову и замолкаешь. Снова наступает ненавистная тишина, разбавленная лишь долетающими через раскрытое окно звуками ночного города.  — Перестань, Рин. Все хорошо, — ладони плавно скользят по напряженным плечам, — правда. Если ты волнуешься о том, что Авацу мог написать заявление в полицию, — забудь. Прошло достаточно времени и нет никаких последствий нашей драки. Не в его интересах, чтобы вся эта история выплыла наружу. Слышишь?  Твои теплые ладони нерешительно ложатся на пояс. Кажется, ты снова собираешься оттолкнуть меня, но вместо этого длинные пальцы сминают футболку. Обхватив за плечи, я тут же притягиваю тебя ближе. Заставляю уткнуться носом в плечо и нервно выдохнуть. — Не бойся. Ничего не бойся. Я с тобой.  Успокаивающий шепот в висок — и ты впервые за прошедшие дни, вскинув руки, обнимаешь меня в ответ. До боли крепко. — Я не боюсь, — шепчешь, прижавшись щекой туда, где бьется мое сердце, — я… просто устал.  Устал? Я тоже. Ужасно, неимоверно… И чтобы ни говорил, как бы ни успокаивал тебя, на самом деле не имею ни малейшего представления, что будет дальше… Легкая дрожь пробегает по твоему телу вместе с порывом холодного ветра, залетевшим через окно. Начало апреля — далеко не самая жаркая пора, а на тебе лишь тонкая футболка и черные плавки. — Пойдем. Ты замерз.  — Нет. Иди ложись, а я еще посижу, — отстраняешься, опуская руки.  Я убираю челку с твоего лица и, наклонившись, легко касаюсь губ. Пусть ты и сделал всего пару затяжек, но табачная горечь уже осела на них.  — Не хочу, мне надоело засыпать в одиночестве. И где гарантия, что ты снова не дернешь у меня сигареты? — Это был первый раз… Отворачиваешься к окну.  — И последний. Я серьезно, Рин. Мне не нравится вкус прокуренных губ. Отступаю на шаг и, ухватив за запястье, тяну за собой.  — А мне нравится… И откуда тебе знать, что такое вкус прокуренных губ? — с неохотой все же спускаешься на пол. — Я вроде пока единственный парень, с которым ты целовался.  — Ну, знаешь, некоторые девушки тоже курят.  Мы входим в комнату, и ты направляешься к футону, но я не отпускаю твое запястье.  — Нет. На кровать.  Замираешь на секунду, а потом выдергиваешь руку из пальцев. Тряхнув головой, резко отзываешься: — Я не хочу.  — Рин, перестань. Я не собираю ничего такого делать… — Нет. Упав на футон, заматываешься в одеяло, а я не успеваю сдержать срывающиеся слова: — Черт, да что с тобой происходит?!  Стою, глядя на кокон, в котором ты лежишь, ожидая хоть слово, хоть какую-то реакцию. Само собой, результат ожидания равен нулю. Ложусь на кровать и невольно морщусь от боли.  Это тяжело. Гораздо тяжелей, чем было в самом начале. Два месяца назад. Тогда ты был просто подростком со странностями. Замкнутым и бесцеремонным. Сейчас — все по-другому. И дело вовсе не в тебе. Во мне. В том, что мое отношение к тебе изменилось… Не могу уснуть. Никак. Перепробовал все что можно. Ложился то на один, то на другой бок. Переворачивал и взбивал подушку. Пытался считать до ста. Без толку. Сна нет, но есть целый хоровод мыслей и воспоминаний — отпечатков минувших двух месяцев. Твой бесцветный голос, телефонная прогулка, ночные звонки, первая встреча в холле университета, переезд ко мне, новость, что Авацу-сэнсей — твой отчим… и еще сотни событий, мелких и незначительных по отдельности, но таких значимых в совокупности. Прокручивая все это в памяти, понимаю простой, очевидный факт — все это время я словно плыл по течению за тобой.  Сев на постели, всматриваюсь в неподвижный силуэт на футоне. Твоя наглость не знала границ, когда решил, что хочешь спать рядом со мной. Почему же я так легко отступил?  Вздохнув, сползаю с кровати. Места хватает ровно настолько, чтобы я мог вытянуться рядом. Сдергиваю с кровати свое одеяло, но подушку не трогаю. Ты спишь на боку, подложив под голову руку. Какое-то время лежу, сосредоточившись на разглядывании неровных и чуть взлохмаченных прядей. Знаешь, мне безумно нравятся твои волосы. То, как пальцы путаются в них, когда целуемся долго и неторопливо…  Интересно, ты помнишь, что мята и лимон — вкус первого соприкосновения наших губ?  Коснувшись мягких прядей на затылке, придвигаюсь вплотную. Нас разделяет только твое одеяло. Обняв поперек груди, закрываю глаза. Постепенно, медленно и плавно проваливаюсь в долгожданный сон…  Почему-то сейчас, в эту самую секунду, я уверен — все будет хорошо. Возможно, мне придется бросить учебу, уехать в другой город, расстаться с друзьями и полностью изменить свою жизнь… Такая перспектива совсем не пугает… Что бы ни происходило, ты — самое важное, что у меня есть, а раз так… Все… будет хорошо… Рин…  — … Aishiteiru*…  Log 15.2:  — Да, Йодзивара, — наконец-то раздается в трубке. Ватари отвечает лишь после третьей за последние полчаса попытки дозвониться ей. — Привет. Мне нужно с тобой встретиться. Сегодня. В BIN-TON’e, например.  — Я… Я не знаю, — очевидно, она судорожно ищет предлог для отказа. — Не уверена, что получится.  — Почему?  — Я сегодня целый день буду в Центре. Занятия в двух группах и несколько индивидуальных пациентов… — Понятно. Ладно, перезвоню в другой раз.  — Да, конечно.  Мы разъединяемся.  Бросив недокуренную сигарету в урну, направляюсь к автобусной остановке.  Решение встретиться с Ватари было принято час назад.  Проснувшись под звонок будильника, я обнаружил, что лежу на футоне один. Будить тебя не пришлось. Поднявшись с кровати, ты молча направился в ванную, а потом… Я сорвался. Внезапно и непредсказуемо для самого себя. На вполне закономерный вопрос: «Почему ты перелег от меня?» прозвучал невозмутимый ответ: «Потому что не хочу спать с тобой.». Ты продолжил неторопливо застегивать мелкие пуговицы на белой форменной рубашке, а я, выдернув из шкафа первый попавшийся свитер, хлопнул входной дверью.  Не знаю, сколько бродил по окрестностям. Скурил полпачки сигарет, прежде чем мысли пришли в некое подобие порядка.  Добиться от тебя внятного объяснения — невозможно, так же, как и продолжать терпеть происходящее. Единственный человек, хоть как-то способный прояснить ситуацию, — Ватари Ёко.  Без сомнения, ей известно намного больше чем мне. Log 15.3: — Йодзивара?  Ватари, явно не ожидавшая увидеть меня в просторном светлом коридоре, замирает на месте. Бледно-розовая униформа, очки в широкой черной оправе, волосы, собранные в высокий хвост на затылке. Ей действительно идет образ сотрудницы Центра психологической реабилитации.  Оттолкнувшись от стены, делаю несколько шагов, сокращая до минимума разделяющее нас расстояние.  — Может, выпьем кофе?  — Не могу, — отрицательно качает головой, пряча руки в карманы брюк. — Нет времени.  Она пытается обойти меня, но я ловлю ее за руку и, сжав предплечье, прошу: — Расскажи мне о них. Расскажи все, что знаешь о Рине и Авацу-сэнсее. Ватари пристально смотрит мне в глаза, кусая ненакрашенные губы, а потом медленно кивает.  — Что именно ты хочешь знать?  Длинные ногти нетерпеливо постукивают по тонкой керамической кружке.  — Все, что ты можешь рассказать. Что между ними происходило? Как ты сама узнала об этом? — Как я узнала? — Ватари делает маленький глоток черного кофе и, вздохнув, пожимает узкими плечами. — От Канохиро, разумеется. Мы вместе уже четыре месяца.  Связь студентки и преподавателя — редкость, но не преступление. Пусть даже он женат. И потом, понять Ёко можно. Как бы я ни относился к Авацу, отрицать его привлекательность — бессмысленно. Да и разница в возрасте у них всего лет шесть…  — Значит, он сам тебе рассказал, что... — невольно делаю паузу, прежде чем продолжить: — спит с Рином? — Однажды я спросила о возможности развода… На самом деле с женой у них нет ничего общего, и брак был самой большой ошибкой в его жизни. Не один раз я слышала это от Канохиро. Но когда вопрос был задан напрямую, он ответил отказом. Знаешь почему? Потому что я, разумеется, замечательная девушка, лучшая на свете, но Рин не сможет жить, если Канохиро уйдет. — Что? — удивленно вскидываю бровь. Мягко улыбнувшись, Ватари не может скрыть проступившую в темно-карих глазах тоску. — Вот и я была удивлена не меньше твоего. Пристала с расспросами, и, в итоге, оказалось, что Канохиро действительно спит с Рином. Она замолкает и, отвернувшись к окну, подносит кружку к губам.  Жаль, здесь нельзя курить.  — Инициатором их связи был Рин, — ровным голосом сообщает Ватари, не глядя на меня. — Рин? Ты уверена? Ему на тот момент и пятнадцати не было!  — При чем здесь возраст? — сняв очки, Ватари хмурится и несколько раз складывает и раскладывает дужки. — Если ты о половом созревании и осознании того, что для Рина мужчины привлекательней женщин, — возраст как раз таки подходящий. Но думаю, что главную роль сыграл совершенно иной фактор. — Какой? — Мать. Мать, устраивающая личную жизнь. Насколько я поняла, у них с Рином всегда были довольно сложные отношения. Ребенком он не получал достаточно любви и заботы с ее стороны, а в сложившихся новых обстоятельствах просто решил перетянуть на себя внимание. Достучаться до нее, скажем так. Я не верю тому, что она говорит. Слишком спокойно и безразлично, как заученный наизусть текст.  — Какое внимание?! Авацу довел его до попытки самоубийства! Ведь это очевидно. Именно то, что он сделал с Рином, и есть причина…  — Почему ты видишь зло только в Канохиро? — резко обрывает Ватари. — Обвиняешь его во всем? Думаешь, Рин — жертва? А может, он перерезал вены после того, как отчим принял решение прекратить их связь? Почему раньше Рин не пытался покончить с собой? Подумай сам, какой человек в здравом уме будет позволять насиловать себя на протяжении почти трех лет? А ты знаешь, что Рин угрожал Канохиро?  — Угрожал? О чем ты говоришь, мать твою? — я едва сдерживаюсь, чтобы не заорать на весь кафетерий, хотя в глубине души понимаю, что с каждым заданным вопросом моя стройная теория все сильнее проседает. — Чем подросток может угрожать взрослому мужику?  На губах Ватари проступает недобрая усмешка. — Включи голову, Йодзивара. Рин гораздо хитрее и подлее, чем ты можешь себе представить в самом страшном сне. Он совратил Канохиро. Слышишь? Совратил так же, как и тебя. Вы оба — ты и Канохиро — в равных условиях, потому что не смогли устоять перед этой лживой дрянью.  — У меня было гораздо меньше оснований, чтобы удержаться. Начиная с того, что Рину семнадцать, а не четырнадцать, и заканчивая тем, что я не женат на его матери! Ватари согласно кивает.  — Может быть и так. Но у Канохиро не было выбора, в отличие от тебя. Кофе из кружки в моей дрогнувшей руке проливается на стол.  — Что?  — Что слышал, — она бросает мне салфетку. — Однажды, когда мамаша-курица была в очередной затяжной командировке, Рин пришел к Канохиро. Разделся, залез в кровать и заявил, что если тот не переспит с ним, то он скажет матери, что его изнасиловали. Догадываешься кто? Мокрая скомканная бумага, лежащая на столе, так похожа по ощущениям на то, что застревает у меня поперек горла. С трудом сглотнув, отрицательно качаю головой: — Нет. Это бред. Каким образом он бы доказал факт изнасилования? Ватари замирает на мгновение, неотрывно глядя в глаза, а потом неожиданно громко и несколько наигранно смеется, прикрывая ладонью рот.  — Господи… Йодзивара, ты что? Ты реально думаешь, что тогда Рин был девственником? Да он трахался со всеми подряд с начала средней школы! Канохиро дважды ловил его за этим занятием прямо в их доме! Я невольно сжимаю кулаки, чувствуя, как учащается пульс.  — Тогда, — стараюсь сохранять самообладание, хватаясь за последнее, — если Рин создает столько проблем, зачем Авацу хочет вернуть его?  Ватари опускает взгляд и тщательно размешивает в кружке давно растаявший сахар. Кажется, мой вопрос заставляет ее задуматься, но это ложное впечатление. Спокойно и неторопливо она отзывается: — Канохиро не хочет вернуть Рина. Он хочет отправить его в клинику, чтобы быть уверенным, что эта тварь больше не сможет больше навредить себе или окружающим.  — Откуда столько заботы? Я не понимаю… — Канохиро любит Рина, — неожиданно уверенно произносит Ёко и, коротко кашлянув, продолжает голосом, в котором так отчетливо звучит надлом: — Это странно и страшно, Йодзивара. Любить кого-то так сильно, как Канохиро полюбил Рина… С того момента, как мы стали близки, я вижу, как он страдает из-за этого. И даже я ничего не смогла изменить. Потому что единственный человек, который нужен Канохиро, — Рин. Наши отношения стоят совершенно на иной грани… Я люблю его. И даже после всего мне не стыдно в этом признаться.  Делаю глоток остывшего кофе. Мерзкий вкус.  — Как именно вы сошлись? — позволяю себе до конца удовлетворить собственное любопытство. Вздохнув, Ёко откидывается на спинку стула.  — Мне всегда нравился Авацу-сэнсей. Впрочем, ничего удивительного. Я встречалась с парнями, позволяла за собой ухаживать, но… Никогда и ни к кому не испытывала и сотой доли того, что пробудил во мне Канохиро. Эта безответная тайная влюбленность была чем-то сокровенным, чем-то, чего не было прежде. Я наслаждалась одним существованием столь яркого чувства, не надеясь на что-то большее. Ведь Канохиро прежде всего преподаватель, а потом уже мужчина… Но однажды судьба подарила мне удивительный шанс. Выйдя на университетскую стоянку, я увидела его в машине. Он сидел, закрыв лицо руками и откинувшись на спинку сиденья. Не знаю, откуда появилась смелость подойти и спросить: «С Вами все в порядке?». В тот день Канохиро ничего толком не рассказал. Лишь обмолвился, что беспокоится о психическом состоянии пасынка, который находится в больнице после попытки самоубийства. Все, что я могла, — предложить ему привезти Рина в наш Реабилитационный Центр. На этом мы и сошлись… Забавно, правда? Я смогла стать ближе с Канохиро благодаря человеку, которого сейчас так сильно ненавижу... Клиника — это лучший выход для всех. У Рина слишком неустойчивая психика. Думаю, ты и сам это понимаешь. Как-то Канохиро рассказывал, что каждый раз, когда он хочет порвать с Рином, тот режет себе грудь опасной бритвой. Я неотрывно смотрю на почти черную жидкость в кружке. Кофе — это кофе. Известно, понятно, просто. Шрамы на твоей груди... Теперь тоже понятно. В тот день. В моей квартире, когда ты первый раз вышел из ванной без футболки. Свежий яркий шрам и приклеенная тонкая полоска пластыря, который ты снял совсем недавно… За несколько дней до того, как перебрался ко мне. После того, как Авацу снова отверг вашу связь?  — Хорошо, — согласно киваю, сбрасывая единственный козырь, уже вряд ли способный спасти проигранную партию: — Но почему Рин не хочет возвращаться? И постоянно твердит: «Я люблю тебя»…  — Он не хочет попасть в закрытую клинику. Вернуться к Канохиро — да. В психушку — нет. Но знаешь, Йодзивара... — неожиданно наклонившись вперед, Ёко пристально смотрит в глаза и медленно произносит: — Я люблю тебя…  Нахмурившись, неотрывно слежу, как она снова откидывается на спинку стула. Сцепив пальцы в замок, пожимает плечами: — Видишь? Ничего сложного. Любой может произнести подобное. Это просто пустые слова. Ты так слепо ему веришь? Почему? Что ты вообще о нем знаешь? О Рине?  Эти вопросы, звучащие в полупустом кафетерии, ставят окончательную точку. Действительно, я ничего о тебе не знаю. Ты никогда ничего не рассказывал. Все выводы, все догадки — я все домысливал сам.  — Кстати, ты здесь, потому что Рин ушел? — Ушел? О чем ты? — Вчера он позвонил Канохиро и сказал, что согласен лечь в клинику… Ты не знал? Я боюсь. Боюсь, что Ёко услышит гулкие удары моего сердца. Глядя на ее красивое лицо, на безупречную кожу, с трудом шевеля губами, глухо спрашиваю:  — Зачем? Зачем ты втянула меня в эту историю?  — Прости, — звучит искренне, но так неуместно. — Я не подумала о том, чем может обернуться для тебя знакомство с Рином. В тот момент единственное, чего хотелось, — освободить Канохиро. Врачи не могли решить эту проблему. Рин из тех психов, что способны запудрить мозги любому профессионалу. Единственный выход, который я видела, — переключить его внимание. Канохиро ничего о моем плане не знал. Вероятность того, что все получится, была слишком мала, — Ёко поднимает чашку, подносит к губам, но, так и не сделав глоток, ставит ее обратно на блюдце. — Я выбрала тебя, Ичиву и Санае, прекрасно понимая, что только ты сможешь заинтересовать Рина. Ичива слишком черствый и рациональный, к тому же с Санае у них все серьезно. Но ты… Совсем другое дело. Твоя тактичность, мягкость, чуткость, помноженная на внешнюю привлекательность… Эта дрянь просто не смогла бы пройти мимо такого лакомого кусочка. И поначалу все шло именно так, как я и хотела, но потом… Канохиро стало хуже после того, как Рин перебрался к тебе. Их отношения… Они получили новый толчок.  — Я не понимаю тебя, Ёко. Ты говоришь, что любишь Авацу, ненавидишь Рина, но предлагала мне себя в обмен на разрыв с Рином? — Потому что я хочу все вернуть назад. Из-за вашей с Рином связи, из-за того, что я вас свела, Канохиро совсем потерял голову. Он отказывается встречаться со мной, погрузившись в работу и заботу о своей несчастной женушке. Мы слишком отдалились. И я поняла: не имеет значения, что именно Канохиро испытывает к Рину. Одержимость. Страсть. Любовь. Все что угодно. Мне наплевать. Я больше не хочу в этом разбираться. Все, чего я хочу, — быть рядом с Канохиро. В качестве его друга, любовницы, близкого человека… И если единственный шанс осуществить это — вернуть Рина, я согласна. Мне больше нечего сказать, Йодзивара.  Металлические ножки стула с мерзким скрипом скользят по кафельной плитке, когда поднимаюсь из-за столика.  — Знаешь, кажется, что моя влюбленность в тебя… Ее не было. Глядя в окно, Ёко отзывается: — Влюбленность? Любовь? Иногда я думаю, что это просто одна большая ложь, в которую так хочется верить… — Ты сказала, что любишь Авацу. Это тоже ложь?  — Нет, это — не ложь… Самообман. Сознательный самообман для того, чтобы жизнь имела хоть какой-то смысл. И просто кто-то выдумывает счастливую историю, а у кого-то воображения хватает только на драму…  Развернувшись, направляюсь к выходу, оставляя Ватари Ёко одну.  Log 15.4:  Вставляя ключ в замок, я пребываю в твердой уверенности, что ты должен быть еще в школе. Открыв дверь, едва не роняю связку на пол.  — Привет, — безразлично бросаешь через плечо, выходя из ванной.  — Уже дома?  Наклонившись, с силой трешь полотенцем мокрые волосы.  — Да.  Разувшись, прохожу в комнату.  — Что это? — киваю на стоящую справа от входа серую спортивную сумку. Выпрямившись, бросаешь мокрое полотенце на стул и, поправив влажные пряди пальцами, натягиваешь футболку.  — Мои вещи. Я ухожу.  Наблюдаю, как спокойно собираешь с полок книги и диски. Раскрываешь еще одну — пока пустую — сумку, лежащую на полу у стола. Жду, что, может, как-то объяснишь происходящее, но ты лишь молча складываешь вещи. Удивлен ли я? Взволнован?  Нет.  После разговора с Ватари мысль, что ты — любовник Авацу, а не его жертва, прочной занозой засела в голове. Теперь мне вовсе не кажется чем-то фантастическим предположение, что из-за сложных отношений ты используешь меня для морального давления на любовника.  Надеваешь кольца и браслеты, а я, прислонившись плечом к косяку, интересуюсь: — И как далеко собрался?  — Домой, — спокойно сообщаешь.  — Домой? Почему так неожиданно?  — Мне надоело… Ты мне надоел.  Стоишь спиной, и я не вижу твоего лица, но то, как были сказаны эти слова, не оставляет никаких сомнений. Не детский каприз. Не истерика. Это действительно так. Сдерживаемое до этого чувство порывается вырваться наружу.  Горечь. Мерзкая, противная горечь подступает к горлу. Меня тошнит. Тошнит от осознания собственной глупости и наивности. Все уже и так понятно, но все-таки хочу услышать от тебя, что именно происходило в моей жизни два с лишним месяца.  — И чем я так внезапно надоел тебе? Развернувшись, опираешься о стол. На губах появляется кривая ухмылка, искажающая привычные черты лица.  — Всем. С тобой чертовски скучно, Хару. Если честно, не ожидал, что ты так быстро сдашься, — вздохнув, запрокидываешь голову. — Это было куда проще, чем я предполагал сначала. Извини, но ты просто кретин…  Сжимаю зубы так крепко, что, кажется, еще чуть-чуть — и треснет челюсть. Вскинув голову, с вызовом бросаешь, скрещивая руки на груди: — Что смотришь? Хочешь знать правду? — на сдержанный кивок отвечаешь снисходительной улыбкой. — Хорошо. Кано не насиловал меня. Я совратил его. И это было гораздо сложнее, чем с тобой. Но ты знаешь, каким даром убеждения я обладаю, так что… У него не было шансов. И все бы ничего, только иногда у Кано просыпается, мать ее, совесть. Чувство вины перед моей мамашей. Представляешь? Поэтому периодически я вынужден встряхивать его. Трахаться с другими мужиками… Меня это заводит, а Кано сносит крышу от ревности, — качаешь головой с улыбкой. — На самом деле это очень забавно. Наблюдать, как человек попадает под влияние. Сначала сопротивляется. Отрицает, а потом… Пара глубоких поцелуев, жарких объятий и стонов. Вот и все. И ты уже готов глотку за меня перегрызть. Хороший спектакль, правда? Suki dayo, suki dayo, suki dayo… Самого не тошнит? Меня, например, уже выворачивает от этого. Ты что, действительно поверил? — скептически приподнимаешь бровь. — А знаешь, что больше всего меня умиляло? Твои попытки утешить несчастного одинокого мальчика. Твой страх причинить мне боль. Боже, ты такой идиот!  Хохочешь, закрыв ладонями лицо. Это последняя капля.  Подскочив, бью наотмашь. Сильно, не пытаясь сдержаться. Смех обрывается. Хорошо, что не успел убрать ладони от лица…  — Совсем охренел, ублюдок?!  — Поздравляю, Рин! — замираешь от моего крика и через секунду откидываешься на стол от очередной пощечины. — Наигрался? Понравилось? А как тебе это?! Ты не успеваешь закрыться и получаешь по лицу снова. — Перестань! — кричишь, стараясь оттолкнуть и одновременно увернуться от моей ладони.  Со стола летит какая-то мелочь, падает лампа.  Схватив за плечи, толкаю на кровать. Упав навзничь, тяжело выдыхаешь, прижимая ладонь к щеке. Еще влажные пряди закрывают лицо.  — Ты просто дрянь, — выплевываю слова и разворачиваюсь, чтобы уйти. — Глупая, безмозглая дрянь.  Глухой тихий смех с истеричными нотками. Он обрывается так же внезапно, как и зазвучал. Мгновение — и в спину бьет хриплое: — Эй, сука, может, трахнемся напоследок?  Замираю. Не понимаю. Неужели это реально? Каждый вдох, каждое слово, каждая секунда… Неужели я не сплю? Где Рин, которой был со мной всего пару недель назад? На меня накатывает волна странного ощущения. И я не могу определить одним словом состояние, в которое ты меня вталкиваешь.  — Ну, так что? Вставишь мне на прощание? — подгоняешь с нескрываемой издевкой. — Думай быстрей. Времени в обрез. Кано скоро подъедет. Развернувшись, быстро стаскиваю свитер, расстегиваю ремень на брюках. Единственное, что для тебя важно, — секс? Хорошо, пусть будет так.  — Раздевайся, гребанная шлюха. Твои широко распахнутые глаза. На щеках яркие пятна от пощечин. В уголке рассеченных губ все еще таится ранка, оставшаяся после стычки с Авацу.  — Пошел на хер, я пошутил. Ты опираешься о кровать, намереваясь решительно встать, но получаешь удар в грудь, откидывающий назад. — Я оценил твое чувство юмора, — зло бросаю в ответ, наваливаясь сверху, — но в этот раз тебе придется ответить за слова.  — Отвали от меня! Отпусти!  Пытаешься вывернуться, сбросить меня. Бесполезно. Я лишь крепче сжимаю узкие запястья и развожу твои руки в стороны. Прижимаю к постели, не позволяя ударить себя.  Наклонившись, впиваюсь в губы. Не целую. Кусаю. Плохо зажившая ранка лопается, и я чувствую языком металлический привкус с солоноватым оттенком. Мотаешь головой, стараясь избавиться от болезненного ощущения. И едва я отстраняюсь, делаешь жадный вдох. В глазах отчетливо читается тревога. Ты не знаешь, чего от меня ждать? Забавно. Я и сам не до конца понимаю, что именно сейчас могу с тобой сделать.  — Что?.. Не успеваешь озвучить вопрос, потому что ладонь, с силой зажавшая рот, впечатывает затылком в матрас.  — Заткнись, — звучит тихое предупреждение. — Хочешь поскорей все закончить — не дергайся.  Взгляд золотисто-карих глаз, метнувшись по лицу, останавливается. Ты смотришь на меня, и я готов поклясться, что вижу в них застывшие слезы. Но ведь это лишь игра воображения?  С головокружительной скоростью в памяти проносятся обрывочные кадры воспоминаний.  Твои слезы… Твоя улыбка… Ложь. Ватари права. Любовь — сознательный самообман для того, чтобы жизнь имела хоть какой-то смысл.  В моей жизни не было любви, но был смысл. А что осталось теперь? Медленно ослабляю хватку и отпускаю твое запястье, убираю ладонь с дрогнувших губ. Ты лежишь неподвижно, наблюдая, как, выпрямившись, сажусь верхом на твои бедра.  Ухватив тонкую ткань футболки у горловины, позволяю себе легкую улыбку.  — Хару?.. Едва успеваешь выдохнуть мое имя с плеснувшим терпким ароматом страхом, как развожу руки в стороны. Треск рвущейся ткани кажется оглушительным. Останавливаю взгляд на тонких шрамах. В них больше нет загадки.  Хватаешься за запястье, когда ладонь ложится на горло, — и мои пальцы непроизвольно сжимаются.  Неотрывно глядя в золотисто-карие глаза с чернильно-черными расширенными зрачками, склоняюсь. Чувствую на губах твое дыхание и тихий сиплый шепот: — Хорошо, Хару. Делай что хочешь. Пусть это будет прощальный подарок…  И прежде чем успеваешь сказать что-то еще, затыкаю твой рот. Проталкиваю язык так глубоко, как только могу, стараясь перекрыть дыхание, и почти задыхаюсь сам.  Ты врал мне… Все время.  Ты использовал меня… Каждый день. Издаешь стон, когда пальцы, отпустив шею, с силой сжимают затылок, путаясь в волосах. Резко дергаю пряди, и ты глухо вскрикиваешь в мой рот, задевая стальным шариком зубы.  Тебя веселила излишняя нежность? Мой страх причинить боль… А так? Тебе нравится, Рин?  Всего на секунду чуть приподнимаюсь, и ты вскидываешь руки. Цепляешься за плечи, вдавливаешь ногти в обнаженную кожу. Почти не замечаю. Все равно больней, чем уже есть, сделать не сможешь.  И чем глубже, чем болезненнее поцелуи, чем больше в них похоти и желания, тем острее я чувствую… Отчаяние. Много раз слышал это слово, но никогда не задумывался, что именно оно подразумевает. Наверное, то, что испытываю сейчас, и есть отчаяние? Меня раздирает на части противоречие. Я безумно хочу вычеркнуть тебя из жизни, обо всем забыть, стереть из памяти и одновременно заставить тебя остаться, отказаться от прошлого, привязать к себе. Прогнать прочь и не позволить уйти…  — Ненавижу, — отчетливо звучит, когда оставляю отпечатки зубов на твоей шее.  Опираясь на руки, приподнимаюсь, чтобы посмотреть в твое лицо. На этот раз не мираж, не обман зрения. Вот они. Блестящие и чистые. Слезы. Еще не успевшие скатиться, застывшие пеленой на глазах.  — Что случилось? Ты же сам предложил мне прощальный подарок.  — Ненавижу, — шепчешь дрожащими губами и отворачиваешься.  Оттолкнувшись от кровати, поднимаюсь и с грохотом выдвигаю ящик стола. Смазка. Презерватив. Оборачиваюсь, а ты, шмыгнув носом и проведя тыльной стороной ладони по глазам, отползаешь к стене. Я медлю. Потому что сейчас вижу «моего» Рина… Только длится это всего несколько секунд.  — Поторопись, не хочу заставлять Кано ждать, — бросаешь хрипло и, дернув молнию на джинсах, избавляешься от одежды.  Разорванную футболку бросаешь в лицо, но я успеваю увернуться.  — Сука, — цежу сквозь зубы.  — Слышал уже! — кричишь в ответ и, протянув руку, расстегиваешь молнию на моих брюках. — Если честно, Хару, ты, в принципе, не плох… Только не будь в этот раз таким жутко скучным и занудным. Ты же зол? Вот и будь таким. Злым и агрессивным. Трахни меня так, чтобы я еще хотя бы разок про тебя вспомнил.  Непременно, Рин. Вспомнишь.  Схватив за волосы, отталкиваю от себя. Откинувшись на спину, кривишь губы улыбке:  — Неплохо.  — Закрой пасть!  Выдавив вязкую смазку, ловлю тебя за щиколотку, подтаскивая рывком к краю кровати.  — Встань на колени. И задницу подними повыше. Бросаешь на меня быстрый взгляд, но все же молча подчиняешься. Встав на колени перед кроватью, опускаешь голову на руки, лежащие на постели. Я бесцеремонно проталкиваю в тебя один палец и практически сразу добавляю второй. Запрокинув голову, отзываешься громким болезненным стоном. Но разве не этого ты хотел? Никакой ласки. Ничего напоминающего то, что было между нами раньше.  Жадно ловишь ртом воздух и сжимаешь пальцами ткань простыни, когда мои пальцы двигаются в тебе быстро и резко, без остановки. Я смотрю на зажмуренные глаза, на едва заметную складку между тонких бровей, и не могу не спросить, коротко выдохнув в лицо:  — Нравится?  Не отвечаешь. Запустив пальцы в волосы, тянешь голову к себе. Я отворачиваюсь от твоих губ. Ты открываешь глаза.  — Ублюдок, — с жаром выдыхаешь, прикусывая губу, — хватит тянуть! Вставь мне уже! Отпихнув, вытаскиваю пальцы, заставляя тебя невольно податься бедрами назад.  Уткнувшись лицом в подушку, ждешь, пока я натяну презерватив.  Чувствую, как вздрагиваешь, когда прижимаюсь членом между сжавшихся ягодиц. Неужели боишься? Или просто противно? Какая разница? Мне все равно, что ты чувствуешь, чего хочешь. Если ты поимел меня морально, то я могу сделать это хотя бы физически.  Наклонившись, убираю волосы с левого уха… Ты снял серьги. Нет ни одного украшения, но, так или иначе, это не мешает мне прошептать:  — А теперь кричи. Кричи мое имя, дрянь, чтобы я тоже вспомнил о тебе хоть разок.  И ты кричишь, вцепившись в подушку, откинув голову, когда без остановки и промедления проникаю в тебя, и, не дав ни единой секунды на передышку, начинаю двигаться. Жесткими, глубокими толчками вколачиваясь в разгоряченное, распластанное подо мной тело. Ты срываешься на сиплые стоны, смешанные с умоляющими вскриками. И мне тоже хочется кричать. Глубокий, болезненный укус совсем скоро расцветет темным кровоподтеком на твоей спине. Почти в том же месте, где были следы от зубов Кано. Мы оба пометили тебя.  — Хару!!! Ха… — захлебнувшись в крике, подаешься назад, вслед за мной. Движения становятся более быстрыми и рваными… Ты едва ощутимо вздрагиваешь и снова кричишь мое имя. Выпрямляюсь, крепко сжимая пальцами твои бедра. Наверняка синяки останутся… Последний резкий толчок — и с губ срывается глухой рык, смешанный с твоим именем. Надеюсь, что ты не расслышал…  Откинувшись на спину, впечатываю взгляд в потолок.  Зачем? Зачем ты сделал это, Рин? Вот так ворвался в мою жизнь, поставил все вверх дном и теперь оставляешь один на один с самим собой…  Переведя дыхание, молча поднимаюсь с кровати и ухожу в ванную, оставляя тебя одного. Я хотел твоих слез, хотел причинить боль. Мне это удалось, но чувства удовлетворения нет. Только в груди — тупая ноющая боль, постепенно уступающая место пустоте.  Минут двадцать торчу в душе, собираясь с мыслями, смывая твой запах. Когда выхожу из ванной, обнаруживаю тебя все так же неподвижно лежащим на кровати. Но мне плевать. Я не хочу больше находиться рядом с тобой ни минуты.  Подойдя к шкафу, рывком распахиваю дверцы. Выдергиваю первые попавшиеся под руку джинсы и свитер. Резкий звонок заставляет вздрогнуть. Твой сотовый.  — Да… — раздается через несколько секунд за спиной. — Почти собрался. Ты где? Хорошо. Спущусь минут через десять.  Развернувшись, натыкаюсь взглядом на серого кота, лежащего в кресле. Выкинуть. Избавиться от всего, что с тобой связано. Прихватив игрушку, выхожу в прихожую.  — Знаешь, Рин, можешь думать что угодно. Упиваться своей гениальной актерской игрой. Только… Единственное, ты вызывал во мне, — жалость, — пальцы ложатся на ручку входной двери, я не свожу с нее глаз, — и похоть. Все мои слова и поступки были продиктованы исключительно этими двумя чувствами… Да, образ несчастной жертвы тебе удался, я действительно поверил. Но теперь ты не вызываешь ничего, кроме отвращения.  Тихо закрыв за собой дверь, покидаю квартиру.  Прежде чем выйти из подъезда, делаю несколько глубоких вдохов и, все же не сдержавшись, бью кулаком в стену, сдирая кожу на едва подживших костяшках.  Черт!  Стараясь отвлечься, продумываю лучший маршрут от дома к магазину и непременно через помойку. Надо избавиться от серого кота, которого держу подмышкой.  Сворачивая в проулок, успеваю заметить черную Subaru, подъехавшую к подъезду.  Подойдя к контейнеру, уже собираюсь отправить туда игрушку, но останавливаюсь. Глаза-пуговицы бесстрастно взирают на меня. Этот кошак видел все, наблюдал за нами. Провожу ладонью по стриженым ниткам.  — Выкину тебя. Только что это изменит? Легче все равно не станет. Вздохнув, запихиваю его в болтающуюся на плече сумку. Достаю телефон и набираю Ичиву. Он отвечает практически сразу.  — Привет.  — Да, привет, — прежде чем он успевает спросить как дела, сообщаю: — Мне нужно уехать на несколько дней. Если не буду отвечать на звонки, не теряй. Как вернусь, перезвоню сам.  — О, хорошо…  — Пока.  Отключив сотовый, убираю его в карман и медленно направляюсь в сторону магазина.  «Нужно время… Тебе просто нужно время… Он ничего для тебя не значит, Харуоки… Забудь!» — повторяю про себя снова и снова.  …кто-то выдумывает счастливую историю, а у кого-то воображения хватает только на драму…  Да, мое воображение меня подвело.  Трагикомедия с элементами фарса — вот из какого жанра получилась история…