Dear-Logs

Log 19.1:  — Позвони мне, — просит Ичива, когда распахиваю дверцу машины и выбираюсь из салона.  — Хорошо. Киваю — и Toyota плавно отъезжает с легким шуршанием шин по асфальту. Я провожаю ее взглядом до поворота. Только после этого заставляю себя посмотреть на уже знакомый двухэтажный дом. В окнах первого этажа горит свет. Сделав шаг, останавливаюсь. На калитке висит белая табличка, на которой темно-красным написано: «Продается» и номер телефона агентства недвижимости.  Выдохнув, решительно направляюсь к входной двери. Я просто увижу тебя и уйду.  Палец на мгновение замирает в нескольких миллиметрах от кнопки звонка, но потом с силой опускается на гладкую темную поверхность. И в ту же секунду дверь распахивается, словно за ней ждали, когда кто-то появится на пороге. В широко раскрытых золотисто-карих глазах отчетливо читается удивление.  — Йодзивара-сан? Хрупкая, невысокая женщина, кажется, стала еще меньше с нашей прошлой встречи. Ее светлая кожа выглядит почти белой на фоне простого черного платья с воротником-стойкой и рукавами, доходящими до локтя. Длинные темно-каштановые волосы аккуратно собраны на затылке. Единственное, что портит красивое миловидное лицо, — припухшие покрасневшие веки. — Здравствуйте, — опускаю взгляд. — Рин… дома? Я жажду услышать короткое «Да», чтобы развернуться и уйти. — Нет. — Нет? — уточняю с гулко бьющимся сердцем. — А где он? Твоя мама лишь качает головой и мягко просит: — Вы не могли бы зайти, раз уж пришли? Я действительно хочу поговорить с вами. О Рине.  … Поговори со мной…  Я неуверенно киваю. Женщина отступает, пропуская в уже знакомый холл первого этажа.  Едва переступив порог, замираю. Здесь все изменилось. От прежней обстановки ничего не осталось. Кругом лишь картонные коробки. Одна на другой. Большие и маленькие. Подписанные, помеченные наклейками… — Вы переезжаете? — не могу удержаться от вопроса. — Уезжаю, — тихо отзывается твоя мама. — В Австралию. Пойдемте. Жестом она приглашает проследовать за ней. Я иду по коридору, отчетливо слыша шорох собственных шагов в пустом доме.  — Чай? — спрашивает Соно-сан, когда мы входим в просторную кухню. — Есть липовый. — Кофе, если можно.  — Да, конечно. Присаживайтесь. Я отодвигают стул с высокой спинкой и сажусь за стол. В кухне стерильно чисто и также пусто.  — Простите, но Рин… — Если вы не спешите, я бы хотела поговорить обо всем по порядку. Log 19.2:  Пальцы твоей матери аккуратно поглаживают тонкую ручку фарфоровой чашки с чаем. Передо мной кружка крепкого кофе. Чувствую себя несколько неловко. Может быть, из-за ее взгляда. Тяжелого и изучающего.  — Что вы знаете о Ринмао? — разрушает тягостную тишину ее вопрос. Так странно и непривычно слышать твое полное имя. Для меня ты всегда был просто Рин…  — Ничего. Совершенно ничего. Только имя. Все остальное… Сложно сказать, что это. Мои фантазии или реальность. — Ясно, — она едва заметно кивает с мягкой улыбкой, притаившейся в уголках ненакрашенных губ. — Сейчас я понимаю, что тоже ничего не знала о своем ребенке. Совсем ничего. Только имя… Вы любили его? Вопрос звучит слишком неожиданно. Растерявшись, я опускаю взгляд в густую черноту остывающего кофе.  — Я любила Ринмао, — не дожидаясь ответа, тихо продолжает Соно-сан. — Вся моя жизнь была возложена на алтарь этой любви… Так мне казалось.  Она подносит кружку к губам и делает пару маленьких глотков. Пустой взгляд направлен на гладкую столешницу.  — Ринмао родился, когда мне едва исполнилось девятнадцать. Его отец, красивый, талантливый художник, но совершенно бесполезный, не приспособленный к семейной жизни человек, бросил нас спустя два года. Я осталась одна, без родных и близких, без поддержки и помощи, с маленьким ребенком на руках… Я старалась, крутилась, как могла, билась изо всех сил, но… Что я могла ему дать? Ничего. Хватаясь за малейшую возможность заработать, я злилась и ненавидела себя за то, что мой Ринмао не получает красивых игрушек, не носит дорогую одежду и ест самую обычную еду. Но однажды моя давняя приятельница неожиданно предложила попробовать начать собственное дело. Риски были велики, но возможные перспективы перемен в жизни в случае успеха перевесили все страхи. Я с головой ушла в построение бизнеса. Разъезды, семинары, поиск связей и прочее…  Соно-сан качает головой, а мне думается, что ей в самом деле пришлось не сладко. Именно об этом и был наш спор в BIN-TON’e. Протекция решает множество проблем. Взять, например, меня: если бы тесть моего отца не был президентом клиники Itsuban, вряд ли мне удалось бы туда попасть. В отличие от Ичивы, у меня все же не столь светлая голова. — Пропадая по рабочим делам сутками, мне приходилось оставлять сына у знакомых и друзей. А он… Словно понимал, что это необходимо, и что, будь моя воля, я бы проводила с ним каждую минуту, — поправив тонкий браслет дорогих часов, она бросает взгляд на циферблат, а я — в окно, за которым давно сгустилась темнота. — Ринмао всегда был очень спокойным. Никаких детских капризов и беспричинных слез. Никаких требований и ультиматумов. Даже жаловаться не умел. Очень долго мне было неизвестно о том, что в школе над ним издеваются одноклассники. Дети жестоки и не понимают — в том, что у кого-то нет отца, есть чья угодно вина, но только не самого ребенка… В восемь лет во время очередной драки Ринмао получил сильный ушиб предплечья. Несколько дней он скрывал это. Как обычно улыбался, болтал о всякой ерунде… Только избегал любых прикосновений… А потом мне позвонили из школы. Медсестра во время планового осмотра обнаружила обширную гематому. Нас отправили на снимок с подозрением на трещину. Но, к счастью, все обошлось. Соно-сан замолкает, а я, отпив из чашки горький кофе, решаюсь спросить: — Почему ваши отношения изменились? — Почему?.. До последнего времени я и сама хотела бы узнать ответ на этот вопрос, — твоя мама плотно сжимает губы и делает глубокий вдох. — Мой спокойный, ласковый Римао стал меняться до неузнаваемости спустя два года после моего замужества. Если честно, я давно поставила крест на личной жизни. Да, собственно, и не пыталась ее наладить… Пока не встретила Авацу Канохиро. Никогда бы не подумала, что заинтересуюсь мужчиной, который младше меня на семь лет. Но Канохиро был красив, умен, хорошо воспитан, умел обращать на себя внимание, красиво ухаживать. И главное, он был настойчив...  — Рин принял его?  Подняв глаза, твоя мама коротко кивает.  — Да. Наверное, их взаимопонимание и стало для меня решающим аргументом в пользу положительного ответа на предложение Канохиро. Я была несколько удивлена, ведь зачастую в неполных семьях дети — эгоисты, не желающие делить свою мать ни с кем. Но Ринмао и Канохиро очень быстро нашли общий язык. Их сблизили компьютерные игры. Мой сын никогда особо этим не увлекался, но тут просто не мог отлепиться от монитора. Канохиро приносил для него игры, которые они довольно бурно обсуждали. Тогда мы много времени проводили втроем. В выходные обязательно выбирались куда-нибудь. Но бывало так, что я не могла оторваться от работы, и тогда Канохиро брал Ринмао на прогулку или в кино… Глядя со стороны на их общение, можно было подумать, что они просто братья с большой разницей в возрасте.  Во мне рождается сомнение в справедливости ее слов. Я всегда считал разницу в возрасте больше десяти лет пропастью. Тем более если люди не являются кровными родственниками… Впрочем, мой собственный отец с легкостью опроверг это убеждение. Вздохнув, твоя мама бросает взгляд в темный проем окна и продолжает: — Все стало радикально меняться после переезда в этот дом. Едва мы устроились на новом месте, у меня начались проблемы в бизнесе… Задержки в офисе допоздна, длительные и частые командировки... — она замолкает, словно собираясь с мыслями. — В общем, когда я спохватилась, было уже поздно. Мой Ринмао превратился в Рина. Трудного подростка, целыми днями пропадающего на улице. Канохиро принимал его сторону и успокаивал меня. Он говорил, что это сложности переходного возраста и не более того, нам нужно перетерпеть, и все нормализуется. Но время шло, а ничего не менялось. Вернее менялось только в худшую сторону. Бесконечные скандалы, крики и выяснения отношений… Вскоре даже от былого взаимопонимания между Ринмао и Канохиро не осталось и следа. Регулярные открытые провокации сына по отношению к моему мужу ставили в тупик. Он отказывался есть с отчимом за одним столом, рвал его книги и учебные пособия, разбил рабочий ноутбук, выбрасывал вещи в мусор… Всего и не перечислить… Я не знала, не видела и не понимала, какие для этого могут быть причины? Любые попытки поговорить с Ринмао были безуспешны. На многочисленные вопросы в ответ я получала неизменное: «Ничего не происходит! Оставьте меня в покое!». — Что происходит, Рин?  — Ничего…  Сколько раз слышал это от тебя? Упорное отрицание, отказ от откровения.  — Любые попытки давления он воспринимал одинаково — уходил в свою комнату, громко хлопая дверью напоследок, — женщина сцепляет пальцы в замок так крепко, что бледнеют костяшки. — В пятнадцать Рин впервые проколол ухо. Я смирилась с серьгой в хряще, легко скрываемой под волосами, но не прошло и недели, как к ней прибавились еще три — в мочке. Потом язык, пупок… Не имею представления, когда именно он это сделал. Появились украшения — кольца, браслеты, цепочки. Затем в ход пошли лак для ногтей и краска для волос… Все росло, как снежный ком, летящий с горы, который обязательно спровоцирует лавину... Мы ругались постоянно, но на него ничего не действовало: ни уговоры, ни крики. Оставалось только переждать, когда лавина сойдет и все прекратится.  Я могу это понять. С тобой действительно сложно. Только вот прекрасно помню, что уроки ты делал всегда добровольно и быстро. Разве трудные подростки не забивают на учебу?  — А в школе? Как относились учителя к таким переменам? Внешний вид… Успеваемость, в конце концов…  Замолкаю, когда твоя мама поднимается из-за стола и подходит к большому окну. Я вижу отражение ее лица в стекле. Она подносит пальцы к губам и тихо произносит:  — Учителя… — обернувшись, качает головой, — Suishima никогда не пойдет против родителей. Спонсорские взносы могут решить любые вопросы. А в школе с Рином была одна проблема — внешний вид. Поразительно, но занятия он практически не пропускал... Только иногда, пользуясь моим отсутствием, мог прогулять день или два. Но получаемые им баллы за промежуточные тесты с лихвой компенсировали пропуски.  Чувствую непреодолимое желание закурить. Я с легкостью могу представить, почему ты прогуливал занятия в дни, когда твоя мама отсутствовала. — В общем, меня пару раз вызывали, но все улаживалось быстро и без сложностей. Может, не только из-за материальной помощи, но и из-за школьного психолога, вставшего на защиту Рина среди педагогов. Знаете, что он мне сказал? — Соно-сан возвращается к столу. — «Ваш сын переживает тяжелый стресс. И это ожидаемая реакция на смену обстановки в семье. Раньше вас было двое. Вы жили друг для друга. Но все изменилось, когда в семью вошел новый человек. Вы, наверное, не понимаете, почему подобное не проявилось сразу, а только два года спустя? Но это объяснимо. Сначала Ринмао воспринял появившегося в вашем доме мужчину как друга из-за недостатка мужского общения. Именно мужского общения, а не общения с мальчиками-сверстниками. Но, очевидно, со временем ребенку стало казаться, что Вы уделяете мужу внимания больше, и, как следствие, он перевел «друга» в «соперники». Это — ревность, а внешний вид — протест. Ему нужно дать время, чтобы смириться и принять перемены в жизни. Не давите на него. По возможности вообще не обращайте внимания на эксцентричность в поведении Ринмао». Эти слова так прочно засели в голове… Постепенно я начала успокаиваться.  Упоминание психолога пробуждает четкое воспоминание. Зимние пейзажи на стене в твоей комнате… Основы психологии на первом курсе университета. Рисунок — отражение внутреннего состояния.  — Рин ведь рисовал? И его рисунки изменились, как и он сам?  Твоя мама удивленно приподнимает брови.  — Да… Безусловно, Ринмао унаследовал от отца художественный талант. С детства взял за правило не начинать новый альбом, пока не закончится предыдущий. Изредка заходя в его комнату, я пролистывала альбом, лежащий в столе… За два года в нем почти не появилось новых рисунков или набросков. Рин почти перестал рисовать. Совершенно необъяснимо и внезапно… Я хотела спросить об этом, но боялась признаться, что тайком захожу в его комнату.  — Тайком? Грустно улыбнувшись, твоя мама кивает:  — Да. Видите ли, Рин запретил мне заходить в свою комнату. Его раздражал аромат моих духов. И хотя я регулярно меняла парфюм, ни один из них не пришелся по вкусу моему сыну. Каждый раз, входя в его спальню, настежь распахивала окно, чтобы скрыть следы своего присутствия. Зимой было проще. Холод быстро освежал воздух в комнате. Летом я практически не заходила к нему. Это продолжалось примерно полтора года... — она делает паузу и опускает глаза. — А потом Рин застал меня. Я слишком увлеченно рассматривала зимние пейзажи над кроватью и не услышала, когда он вошел. Вы видели эти рисунки? Прежде чем ответить, невольно вспоминаю, с каким ожесточением ты срывал их со стены. — Да. И они были… великолепны. — Когда-то давно Ринмао хотел поступить в Художественную Академию, — с грустной улыбкой отзывается Соно-сан, — но сейчас об этом и речи быть не может. В тот вечер в спальне сына я смотрела на пейзажи и как раз думала о том, как сильно все изменилось с момента, когда в декабре появился самый первый рисунок. Даже года не прошло, а их было уже больше трех десятков. Никогда раньше не видела, чтобы Рин использовал тушь. Только акварель или карандаш. Даже сложно представить, сколько времени он тратил на прорисовку этих пейзажей…  Слушая твою маму до этой минуты, я ловил себя на мысли, что все звучит как-то странно. И вот теперь, увидев выступившие на глазах слезы, понимаю, в чем дело. Наконец ее сухой ровный голос разбавлен. Болью, сожалением — чувствами, которые должен испытывать любящий человек.  — Если бы только можно было вернуться в тот сентябрьский вечер и все изменить, я бы отдала за эту возможность даже собственную жизнь.  — К сожалению, изменить прошлое уже невозможно… — Да, конечно, — твоя мама нервно кивает и достает из кармана платья белоснежный носовой платок, — я понимаю. Но… Мне не следовало отвечать на его обвинения. Не нужно было вступать в перепалку. Я должна была просто уйти и закрыть за собой дверь. Оставить Ринмао одного… Мы кричали друг на друга, как ненормальные, утопая во взаимных претензиях и обвинениях. Не подбирая слов и выражений. Наверное, в тот момент у меня окончательно сдали нервы. И все то напряжение, что копилось два года, вырвалось наружу. Я кричала, что он не мой сын, не мой Ринмао, что устала от глупой детской ревности и нелепых попыток привлечь внимание, что он портит мне жизнь своим эгоизмом, а ненавистью к моему любимому человеку разрушает нашу семью… И много чего еще. В ответ я услышала, что Рин устал от меня, от Канохиро — от всех, что хочет остаться один и ему не никто не нужен. Не нужна семья. Но самое страшное, что он сказал… Он ненавидит меня за то, что появился на свет. Прижав ладони к лицу, твоя мама замолкает. Ее узкие плечи заметно дрожат. — Соно-сан… — Я ударила его, — звучит глухое признание. — В первый раз за шестнадцать лет я подняла на него руку! И, кажется, звук той пощечины будет преследовать меня до конца жизни… Как и испуганный, недоуменный взгляд моего ребенка. Если бы я только знала… Накатывает странное ощущение, будто на мгновение кровь прекращает циркулировать по телу. Закрываю глаза, прогоняя прочь воспоминание о широком черном напульснике и четырех ярко-розовых кривых шрамах на левом запястье.  — Суицид, — сухо слетает с губ, когда я смотрю в покрасневшие от слез золотисто-карие глаза. — Из-за этого Рин порезал вены? — Да, — женщина опускает голову, крепко сжимая пальцами платок. — После пощечины он больше не сказал ни слова и ушел в ванную… Понимая, что больше не могу терпеть, спрашиваю:  — Можно мне закурить?  — Конечно, — твоя мама поднимается из-за стола, — я принесу пепельницу. Ты не пытался покончить с собой из-за Авацу. Причина в твоей матери. В вашей ссоре и пощечине. Но если Соно-сан это осознает, то почему Ватари говорила, что никто не может докопаться до мотива, заставившего тебя пойти на столь отчаянный шаг?  Чем больше я слушаю твою маму, тем больше рождается сомнений. Что же действительно происходило между тобой и Авацу? От этого в самом деле можно сойти с ума…  Вытащив сигарету из пачки, задумчиво кручу ее в пальцах.  — Вот, — рядом со стуком опускается тяжелая квадратная пепельница.  — Спасибо. Прикурить удается только с третьей попытки. Жадно затянувшись, медленно выдыхаю.  — Значит, после случившегося вы обратились в Реабилитационный Центр? — Вы имеете в виду последний Центр, где наблюдался Рин? — Да. — Рина выписали из больницы, а я боялась рецидива и практически не отходила от него, забросив работу и свалив все на компаньонов. Но было уже поздно… В этот Центр мы обратились по решению Канохиро. Он сам подбирал частных специалистов и клиники, которых мы сменили штук десять-двенадцать за несколько месяцев. Почему-то после пары посещений Рин категорически отказывался от дальнейших приемов, — она задумчиво смотрит на сигарету в моей руке и неожиданно интересуется: — А как вы познакомились с Рином?  Мне невольно вспоминается вечер в BIN-TON’e. — По телефону… Ему дала мой номер Ватари Ёко — медсестра из Центра.  — Ясно, — твоя мама сдержанно кивает и опускает взгляд. — Я помню эту девушку… Красивая. С холодной сдержанной улыбкой. Значит, благодаря ей вы познакомились с Рином… Знаете, я была шокирована, когда столкнулась здесь с вами. Даже в самом страшном сне не могла представить, что Рин уйдет из дома. С мужчиной.  Снова чувствую легкую неловкость. Делая очередную затяжку, бросаю взгляд на пачку сигарет. — На самом деле на тот момент… Между нами ничего не было. Рин уходил не ко мне. Думаю, он просто сбегал из дома. — Да, наверное, вы правы. Он всегда ненавидел этот дом… Канохиро обвинил меня в излишней уступчивости и мягкости к такому поступку Ринмао, — наши взгляды встречаются, и Соно-сан кивает. — Да, я хотела написать заявление в полицию, заставить сына вернуться домой любыми способами. Но это был первый порыв. Эмоциональный и невзвешенный, который отступил, едва я представила, какие последствия он может повлечь. Разумеется, я не могла оставаться в полном неведении, где Ринмао, и что с ним происходит. Мало ли в какие неприятности может попасть подросток? Человек, нанятый в специальном агентстве, предоставил всю необходимую информацию… Это неприятно и сложно принять, что твой сын живет с мужчиной, но я решила сделать то, о чем Рин так часто просил меня. Оставить его в покое и не вмешиваться. Если Соно-сан нанимала человека, чтобы следить за тобой, то должна была узнать о ваших с Авацу встречах. Или наоборот — твой отчим мог знать о каждом действии жены и с легкостью контролировал ситуацию, чтобы не проколоться… Тушу окурок о пепельницу и тянусь за новой сигаретой. Твоя мама не возражает, но все-таки, поднявшись, направляется к окну и отодвигает раму в сторону. Я отчетливо понимаю, что разговор затянулся, а тебя по-прежнему нет…  — Человек, которого вы наняли… Как долго он наблюдал за Рином?  — О, — она качает головой, — слежки как таковой не было. Он просто пошел за Рином после занятий, чтобы узнать адрес, а затем установить имя владельца… Арендатора квартиры. Навел некоторые справки. На всякий случай. Но меня заставила успокоиться не ваша положительная характеристика, а то, каким был Рин рядом с вами… — Рядом со мной? — Да. Возле школы. Я хотела увидеться с ним, но так и не решилась подойти. Вы тоже были там… Встречали его после занятий, — Соно-сан прижимает кончики пальцев к виску и прикрывает глаза. — То, как он улыбался вам… Я очень давно не видела его таким… А потом Рин внезапно вернулся сюда. Тонкие пальцы ложатся на пластиковую раму, и я замечаю, что на безымянном пальце нет обручального кольца.  — Он вернулся, потому что сам принял это решение, — отзываюсь жестко. — Должно быть, — легкий кивок. — Так или иначе, увидев сумки с вещами в гостиной, я до конца не понимала, что именно испытываю. Радость или тревогу? Конечно, в глубине души надеялась, теперь-то все наладится. Изменится в лучшую сторону. Но, к сожалению, мои надежды не оправдались. Все стало хуже. Гораздо хуже, чем было раньше. С тех пор, как переступил порог, Рин не сказал мне ни слова. Совсем ничего. И, откровенно говоря, сложно назвать его появление здесь возвращением. Каждый день, еще до того как я просыпалась, Рин куда-то исчезал и возвращался ближе к полуночи. А еще… За все время он так и не поднялся на второй этаж. Спал прямо в гостиной. Я снова начала сходить с ума в поисках причин. И знаете, вскоре я случайно наткнулась на это, — она запускает руку в карман черного платья и вынимает пару сложенных в четверо листов бумаги, — в пустом альбоме, который Рин купил после возвращения. Все еще не тронутый, с пустыми белыми страницами, он лежал под диваном в гостиной.  Подойдя к столу, Соно-сан опускает листы передо мной и прижимает их узкой ладонью. — Что это? — мои губы едва двигаются. — Письмо. Оно обращено к вам, но, простите, я прочла его. И долго — наверное, слишком долго — думала о том, стоит ли связаться с вами. Так или иначе, раз вы здесь, пожалуйста, прочтите. Может быть, как и я, вы найдете ответы на многие вопросы… С этими словами твоя мама придвигает тонкие листы ко мне. Сквозь бумагу просвечиваются ровные черные строчки. Она выходит из кухни, оставляя меня наедине с письмом, написанным твоей рукой.  Я тушу сигарету, делаю вдох и осторожно разворачиваю листы, стараясь унять дурные предчувствия.