Узы

В какой-то отрезок жизненного нелегкого пути Карин приходит житейская мудрость, которую можно назвать просветлением. Она чертыхается и клянёт, чего раньше мысль эта не заявилась. Приходилось огрызаться на каждый его пинок во сне, поддевающие фразы и ерепениться, видя, как он довольствуется жизнью без всякого на то напряжения. Суйгецу принимал все позы йоги, пока жевал за столом, в кровати, иногда, согнанный, и на полу. Вытягивал трубочкой все капли из стакана, точно в такт подрагивающему глазу Карин. Он растягивал усердно сложенные вкладки журнала на протяжении всей квартиры, находя нужное время, когда шла уборка. Нёс околесицу с самым гордым видом. Имея самые злокачественные качества, превозносил себя. Узумаки так часто злилась, что особо не задумывалась мотивами. А после неотрывно наблюдала, силясь состыковать, что же в нем такого, что самооценка имеет форму громадной короны. — Что, жить без меня не можешь? — парень не упускал возможности измываться, сразу ощутив внимательное изучение его особи. — Ток без фанатизма, я не Учиха, человек холёный. — Припизд... Знаешь, ты какой? — взвилась Карин, не выдержав очередного радостного оскала и бахвальства. — Какой же? — масляно заулыбался, хитро сощурив глаза, что появились морщинки лучиками. Карин остро ощутила дежавю: так на неё смотрел Наруто, ощутив, что может узнать какой секрет. — Обаятельный, великолепный, поразительный, превосходный, купающийся в лучах славы около тебя, юродивой? — Припизд... Звезду словивший, самодроч... Самодур! — огрызалась Карин, сдержавшись от того, чтобы полностью выйти из себя. — Ты почти призналась, — кивал он, хваля её с видом, точно отпустил грехи. — Принесёшь сок, и я вберу всю силу твоей неизмеримой любви ко мне. Карин покорно улыбнулась, посмотрела вниз, и ряд ресниц обрисовал ее скромный взгляд. Под неисчислимый рост самодовольства Хозуки, потерявшего бдительность, куноичи мигом спихнула его на пол, не дав и шанса обратиться в воду. Звук упавшего тела зачастую звучит лучше всяких оркестров. Крутясь во всем этом снова и снова, Узумаки была как в петле, замкнутой и без выхода. Суйгецу не надо понимать. Смотреть, зацикливаясь на выводах или гипнотизируя какой командой, вот, на, выполни. Его не нужно слушать — если только нет желания запомнить какую гадость, — вникать и искать ломаные следствия. Только прочувствовать. Закрыв глаза и отдавшись умиротворению. Тогда-то не составит труда ощутить дрыгающую его волну, повелевавшей его творить всяческие глупости, точно дергая за нити. А привыкнув, ощутить, как что-то водит по рёбрам, норовя рассмешить. Карин позволяет себе вольности, припомнив, как легко нащупать это дребезжание в себе и ухватиться. — Точно старость, начинаю находить оправдание мужчинам, — выдыхает Узумаки со смешком, ставит, наконец, стаканы с соком и плавающим льдом на поднос. — Того и глядишь, стану радостно таскать баллоны с водой, лишь бы этого верблюда выпоить. Это на деле мудрость. Карин очень медленно становится женщиной, принимая эту горестную участь. С Суйгецу ей будет хотя бы весело.