Англия, 17… год.
Сознание как будто раздвоилось. Дантаниэл плыл над толпой, подобно ангелу, созерцая головы тех, кто остался под ним. Все они — мужчины, женщины, дети — смотрели на него и показывали пальцами, словно говоря: вон, смотрите. Его душа теперь свободна. Она уплывает… И тут же возникло новое ощущение, поражающее своей дикостью. Будто острые когти настойчиво схватили такое легкое, ставшее невесомым существо и поволокли его обратно, к земле. И вот уже ни толпы не видно, ни виселиц, зато ощутимо царапается пол под лопатками. Преподобный приложился о него с такой мощью, что пришлось распахнуть глаза. Он судорожно вздохнул и, открыв рот, сел, прямой, как палка. Резкая боль в шее застелила его сознание. Он глотал воздух, царапал доски пола маленького помещеньица, в котором находился, и никак не понимал, что это все значило. Он также не понимал, что значил его сон и куда попала его душа. Это место не напоминало Рай или Ад. Даже отдаленно. — Дантаниэл? — чей-то тихий, знакомый шепот. — Вы проснулись? — Где я? — не чувствуя своего языка, прошептал преподобный. Он слабо откинулся на горизонтальную поверхность. Плыть над толпой бестелесным облачком ему нравилось куда больше — это было не так больно. Его голова будто отделилась от тела, а на месте осталась сплошная кровавая рана. — Святой отец, вам нужно поесть хоть что-нибудь… Поесть? А разве те, кто умирали, все еще были привязаны к этим плотским необходимостям? Дантаниэл снова попытался открыть глаза. На этот раз взгляд фокусировался отчетливее. У него получилось даже разглядеть некоторые предметы, замызганные стены, свисающую клочками паутину. Лунный свет сверкал серебряными искрами и отражался в стеклах множеств блестящих колб, каких-то бутылок и скляночек, в бесчисленном количестве расставленных то тут, то там, на столах вдоль стен. — Где я? — повторил Дантаниэл, не чувствуя своего тела. — Вы у меня дома. Но об этом никто не знает, кроме вас и меня. — Это вы, Мэл? — Данте наконец сообразил, кому принадлежал этот голос. В последний раз они с Марлоу виделись прямо перед казнью. В этой или в той жизни? — Вы угадали, преподобный, — демоническое лицо друга, подсвеченное огарочком свечи, появилось рядом. Дантаниэл невольно подумал о нечисти. В таком освещении мрачноватый тюремщик выглядел, как вурдалак, пришедший по его душу. Если бы Данте не знал, что Мэлу можно доверять, он бы сейчас очень испугался. — Я себя очень странно чувствую, Марлоу, — признался Дантаниэл, созерцая игру вспышек света на стене. Они становились то ярче, то затухали совсем. — Я жив? — Как посмотреть, святой отец. Все зависит от того выбора, который вы сделаете. Пока вы живы. Я вас вернул на этот свет… У вас сейчас сломана шея*, поэтому не пытайтесь ей двигать. Но это пройдет… Через некоторое время пройдет… ____________________ * В Англии применялась разновидность повешения, когда человека сбрасывали с высоты с петлей на шее, при этом смерть наступала мгновенно, от разрыва шейных позвонков. Существовала «официальная таблица падений», с помощью которой высчитывали необходимую длину веревки в зависимости от веса осужденного (при слишком длиной веревке происходит отделение головы от тела). Даже дыхание отнимало слишком много сил. Святой отец силился понять, о чем толковал ему старый знакомый, но никакой ясности у него все равно не появлялось. — Что это значит, Марлоу? — Вы выпили моей крови. Я чернокнижник, Дантаниэл. Я знаю, как оживить человека и вернуть в его тело вырванную душу. Оно работает, но не во всех случаях… Только на тех, кто искренне хочет вернуться. — Этого не может быть. Я не мог… Да и разве всех чернокнижников не преследует святая инквизиция? — молвил Дантаниэл и все же попытался покрутить головой. Было дьявольски больно. Он тихо застонал. — Лежите, преподобный. Вам надо набираться сил. Святая инквизиция сжигала меня четыре раза. И что же? Как видите, живее всех живых. Не отличить от обычного человека… — хмыкнул Марлоу. Данте даже представилась на секунду его улыбка. Мрачная, изогнутая на уголках, как ведьмин полумесяц. Юноша начал понимать, что это не шутка. Прислушавшись к тому, что шептала ему память, он вспомнил кое-что. Ведь он действительно умирал. Его и Бёрнли отвели на виселицу, он даже слышал шуршание скользящей петли. Помнил агонию горящего тела. Дикую боль и горечь. Было очень печально покидать этот мир, холодно и безумно одиноко. А потом просто не стало ничего. И вроде бы вечная темнота, которая ведет души в Рай или Ад, согласно всем Библейским учениям, должна была принять его бесплотное существо. Но почему-то снова этот свет, а не тот. И снова Марлоу. Последнее, что помнил Дантаниэл о дне своей человеческой жизни, — яркие зеленые глаза, которые спокойно смотрели на двух мучавшихся в петле пленников. Ни единый мускул не дрогнул тогда на лице Мэла. — Пресвятые угодники. Наверное, я согрешил. Я так сильно согрешил, что небеса отказались принимать меня… — обреченно пробормотал священник. — Но постойте… что же с… Адамом? — Боюсь, святой отец, Адам Бёрнли больше не с нами. Я сделал все, как вы просили, и тоже передал ему капсулу с кровью… Но не смог ему помочь, он отдал душу Богу даже с моим вмешательством. Данте умолк. Эти слова резанули его больнее бритвы, больнее острого клинка. Поверить в услышанное было выше его сил. Он тихо всхлипнул. — Я понимаю. Значит… он заслужил покой. Больше, чем я. Ведь я пал гораздо ниже Адама… — Святой отец, не говорите так. У каждого из нас свой путь. И вы с достоинством проходите свой… — А вы, Марлоу? Довольны своим путем? — шепотом спросил Дантаниэл, когда смог подавить туман едких слез, сжимающих горло. Он прикрыл усталые веки. — Скорее, да. А что же мне быть недовольным? Я существую уже двести лет. Меня, как вас отвергло небо… За эти годы я познал как радость, так и горе… Но время, что дано мне на земле, — бесценно. Вы скоро сами это поймете, Дантаниэл. Вам нужно просто это увидеть… Данте очень старался увидеть. Но все, что сейчас обступило его, была лишь непроглядная ночь. Снаружи и внутри, только страшная, затягивающая дыра стала его постоянным спутником. Этот крест без гвоздей сулил сгибать его плечи вечным бременем. Эмоции нахлынули на преподобного шквалом. Было так трудно понять, в чем он провинился перед высшими силами, что они поступили с ним так жестоко… Впоследствии у него ушли долгие недели и даже месяцы на принятие того факта, что он был больше не нужен Богу, которому служил верой и правдой все сознательное время своей жизни. Ему пришлось отказаться от своей сутаны. Он не пытался искать контакта с безутешной семьей. Да и как бы он объяснил им свое неожиданное возвращение из мира мертвых? Все, что он знал, все, что любил, рушилось на глазах и не стало ни надежды, ни правды, ни веры. Ни самой жизни. Только Мэл оставался его верным другом. Он обернулся его проводником в этом новом мире. Подобно паромщику, перевозившему души через реку Стикс, он сопровождал своего ученика во всем, давал ему советы, помогал не падать на каждой выбоине. В ту ночь они вместе провели часы до рассвета — того самого первого рассвета, обозначившего начало чего-то нового для них обоих. Мэл помогал своему товарищу по несчастью справиться с болью. Когда грязные лучи пробились сквозь хмурые облака и осветили комнату, Дантаниэл увидел все уже иным взглядом. И хотя ему было жутко и страшно, хотя он не понимал, почему только его накрыла темнота, не оставив ему того человека, ради которого он был готов на все эти испытания, чуть погодя пришло прозрение: это ведь в самом деле было невероятно. Будучи мертвым, он сидел и разговаривал. Мог есть и пить. Видеть и слышать. И хотя все, чему его учили, все христианские теории отвергали подобную жизнь, жизнь после смерти, он нашел в себе душевные силы остаться и со временем даже вкусил прелесть такого существования. Как оказалось, смерть была не всесильна. Марлоу обернул это для него с положительной стороны. Он сказал тогда: «Примите это, как чудо, Дантаниэл. Черный Жнец каким-то образом пропустил один маленький колосок на своем поле». Данте внимательно слушал его. Он не знал, было ли это проклятье или благословение. Но в его душе теперь было столько сил, столько желания двигаться дальше, что он окунулся с головой в эту новую черную магию. Мэл смотрел на его восстановление с улыбкой. А когда через некоторое время его товарищ перестал созерцать с тоской небо, выскребая из своей души остатки раненых чувств, он подвинул к нему чашу, наполненную какой-то блестящей бурой жидкостью. — Это для начала, преподобный отец. После этого я расскажу вам об одном главном минусе, с которым вам придется смириться, если хотите оставаться вечно молодым и красивым, ибо нет на свете жизненной сущности мощнее, чем у людей. Но поверьте. Оно того стоит… И Дантаниэл верил ему. У него не было другого выбора. А потому он протянул ослабевшую руку. И выпил все. До последней капли.Силы не поддающиеся объяснению, Запри двери и помолись. Помолись Богу — мы проживем тысячи лет, но ради чего? Каждый день я думаю про это, Взвесить все и рискнуть, Подождать, пока придет понимание: Хватит, значит хватит. Сыграйте эту медодию на моих похоронах, Чтобы я услышал ее. В другой жизни. (Smile Empty Soul — Afterlife)
— Эй, — из задумчивости Дантаниэла вывел голос Мэла. — О чем размечтался? Выглядишь, как будто спишь с открытыми глазами. — А. Так, ни о чем. Вспоминаю… прошлое. Как мы с тобой только познакомились… Ну, ты знаешь… — Данте потряс головой, прогоняя назойливые образы. Словно водоворот цветных иллюзий, эти мысли захватили на секунды его сознание. — Я так и понял. У тебя всегда становится вид загадочный, как у долбаной Джоконды. Огненный ворлок тоже притих. Они так и лежали вдвоем на полу, рядом с трупом убитой ими женщины, которая жестоко поплатилась за свою доброту. Мэл изучал испещрённый трещинами потолок. Затем он достал из кармана пачку сигарет. Данте тоже потянулся за порцией никотина. Они вытянули по одной. На кончике указательного пальца Марлоу заплясал огонек. Данте прикурил от него и сделал глубокую затяжку. Немного подумав, огребет он по шее или нет, парень улегся щекой на ровную грудь Марлоу, чтобы послушать мерный такт его сердца. Тот удивленно скосил глаза вниз. Еще пару минут назад Дантаниэл не был в настроении на подобные щенячьи ласки. — Мэл? А почему ты тогда меня выбрал? — пролежав некоторое время, Данте проследил пальцами след по линии груди и до ремня на джинсах. — И до сих пор держишься только меня… Ну, и Дагона с Элаем, поскольку они тебе не мешаются и делают все, что ты им скажешь. — Ну? Это уже трое, а не ты один. Чем не компания? Мне хватает. Они, кстати, наверняка обыскались нас. — Я думаю, за те годы, что они с нами, они уже привыкли. Они догадаются, что у нас опять «момент священной дружбы». Парни немного помолчали, прежде, чем Дан снова принялся за свое: — Ну, а если серьезно? Ты же не потому меня инициировал, что боялся оставаться один, правда ведь? — Данте? Много будешь знать, превратишься вооон в ту бабулю, — Мэл указал кончиком сигареты на труп женщины. — Не превращусь. Ты просто все время отводишь эту тему. Не говоришь о причинах. Но ведь ты был совсем один, когда мы познакомились. Ты — один из самых жестоких ворлоков, которых я знал. И тем не менее оставил меня при себе… заботился обо мне, как о ребенке. — Великий Веельзельвул, ты и был ребенком. В жизни не видел никого более несмышленого. К чему эти вопросы? — Мэл поерзал. Ему не нравилось, когда Дантаниэла начинало тянуть в философию прошлого. — Ты был моим другом, Дан. Единственным, кому я доверял. Тебе этого мало? Теплая ладонь черноволосого парня поползла по его груди под жилеткой, причиняя нестерпимое жжение. — Я помню… А кто был твой создатель? Почему ты никогда не виделся с ним? Ведь по факту, твой создатель — это твой… — Данте задумался, подбирая верные слова. — Самый близкий человек. Твой лучший друг. Твой идеальный любовник… Ресницы Мэла дрогнули на последних словах. — Своего создателя я не знал. Я тебе об этом как-то говорил. А один оставался потому, что мне так нравилось. — Значит, потом разонравилось? — предположил Данте, выпуская в воздух облачко дыма в форме волка. Мэл поддержал его игру. Крошечная пантера появилась рядом и набросилась на творение Данте, развеяв его в клочки. — Я не планировал заводить тебя, малыш. Ты был маленьким настырным мопсом, который вторгся в мое одинокое существование. Я решил напоить тебя в тот день, когда тебя должны были повесить. Хотел дать тебе второй шанс. А вообще уж ты-то должен быть в курсе, что ворлокам одной крови лучше держаться вместе. Даже если они по темпераменту, как кошка с собакой. — Да, наверное. На нашем примере я просто пытаюсь понять, что мне делать с этим мальчишкой. Я ведь не хотел его оставлять в живых. Он будет, как бельмо на глазу, постоянно напоминать мне о… сам знаешь о ком, — Данте болезненно поморщился. — Что если меня к нему начнет тянуть, как к тебе? — Значит, начнет тянуть. У тебя есть выбор? Старайся держать себя в руках. На первых порах его присутствие будет невыносимым для тебя. Вспомни свою инициацию. Ты сдержаться не мог без того, чтобы не выкипать через край каждые пять минут. Но это был всего лишь твой способ заглушить боль, не так ли? Данте угрюмо молчал. Зато он не очень-то любил, когда его считывали, как открытую книгу. Из них двоих тьма подарила дар телепатии только ему. Мэл лез не в свою стихию. — В данном случае тебе решать, что делать с мальчиком. Хотя я бы попросту свернул цыпленку шею. Но сейчас это несколько иная ситуация. Тебе будет больно, если он пострадает. — Я не готов к такой ответственности. Черт бы побрал этого блондинчика. Это все произошло потому, что меня так и не отпустило со смерти Адама. Сколько же еще столетий должно пройти? — Некоторые люди оставляют шрамы. И это не тебе решать, Данни. Вопросы чувств вообще неподвластная магии штука… Дантаниэл задумался. Это ласковое имя так странно звучало из уст Мэла. У Адама когда-то получалось совсем по-другому. Более… по-детски и невинно? — Я постараюсь осмыслить это. Думаю, мне придется нанести парню еще пару визитов. Но знаешь что? Я бы правда не смог без тебя, Мэл, — Дан ткнулся носом широкую грудь, заставляя Марлоу поморщиться и изойтись мурашками. — Ты вытащил меня из стольких передряг. Ты делаешь интересной мою жизнь. Не будешь меня ревновать, если меня сорвет с цепи? — Убери эти щенячьи нежности. Я не могу тебя ревновать. Для того чтобы ревновать, нужны чувства иного характера. Мы с тобой не парочка, Данте. Мы с тобой лучшие друзья. — Я просто не хочу потерять тебя, Мэлоди. Ты же можешь мне пообещать, что останешься со мной, что бы ни случилось? Марлоу очень тяжело вздохнул. Его выбор в этой ситуации тоже был не так уж велик. — Я очень постараюсь себя контролировать, — буркнул он. На этих словах его рука чуть сильнее сжала запястье Данте. — А вообще… пошли-ка звать Элая и Дагона. У нас еще труп на руках…