Время не лечит, а хотя?

Холод пронзает моё тело. Пытаюсь встать с кровати, но у меня ничего не получается. Корчась от боли, встаю с кровати, слегка пошатываясь. Сердце бешено бьётся, а в висках стучит. Вспоминаю вчерашний разговор с Гейлом. Зачем приехал Пит? Добить меня морально? Что же, у него это уже получилось. Уничтожить физически? В скором времени у него появится такой шанс. Натягиваю тёплую кофту поверх майки и выхожу из комнаты. Ну же, Китнисс, давай! Тебя сломал Капитолий, сломал Сноу, но ты должна сделать это! Должна перебороть свой страх!. Делаю глубокий вдох, начиная спускаться по лестнице. Я должна спуститься с этой чёртовой лестницы! Я медленно погибаю, каждый раз закупориваясь в своём коконе. Половицы скрипят, когда я наступаю на них. В лицо бьёт тёплый воздух, стоит мне ступить на последнюю ступеньку. Ноги заплетаются, но я всё же дохожу до кухни. На столе, укрытый платком, лежит хлеб, от которого пахнет домом. От него пахнет Питом. Сажусь за стул, буравя взглядом накрытую буханку. Спустя десять минут я беру хлеб, вдыхая его свежий запах. Отламываю кусочек, вспоминая прошлое. Когда-то хлеб был настоящим деликатесом для моей семьи, а после своей победы на 74 Голодных Играх я ела его постоянно. Смотрю в окно, что не заколочено досками. На улице идёт снег, а это значит, что зима уже близко. Ноябрь кончается слишком быстро. Перевожу взгляд на середину стола, где лежат медальной и жемчужина. Всё это мне подарил Пит, когда мы были на третьей Квартальной Бойне. Дрожащей рукой беру медальон, как можно медленнее открывая его. На меня смотрят улыбающаяся мама, Гейл, который выдавал себя за моего кузена, и Прим. На этой фотографии она счастлива, невинна. Начинаю плакать, утирая дорожки слёз. Слезами горю не поможешь. Я должна быть сильной ради неё. Ради своего Утёнка. Кладу медальон обратно, отламывая очередной кусочек свежего хлеба. Осматриваю кухню и всё, что попадает в радиус моего взгляда. Дом остался прежним, никак не тронутым бомбёжкой Двенадцатого. Всё та же кухня, где почти всегда горит камин, а предметы отбрасывают причудливые тени, гостиная, где диван уже покрылся пылью, а все фотографии опущены, чтобы я не могла видеть людей, изображённых на них, моя комната, которая осталась без изменений. К комнате Прим я не подхожу — боюсь вновь сорваться и закрыться в своей спальне, прячась от внешнего мира. Встаю со стула, медленным шагом поднимаясь по лестнице. Останавливаюсь у двери, что ведёт в кабинет. Запах роз и крови бьёт по моему обонянию с утроенной силой. Сноу ведь знал, что я вернусь в Двенадцатый. Знал, что проиграет эту Революцию. Перед глазами всё расплывается из-за слёз, что вновь наворачиваются на глаза. Распахиваю дверь в кабинет, поднимая тучу пыли в воздух. Подхожу к вазе, что стоит на столе. Свежие, будто вчера срезанные, розы стоят в вазе, склонив свои бутоны вниз. Швыряю их в окно, что осталось не заколоченным. Вообще, я заколотила окно только в своей комнате. Колкие снежинки и холодный ветер бьют в лицо. Надеюсь, этот запах выветрится. Пытаюсь вдохнуть чистого воздуха, но в ноздри забивается запах роз. Кажется, он впитался в стены. Выбегаю из кабинета и, перепрыгивая через одну ступеньку, лечу вниз. Пелена слёз застилает глаза, охлаждая мои горячие щёки. Толкаю входную дверь руками и выбегаю на улицу. Хочу закричать, но всё, на что я способна, это упасть на колени, стискивая зубы, чтобы не заскулить. — Будь ты проклят, Сноу! — кричу я из последних сил.

***

Распахиваю глаза, и белизна комнаты бьёт режет взгляд. Ко мне подключен какой-то аппарат, показывая, что я всё ещё жива. Пытаюсь сесть на кровати, но меня останавливают. — Нет-нет, тебе нельзя вставать! — знакомый голос раздаётся где-то совсем близко. — Прим? — я шепчу, сглатывая слёзы. — Да, Китнисс, это я, — моя сестричка надавливает на мои плечи, пытаясь уложить меня обратно. — Ты умерла! — кричу я в пустоту, пытаясь сосредоточиться на её чертах. — Я знаю, — голос, пропитанный болью, раздаётся где-то рядом. — Я умерла? — спрашиваю я, надеясь на положительный ответ. — Нет, ты просто потеряла сознание. — И что теперь? — Ты должна быть сильной, Китнисс! — Прим присаживается на край кровати. — Ты ведь доброволец, победитель 74 Голодных Игр и Квартальной Бойни. Ты — символ восстания и революции. Ты — Сойка-пересмешница, — треся меня за плечо, говорит Прим. — Я не хотела всё этого. — Ради меня ты была готова на всё. Теперь же будь сильной ради нас, — она поворачивает голову в сторону двери, в которую входят дорогие мне люди. — Твоя сестра права, Китнисс, — говорит морской красавец, который является моим другом — Финник. — Ты дала нам надежду, теперь мы должны дать её тебе, — я встаю с кровати и иду к Финнику, крепко его обнимая. — Я не хочу быть сильной. Я устала. Я не смогла вас спасти, — уткнувшись в его шею, шепчу я. — Сноу должен был сделать всё, чтобы сломать тебя, — говорит Цинна. — Он ошибся. Тебя сломали не наши смерти, а потеря любимого. — Но ведь… — я запинаюсь, пытаясь возразить своему стилисту. А ведь Цинна в чём-то прав — меня не так сломили их смерти на Играх и войне, как потеря моего мальчика с хлебом. Моего Пита. — Твой жених изменился, — говорит Богз. - Я рад, что ты тогда не убила его, — перевожу взгляд на своего бывшего командора, а в памяти всплывает момент, кода Койн прислала Пита в наш отряд, чтобы он участвовал в войне с нами. Она хотела, чтобы я погибла от рук любимого человека, но у неё это не получилось. — Ты ведь всегда знала, что мы любим тебя. Знала, что Цинна поставил бы на тебя в любом случае. Знала, что Прим отдала бы всё за тебя, так же, как ты отдала за неё всё на своих первых Играх. Знала, что я готов был спасти твою жизнь, пожертвовав собой. Знала ведь, что Богз никогда не хотел смерти Пита, — объясняет мне Финник. — Как там Энни? — неожиданно задаёт он вопрос, который застаёт меня врасплох. — Я не знаю, — виновато говорю я, опуская взгляд в пол. — Знай, мы всегда рядом. Мы всегда с тобой, — говорит Цинна, ласковым взглядом смотря на меня. — Но ты должна оставаться сильной. Обещай нам. — Обещаешь? — спрашивает Рута, которая до этого молчала. — Обещаю, — я обнимая девочку, невольно всхлипывая.

***

Я резко сажусь на кровати, хватая ртом воздух. Кто-то давит мне на плечи, призывая лечь обратно. — Тебе нельзя вставать, солнышко, — говорит мужской голос, который я узнаю везде. — Ты пролежала в снегу несколько часов, у тебя обморожение и высокая температура. Возможно, воспаление лёгких, — с горечью говорит Хеймитч, протяжно вздыхая. — Я хочу пить, — хриплю я, хватаясь за горло. — Сейчас принесу, — он выходит из комнаты, громок ступая по лестнице. Хеймитч был мне отцом последние четыре года. Он постоянно со мной, терпит все мои скандалы и срывы, а главное — любит меня как родную дочь. Когда я привыкаю к свету, замечаю, что доски, которыми я заколачивала окна, аккуратно лежат около окна. Одежда, в которой я была ночью, лежит на батарее. Когда Хеймитч появляется в дверях, перевожу взгляд на него. — Держи, — он протягивает мне чашку с тёплым чаем. — Спасибо, — я улыбаюсь ему искренне, ведь он заслужил этого. — Сколько я провалялась в кровати? — Три дня. — Прости меня, Хеймитч. Я не должна была так к тебе относиться. Ты не заслуживал моей ненависти, когда вытащил с Арены меня, а не… — Солнышко, успокойся, — ментор перебивает меня, передёргивая плечами. — Подожди. Ты терпел все мои скандалы и срывы, защищал меня как могу, а сейчас принёс моё обмороженное тело домой, — я кашляю, переводя взгляд на окно, где на улице медленно кружатся снежинки. — Китнисс, — я слышу тревогу в голосе Хеймитча. Вновь смотрю на него, а мужчина опускает свой взгляд в пол, складывая руки на коленях. — Это Пит тебя принёс.