Бриг «Багровый фламинго»

Дорогая моя доченька! Как же я по тебе соскучилась! Вот подошёл и октябрь, а «Виктория» привезла вместо тебя новое письмо. Конечно, я очень рада, что ты устроилась на работу и зарабатываешь столько денег, сколько за тех же сердцевидок на нашем побережье и за год не получишь! Вот что значит богатая колония! Передай мой поклон мисс Уилсон за то, что она тебя так заботливо опекает. Отдай часть денег ей за хлопоты, нам-то можно слать и поменьше – рыба опять подешевела, мисс Марр, спасибо ей, ходит за покупками на ближайший рынок и держит меня в курсе. Она для меня и готовит. Не так вкусно, как ты, но неплохо, и спасибо ей. Ах, доченька, ты не подумай, что я хочу, чтобы ты приехала как можно скорее! Наоборот, ты же мне писала, что зимой тут ещё более страшные шторма – не надо спешить, побереги себя. Я до весны тебя подожду, ласточка моя. Но больше так далеко уезжать не надо – поверь, того, что ты заработала, уже хватит нам надолго. Не приглянулся ли тебе какой-нибудь симпатичный матрос? Ты только мне напиши, если с каким-то молодым человеком обручиться захочешь. Расскажи о нём. Лучше всё-таки пусть будет из наших мест, хотя бы с нашего побережья. И, прошу тебя, не вздумай поддаваться на улещивания всяких проходимцев и храни девичью честь! Любящая тебя мама. Амелия всхлипнула. В письме, отправленном на корабле, что ушёл первого сентября, она наплела матери, что остаётся ради работы, потому что здесь можно очень много заработать на ракушках и рыбе. И приписала, что не сумеет вернуться раньше весны из-за суровых штормов. Но о двух месяцах тошноты и напряжения она умолчала. И сейчас умолчала бы о том, что мутить стало меньше, зато живот уже был... ну, не пухлым, но не таким плоским, как прежде. «Улещивания всяких проходимцев»… Ах, мама! Конечно, она не знала, даже не догадывалась, что произошло между Амелией и Уолтером. Она и о Уолтере понятия не имела. За почти четыре месяца, прошедшие со дня гибели Уолтера, его образ в сознании молодой капитанши поддерживали одновременно и воспоминания, и мечты – так что, честно говоря, теперь он имел мало общего с Уолтером настоящим. Амелия вспоминала разговоры, которых вовсе не велось, случаи, которых никогда не бывало, и она уже часто не различала, что действительно происходило и что Уолтер вправду говорил и делал, а что происходило только в её мечтах об их будущем счастливом браке. «Против Уолтера мама бы точно ничего не имела… Он не проходимец. Он меня искренне любил…» – Энни, душенька, ты так опечалилась! – воскликнула Иззи. Она сидела на ковре у колен мистера Эрнскотта; оба разбирались с бумагами по китобойному промыслу. – Неужели плохие вести из дома? – Нет, всё отлично, – тут же улыбнулась Амелия. – Я просто задумалась. Мистер Эрнскотт молча смерил её взглядом. Анна Джонс была славной женщиной и, главное, очень сдружилась с его женой – Иззи было весьма полезно проводить время с ровесницей. Но что-то в кузине мисс Уилсон было… странноватым. Её замкнутость, нежелание говорить о покойном муже или радоваться будущему ребёнку – всё это ещё можно было бы объяснить ранним и наверняка внезапным вдовством. Это даже было естественно: мистер Эрнскотт отчаянно надеялся, что с ним самим ничего не случится, по крайней мере, в ближайшие десять лет – не только потому, что это положило бы конец Колониальному банку и всем связанным с ним далеко идущим планам, но и потому, что это убило бы Иззи. Но на простую молодую вдовушку Анна Джонс была непохожа. Что-то из своей истории она точно замалчивала. Ну стоило начать хотя бы с того, что она была не из Горма – по крайней мере, не была в Горме последние лет пятнадцать. Однажды зашедший к ним Коул пересказал анекдот про Лысого Сэма – Сэмюэля Хорбери, тамошнего губернатора. Так вот, в лице Анны виднелось только равнодушное непонимание. А ведь все гормцы от души потешались над своим губернатором, который страшно любил поговорить и столь же страшно шепелявил! – «Мы ждём предштавителей вшей облашти»! – надрывался от смеха Коул, повторяя последнюю строчку на случай, если кто-то не понял сути. – Представителей вшей он ждёт! Вшей! Ха-ха! История о вшах области была уже настолько бородатой, что даже любящая посмеяться Иззи выдавила из себя только вежливый смешок. Сам мистер Эрнскотт только растянул губы в улыбке – от него всё равно никто хохота не ждал. Тем более его в тот момент гораздо больше интересовало лицо Анны. Ни тени ностальгии, интереса, хоть какой-то эмоции при упоминании гормского губернатора. С того дня мистер Эрнскотт начал наблюдать за Анной Джонс более пристально. Историю с бароном Кантером, которую он поначалу после консультации с доктором Мэдоузом счёл следствием истерики и нервной болезни, он вспомнил вновь. Не подозрительно ли, что пышущий здоровьем Саймон Кантер свалился с лихорадкой в тот же день, когда рассчитал Анну? Всех гостей Лазоревого дворца встречала экономка, которая не рассказывала подробностей о состоянии хозяина, ограничиваясь общими словами о горячке. Врача Кантер звал только своего. Теперь, после многих недель наблюдений, мистер Эрнскотт мог с уверенностью сказать только то, что, какие бы тайны ни скрывала миссис Джонс, его собственной семье она зла не желала и агентом банка-конкурента не была. «Да какие они там, эти конкуренты…» – с презрением подумал он. Его гостья не лезла в банковские бумаги – вообще не проявляла к ним интереса. Она не пыталась подлизываться к его деловым партнёрам. Даже не напрашивалась на инспекции по филиалам банка. Единственным, что её действительно интересовало, было море. «Наивная, порывистая девчонка, которая почему-то вляпалась в крупные неприятности», – сделал вывод мистер Эрнскотт. Пока ничто этому не противоречило – и поэтому он продолжал помогать миссис Джонс, оплачивая визиты доктора Мэдоуза. Того, что таинственная гостья на самом деле вышла из высшего общества и затевает какую-то интригу, можно было не опасаться – по всему было видно, что в лучшем случае эта женщина – дочь небогатых горожан. Она не знала практически никого из столь любимых Иззи поэтов, из музыки ей были знакомы лишь гимн Вальзии и пара военных маршей, а уж писала она так коряво, что было ясно – никаких женских пансионов и уроков каллиграфии тут и близко не стояло. Иззи всё это не мешало – миссис Джонс не имела ничего против, если хозяйка дома читала вслух стихи или играла на клавикордах. Хотя вообще мистер Эрнскотт был принципиальным противником этой побитой молью системы образования в Вальзии, где детей забирали у родителей и учили тысячам ненужных вещей, но следовало признать, что кое-что нужное там тоже попадалось. И в случае Иззи – не только арифметика. Мистер Эрнскотт обожал слушать серебристый голос жены, когда она читала какую-нибудь старинную лирическую поэму или пела романс – а ещё больше ему нравилось то, что это любила делать сама Иззи. Иногда последняя звала миссис Джонс, та приходила и тоже слушала – иногда даже с очевидным удовольствием. Пару раз приезжал выздоровевший барон Кантер – они с мистером Эрнскоттом затеяли грандиозный проект по улучшению джарисон-хэйвенских дорог. Кроме того, Кантер уверял, что некий вальзийский механик якобы изобрёл безлошадную повозку, которая ездит не то при помощи масла, не то при помощи пара. Мистер Эрнскотт в это верил слабо, но молодой барон не был похож на человека, который поддастся на уловки первого попавшегося мошенника. Если вдруг механик и впрямь построил подобное чудо, нужно будет срочно налаживать производство таких повозок. Ведь сколько денег тратят островитяне на лошадей! Анна во время приездов Кантера уходила в свою с Мейбл комнату и запиралась там, пока перестук копыт его лошадей не затихал вдали.

***

С наступлением зимы на улице стало вообще невозможно находиться, и Амелия поневоле почти прекратила прогулки к морю. К сильному ветру прибавился колючий дождь; жители Джарисон-Хэйвена сменили летние шали, плащи и шарфы на подбитые мехом куртки с закрывающими почти всё лицо капюшонами. У богатых горожан в капюшон было вшито стекло, чтобы оставить хоть какой-то обзор, в куртках подешевле были попросту прорези для глаз – открывавшие глаза ветру, ливню, порой и граду. «Виктория», которая должна была прийти из Горма в середине декабря, задержалась на две недели из-за штормов. Мистер Коул в очередной свой визит красочно расписывал, как выглядел несчастный корабль – паруса лохмотьями, краска вся сбита, команда и пассажиры исхудавшие и совершенно замученные... – Это обычное дело, – со вздохом объясняла Иззи Мейбл и Амелии. – Мистер Эрнскотт говорил, что как-то раз «Викторию» унесло чуть ли не в Ледовое море, она проплутала несколько недель, приплыла в итоге в конце зимы одновременно с «Альбатросом». Задержка в этот раз для «Виктории» была особенно постыдной потому, что на борту плыла леди Йоланда Фиц-Герберт со слугами и приданым, направлявшаяся на свадьбу с бароном Кантером. Мейбл не испугалась, одолжив у Иззи куртку со стеклянными вставками, пройти к гостинице, где остановилась благородная гостья, и посмотреть, как та выезжает в Бэрреллплэйн. Йоланда Фиц-Герберт оказалась именно такой, какой её Мейбл и представляла. Светловолосая высокая женщина, с большим горбатым носом и очень тонкими бледными губами. От тяжёлого плавания она ужасно отощала, а кожа, в начале путешествия наверняка бывшая, как положено у аристократки, фарфорово-белой с лёгкой розовинкой, теперь была попросту синюшной. Есть некоторые люди, которых красавцами и даже хоть сколько-то симпатичными не назовёшь, но которые при этом обладают удивительным очарованием или же волевым характером – и, несмотря на все недостатки внешности, притягивают взгляд и нередко становятся душой общества. Леди Йоланда к ним не относилась. Пока лакеи носили её вещи, она стояла на гостиничной террасе, усталая, раздражённая и всем недовольная, и её в общем-то не самое уродливое лицо казалось просто отвратительным. Мейбл пожала плечами: после всего, что она слышала об их семейке, этого следовало ожидать. Но надежды на то, что этакая супруга хоть как-то повлияет на характер Саймона Кантера, было мало. Если леди Йоланда и могла на него повлиять, то только в худшую сторону. Но на самом деле у Мейбл было мало времени на размышления о Кантерах. Во-первых, в начале декабря малышка Мелли, которая до того при Мейбл даже ни разу не чихнула, заболела скарлатиной, причём в тяжелейшей форме. Доктор Мэдоуз не выходил из Эрнскотт-Хауса – ему отвели гостевую комнату. Мистер Эрнскотт, белый и недвижный, как мраморная статуя, сидел в кабинете, невидящим взглядом уставившись на свои бумаги, и лишь иногда, встречая доктора в коридорах, спрашивал «Как?» таким страшным тихим голосом, что Мейбл он в кошмарах снился. Ну а Иззи и сама Мейбл от девочки не отходили. Анну Джонс немедленно перевели в отдельную от Мейбл комнату, и доктор строго-настрого запретил им с Мейбл общаться. – Угробите себя и ребёнка, если подцепите эту дрянь! – заявил он. – Был у меня такой случай... У Анны к тому моменту шёл уже шестой месяц, и теперь от Крошки Билли в ней на первый взгляд осталось мало – волосы распушились, лицо будто чуть опухло, круглый живот был заметен даже под самыми свободными джарисон-хэйвенскими нарядами. Но Мейбл-то знала, что бывшая капитанша хотя бы из окна комнаты, но смотрит целыми часами на далёкое море. Тем более что слухи о выжившем «Багровом фламинго» приходили исправно и до того последовательно, что им уже верила не только Анна. Мелли оправилась как раз незадолго до прихода «Виктории», её лепет и радостный смех Иззи снова наполняли Эрнскотт-Хаус, а вечерами мистер Эрнскотт опять сидел в гостиной вместе с женой и дочерью. Но для Мейбл появилась новая забота – Анна. – Она будто совсем не беспокоится о ребёнке, – прогудел доктор Мэдоуз в тот день, когда уезжал обратно к себе домой, окончательно убедившись, что Мелли полностью выздоровела. – Вдруг навредит себе или ему? Вы уж за ней последите! Если начнёт рожать – мчитесь за мной немедленно, чтоб никаких повивальных бабок или шарлатанов-недоучек! У меня был случай, когда... – Но Анна не таскает тяжестей, она здорова, спокойна, ест хорошую еду, неужели она может родить преждевременно? – выпалила Мейбл. Она не сильно думала над вопросом – скорее задала его, чтобы избежать очередной истории. На самом деле случаи были и на её памяти – некоторые её знакомые, которые, казалось бы, идеально следили за собой, не доносили малышей даже до восьмого месяца. – Мы с вами устроены ого-го как странно! – наставительно поднял палец доктор и загрохотал дальше, не замечая слабых протестов Мейбл. – Никогда не знаешь, что будет! Я вот доктор, столько учился – и то! Но вы не переживайте! Надежда на лучшее есть всегда! Вон есть случай, миссис Лия Марберт из Фоами-Спрингс! Родила в конце шестого месяца – родные уже и памятник малютке заказали! А миссис Лия дама такая, палец в рот не клади – позвала меня, позвала трёх бабок, приплатила и сказала: будем выкармливать! Я и то надежд не питал, бабки сплошь причитали, а мальчишка возьми да выживи! Девять лет уже сейчас, здоровяк, только куриной слепотой вечерами мается! А был-то во-о-о-от такусенький, еле сопел! В общем, держитесь бодрее! Потирая уши и стараясь подавить тошноту, обычную после докторских рассказов, Мейбл пообещала присмотреть за Анной. Хотя сама Анна и вправду до сих пор не прониклась нежностью к малышу, Мейбл от души надеялась, что родит она благополучно. Бедная капитанша и так столько пережила – не хватало ей ещё дитятко потерять! Амелия из комнаты слышала докторскую историю – как её ни оберегали от случаев Мэдоуза, что-то до неё неизбежно доносилось. Незнакомой миссис Марберт она позавидовала. Это же надо – иметь такую сильную волю, так любить сына! Самой Амелии, как она ни вспоминала Уолтера, как ни твердила себе о долге, не удавалось полюбить своего хотя бы вполовину так же крепко. В животе отчётливо заворочалось, а затем на Амелию обрушились ощутимые пинки. Изнутри. Она сморщилась. Может, он хоть станет поспокойнее, когда родится? Вон Мелли, лапочка – лежит себе в колыбельке. Спросить бы у мамы, посоветоваться... Но Амелия не хотела. Маму, если она узнает всю правду, хватит удар. Непривычное это было ощущение, ничего не скажешь – чужой человек в животе. Да ещё и постоянно пихающийся и не дающий заснуть. И ему ещё предстояло обитать в ней три месяца – Амелия боялась и вообразить, каковы будут пинки и толчки потом, когда по величине младенец догонит Мелли! И как матери это терпят? – А я и не замечала, – улыбнулась Иззи, когда Амелия осмелилась её спросить. – Я очень любила сидеть и говорить с Мелли – гладила живот и шептала. Я уже чувствовала тогда, что будет девочка и что она меня внутри слушает. После этого Амелия почти перестала говорить с ней о ребёнке: было стыдно перед счастливой матерью, что она сама не чувствовала решительно ничего – кроме, естественно, пинков. Ей было в общем-то всё равно, кто родится, мальчик или девочка, но зато это живо интересовало всех остальных. – Лицо оплыло совсем, девочка будет, – настойчиво говорила Мейбл. – Волосы блестят и растут хорошо, мальчик будет, – упорствовала кухарка Эбби. Доктор Мэдоуз держал нейтралитет. Если он оказывался на месте подобных споров, он тут же обрушивал на каждую из сторон град историй о случаях, когда та или иная примета срабатывала ровно наоборот, и, довольный, удалялся с места сражения. Иззи и вовсе считала, что душенька Энни сама давно чувствует правду, просто не говорит. А Амелии по ночам снилась палуба «Багрового фламинго» – надувшиеся белые паруса, чайки, вьющиеся вокруг Джерри, стоящий рядом с ней Уолтер, восторженно бегающий от носа до кормы и обратно Питер, в очередной раз обменивающиеся колкостями Джозеф и Куница у штурвала.