Бриг «Багровый фламинго»

Выйдя из лазарета, Ивонн с облегчением подставила лицо падавшим с белёсого неба снежным хлопьям. Судя по всему, сыпная лихорадка, с августа свирепствовавшая в Курбарте и выкосившая множество людей в Грандане, Ла-Коржени, Пор-де-Пуассон, не смогла так же собрать свой зловещий урожай в Пор-де-ла-Рень. Смертей было около двадцати на весь город, и то это были либо нищие, либо раненые солдаты, так что неизвестно, только лишь лихорадка их доконала или всё вместе. Заболевших было сто пятьдесят, но сейчас уже в лазарете оставалось человек тридцать, и все уже были вне опасности. Большую часть коек в лазарете занимали пострадавшие в уличных боях, которые по-прежнему вспыхивали то тут, то там. С наступлением холодов затихли военные действия на море – миридийские корабли болтались у берегов, но подходить не подходили. Да и Собрание свои суда берегло. О короле Этьене, уплывшем на своём «Быстрокрылом» в Сауданию, до сих пор не было ни слуху ни духу, поэтому и монархисты забились в уголок и явно не выступали. Гражданская война выражалась только во всё тех же уличных драках, от которых раззадоренный народ не уставал. Ивонн работала в лазарете почти полгода. Её привела туда соседка по пансиону, загадочная, совсем юная чужестранка по имени Эуа-ле, которую пациенты, чтобы не ломать язык, звали Эвелин. Она не возражала. Эуа-ле на вид было не больше двадцати лет, но она каким-то образом умудрилась за совсем короткое время оказаться на одном уровне со всемогущей старой Жанеттой, начальницей сестёр милосердия, и свирепым, невероятно требовательным доктором Карверро. Там, где была Эуа-ле, немедленно исчезали расхлябанность и лень. Одним своим присутствием она приободряла самых отчаявшихся больных – и дело было не только в том, что её экзотическая красота неизменно притягивала мужские взгляды. Сама Ивонн первые дни ненавидела лазарет со всей страстью, на которую была способна. Кашель, стоны, тошнотворный запах крови, гноя и лекарств, вечно недовольные доктор Карверро и Жанетта... Через два дня работы Ивонн твёрдо, как она думала, заявила: – Эуа-ле, не пойду я больше туда! – У тебя две дороги – туда или в бордель, – непреклонно ответила Эуа-ле. Ивонн вспыхнула: – Как ты можешь так говорить! У меня есть деньги от отца... – Которых, как я уже говорила, надолго не хватит. Куда устроится молодая девушка без связей и без поддержки семьи? Ах да, ещё ты, конечно, вправе открыть свою настоящую фамилию – и тогда тебя со всеми удобствами устроят в тюремную камеру. Эуа-ле каким-то образом было известно, что Ивонн происходила из старинного рода де Жерьезов. Откуда она это узнала, она говорить отказывалась. – А может, кто-то возьмёт меня гувернанткой к детям, как вот Веронику Ларвье с полуподвального этажа? – слабо предположила Ивонн, сама сознавая, что несёт чушь. Эуа-ле так и прыснула: – Гувернанткой, скажешь тоже! Энтони просто отыскал себе наивную одинокую дурочку, которую можно безбоязненно затащить в постель. Как ни противно было думать о таких вещах, но Ивонн понимала, что соседка права. Энтони Джамбл, тот самый, бывший пират, который зачем-то поселился в их пансионе, с белобрысой тихоней Вероникой о детях не говорил вообще – возвращаясь с работы (он нанялся к кому-то в охрану), он непременно принимался ухаживать за гувернанткой, и с каждым днём всё откровеннее. В ответ на любые осторожные предостережения соседей Вероника возмущалась и говорила, что мистер Джамбл очень благородный человек. В общем, Ивонн, пересиливая себя, продолжила работать в лазарете. Постепенно она привыкла и к крикам боли, и к страшной вони, зато научилась разбирать в общем гвалте слабые благодарности пациентов и радоваться их выздоровлению. Конечно, до бойкой и неустрашимой Эуа-ле ей было далеко, но всё же ненависть к делу сестры милосердия исчезла. – Ивонн, у тебя всё в порядке? – Эуа-ле выпорхнула из здания лазарета. Странно смотрелась на ней, черноволосой смуглянке, элегантная белая шубка. – Да, новых заболевших не было, Дюпона, Гарнье и Маршаля сегодня выписали, – доложила Ивонн. Так как сыпная лихорадка настолько слабо ударила по городу, именно малоопытной Ивонн отважились доверить весь барак больных. – Прекрасно. Ферье опять ранен. Предплечье. Везунчик Ферье, как его прозвали, лейтенант городского гарнизона, каждую неделю разнимал уличные драки и каждую же неделю оказывался после этого в лазарете, и непременно с ножевой раной. Но Везунчиком его прозвали не из чистого ехидства – каждая рана, будь она хоть сколько глубокой, заживала за два дня, и Ферье с молодцеватым видом выходил в город – до следующей драки. Некоторые остряки говорили, что он нарочно подставляется, потому что влюблён в одну из сестёр милосердия, и, вероятнее всего, в Эуа-ле, которая чаще других дежурила на ножевых ранах. Если так и было, то Эуа-ле оставалась неприступна. – Пойдём домой, – сказала она. Они с Ивонн всегда ходили по улицам вместе – ради Ивонн, конечно, потому что Эуа-ле дралась как львица, бегала не хуже антилопы, а ещё умела обращаться с ножом и пистолетом, которые всегда держала при себе. Откуда и зачем у неё взялись такие умения, тоже оставалось тайной. На этот раз повезло – ни нож, ни пистолет применить в деле не пришлось. Девушки спокойно дошли по заснеженным улицам от Королевского бульвара до улицы Жасминов, где добрая мадам Зере уже встречала их с горячим кофе.

***

Увидев, что Ивонн и Эуа-ле вернулись, Энтони понял: сейчас или никогда. Оставался месяц до окончания срока выплаты долга. А у Ивонн, как он не раз слышал из её разговоров с Эуа-ле, оставались кое-какие денежки... Он улучил момент, когда Эуа-ле отвлеклась на разговор с хозяйкой пансиона, и перехватил Ивонн на лестнице. – Дорогая мадемуазель Бернар, уделите мне пару минут, прошу вас! – проникновенно воскликнул он. Но в ответ получил лишь холодный недоверчивый взгляд – девчонка, как назло, помнила о его пиратском прошлом. – Что случилось? Нужна помощь с детьми? – Не совсем. Видите ли, я задолжал одному человеку огромную сумму, и если не отдам её до конца месяца, мне грозит страшная расправа! Бедные Леон и Мирей останутся голодать! – Сочувствую, – по-прежнему скептическим тоном ответила Ивонн. Но выражение лица у неё смягчилось, и Энтони мысленно поздравил себя с успехом. Трагический голос, упоминание горькой доли детей... всё это действует безотказно. – Не найдётся ли у вас хоть какого-то запаса денег? – отчаянно спросил он. – Сколько вам надо? – осторожно спросила она. Энтони прямо возликовал. – Вся сумма вряд ли вам по карману... да и не смею я вас обирать... Я задолжал две тысячи шестьсот пятьдесят рояльдоров. Ивонн ахнула: – Ну вас и угораздило! – Так вот, если у вас, милая мадемуазель Бернар, отыщется хотя бы пара лишних золотых... Удача уже была на пороге – Ивонн начала что-то сосредоточенно подсчитывать в уме. Но тут на лестницу вылетела Эуа-ле, увидела, что творится, и прикрикнула: – Не вздумай ему ничего давать! А вы, сэр, прекратите дурить людям головы, у вас для этого Вероника есть! Энтони стиснул зубы и едва удержался, чтобы не сшибить эту негодяйку с лестницы прямо сейчас. Пока что месть Эуа-ле пришлось отложить – он решил, что стоит сначала разобраться с долгом Барсуку. Но как же она порой выводила его из себя! Нет, сшибить с лестницы – слишком быстро и легко. Надо ждать случая удобнее. Что-то тронуло его за ногу. Энтони равнодушно посмотрел вниз – так и есть, Мурлыка. Отъевшийся на мышах и подачках, с пышной блестящей шерстью кот мало чем напоминал грязного заморыша, которого дети подобрали в подвале. Он уже не интересовался бумажками на ниточке, предпочитая настоящую дичь, но Мирей по-прежнему любил больше остальных хозяев и часто устраивался у неё на руках, когда она кашляла – грел. От знакомства с маркизом Мегреллем Леон ещё летом почему-то отказался наотрез. Точнее, он сказал следующее: – Не сейчас. Чуть позже. Пока нет смысла. Энтони тогда закатил глаза: вот ведь аристократические заморочки! Он, уже было надеявшийся сплавить детвору Мегреллю, попробовал переубедить Леона ещё раз, но тот стоял на своём, хоть кол на голове теши. Маркизу Мегреллю не было смысла рассказывать о дворянских детях, не познакомив его с ними – ну кто поверит таким небылицам? В эти времена всякий, кто желает, может назваться дворянином. Поэтому Леон и Мирей всё так же квартировали у мадам Зере. Вечерами Леон просил Энтони, чтобы тот учил его фехтованию – с одной игрушечной саблей дело продвигалось плохо, но мадам Зере, узнав, что «мальчики» хотят тренироваться, разрешила им брать кухонные ножи. «Только смотрите у меня, не пырните друг друга ненароком!» Хоть и неохота была учить этого сопляка, но Энтони рассудил, что ему-то самому всё равно упражняться надо, если он не хочет форму потерять, так что с равным успехом можно упражняться и с Леоном вместе. С Мирей он вообще почти не имел дела. Она поправилась, насколько это было возможно – горячка и слабость исчезли; кашель, правда, остался, но сухой и не такой частый и надрывный. Мадам Зере и сёстры милосердия постоянно спорили, как лучше долечивать девочку: держать её в тепле или на свежем воздухе? Старуха настаивала на том, чтобы закрывать в комнате Мирей окна и законопачивать щели, иначе сквозняки её доконают. Девушки с несносной Эуа-ле во главе утверждали, что их драгоценный доктор Карверро держит окна открытыми у всех больных и раненых, кроме самых тяжёлых, потому что свежий воздух целебен. Пока что компромисс был достигнут тем, что пару часов в день каморка проветривалась, а остальное время всё было закрыто и законопачено, в соответствии с методом мадам Зере. За последним после возвращения с работы следил Энтони, державший сторону хозяйки пансиона, чтобы досадить Эуа-ле. Денег, которые Энтони получал от маркиза – по десять рояльдоров в месяц, – хватало на оплату пансиона, еду и одежду; часть откладывалась на чёрный день. Конечно, до двух с половиной тысяч было далеко, как до звёзд. И вот теперь единственная надежда в лице сочувствия Ивонн рухнула. Можно было не сомневаться, что Эуа-ле обработает девчонку так, что та на Энтони и смотреть не пожелает. – Что-то случилось? – из комнат детей вышла обеспокоенная Вероника. Уже три месяца как она была его любовницей – в отличие от многих своих предшественниц, она, по крайней мере, вслух не терзала его вопросами о свадьбе. Но своей исключительностью гордилась и на звание члена семьи (хотя какая тут семья, никто никому роднёй не приходится) претендовала. – Долг у меня. Барсуку. Две тысячи семьсот, – теперь, когда Вероника была надёжной, можно было говорить с ней прямо. – Экю? – осторожно уточнила она. – Флореалей? – Бери выше – рояльдоров. – Это с каких это пор? – ужаснулась она. – Да Мегрелль меня ещё летом в охранники брать не хотел. Пришлось нанять подставных грабителей. При всей своей наивности, Вероника поняла. – И какой срок? – безнадёжно уточнила она. – Ещё месяц есть. Вероника успокаивающе взяла его за руку. – Может, я схожу? Попробую достать? Ох уж эта неутомимая жертвенность! Любила Вероника подражать романтическим героиням, ничего не скажешь. Понятно было, как она собиралась достать деньги. Только вот сметливости ей определённо не хватало. – Вероника, я ценю твою самоотверженность, – ласково улыбнулся Энтони. – Но посуди сама: за месяц такие деньги ты бы достала только в качестве содержанки короля, и то не факт. Я найду способ платы сам. Ещё несколько мгновений Вероника продолжала встревоженно смотреть на него, но Энтони так и лучился уверенностью, и она успокоилась. А мысленно Энтони перебирал самые невероятные возможности. Попросить маркиза Мегрелля одолжить денег? Ага, так он и одолжит. Простому начальнику охраны. Две с лишним тысячи, держи карман шире! Своровать? Но это означает попасться всё тому же Барсуку. А может... Кстати! Власть Барсука заканчивается за границей города. Может, податься на судно... поднять чёрный флаг... Вот ведь некстати же началась зима! Или пустить Веронику на заработок? Да ну, такая идиотка долго не протянет – или же её заставят остаться в доме свиданий. А тогда у мадам Зере и детей сразу возникнут вопросы к Энтони. Хотя... Тут появилась такая блестящая идея, что затмила даже мысль о пиратстве. Эуа-ле! Ну не может девчонка из «Золотого солнца», агент тайной службы и кракен знает кто ещё быть без гроша за душой! В её комнате, сто против одного, где-то запрятаны такие богатства, которые не снились даже Леону в его лучшие дни! План был безупречен. Подольститься к Эуа-ле и добраться до богатств. И первый этап мести, и уплата долга – всё в одном флаконе! Энтони звонко поцеловал Веронику и пошёл к Леону, ждавшему его на фехтование.