Бриг «Багровый фламинго»

В какой-то момент Энтони почувствовал, что Вероника – очень слабо – задышала сама. Он даже на несколько секунд замер, чтобы удостовериться в этом – действительно, у её лица ощущались еле заметные, но колебания воздуха. – Кажется, подействовало! – прошептал он. Что именно подействовало, он не знал. – Это настой красавки, так, полумера, – бросила Эуа-ле, не прекращая массировать грудь Вероники. – Если рыба… вот, наконец-то! Со стороны кухни прибежали сёстры милосердия и мадам Зере. У последней в руках была миска, от которой сразу разнёсся острый рыбный запах. – Как вводить-то будем? Она глотать не может! – воскликнула одна из девушек. – Так же, как и лягушатину. Мадам Зере, давайте сюда! Ивонн, делай пока массаж! – и Эуа-ле схватила протянутую миску, в которой, как выяснилось, плескалась жидкая сероватая кашица. Поставив миску на пол рядом с лавкой, она сгребла как можно больше этой кашицы и принялась усердно втирать Веронике в кожу рук. Энтони напряжённо наблюдал за этим, чувствуя, что тут он совершенно бесполезен. Сероватая гадость ему доверия не внушала, но вдруг… Тут Ивонн, вместо Эуа-ле теперь заступившая на массаж, взвизгнула: – Пульс слабеет! – и заработала руками с утроенной силой. – Давайте я? – предложил Энтони. Правда, он понятия не имел, как надо массировать сердце, но сколько там силы у этого барашка? – Заткнитесь, – отрезала Эуа-ле. Кто-то из сестёр милосердия, обернув руку тряпкой, снял с неё перчатки (видимо, их тоже выбросили на улицу – Энтони слышал скрип двери и ощутил, как пахнуло холодным воздухом), и она, отстранив Ивонн, вновь склонилась над Вероникой. Сколько времени прошло, Энтони не помнил. Он снова пытался делать Веронике искусственное дыхание, стараясь не думать о том, что её собственного он уже не чувствовал, и пришёл в себя только тогда, когда его потянули за плечо. Обернувшись, он увидел мрачную Эуа-ле – он не заметил даже того, что она уже перестала делать массаж. – Всё, – угрюмо сказала Эуа-ле. – Тут уже ничего не сделаешь. Энтони застыл, отказываясь в это верить. Что значит – ничего? Он вновь посмотрел на недвижно лежащую Веронику: – К-как? А… А как же… А это… рыбное? – «Это рыбное» – это другой яд, который блокирует ваш, и в тех рыбах, которые покупает мадам Зере, его, конечно же, кот наплакал! – чуть ли не прорычала Эуа-ле. – Если бы он у нас был под рукой сразу, как отравилась Вероника, ещё можно было бы на что-то надеяться, а так – пока мы его втёрли, паралич уже было не вылечить. Энтони опустился на лавку, всё ещё не понимая, как может происходить то, что происходит. Он ещё раз поглядел на Веронику, надеясь, что Эуа-ле ошиблась или он ослышался – и отшатнулся, едва не упав на пол. Глаза девушки смотрели на него… то есть уже не смотрели, но от этого было ещё страшнее. Энтони понял, что она до последнего ждала, что он ей поможет. Двое или трое человек всхлипывали. Послышались шаги босых ног по полу и голос Леона: – Что тут такое? Все так шумели… – Леон, случилось несчастье, – ответила Эуа-ле. – Ивонн, пройди, скажи им… – и она добавила ещё что-то шёпотом. Всё это Энтони слышал будто сквозь вату. Он сидел на лавке, уставившись на свои сложенные на коленях руки и боясь опять встретиться взглядом с остекленевшими голубыми глазами. Иногда он по-прежнему думал, что это всё не всерьёз, что ему просто снится какая-то чушь после убийства Барсука, что Вероника лишилась чувств, но вот-вот очнётся, что это дурацкий и очень правдоподобный розыгрыш, что можно отойти на шаг назад и всё исправить… – Ох, и как она отравилась-то? – спросила мадам Зере. – Вы о каких-то лягушках толковали, так у меня ж тут не водятся… – Это образно, это просто название яда, – вдруг сообщила Эуа-ле. – Веронике на рынке подсунули не пойми что вместо её пилюль от головной боли. От такого заявления Энтони даже немного пришёл в себя и в полном изумлении уставился на неё. Что это значит? Почему Эуа-ле соврала? Она же его терпеть не может, если бы его удалось вышвырнуть из пансиона, а то и прямо в тюрьму, она была бы только счастлива. Или она вовсе не так его ненавидит, как хочет показать? Всё-таки, как он и рассчитывал, она не осталась равнодушной к его внешности, улыбкам и галантностям… Странно, но от этой мысли почему-то не стало приятно. Он и не заметил сразу, когда мадам Зере подошла к нему и протянула чашку тёплого молока с мёдом: – Выпейте, мистер Джамбл, бедный, вы ж с ног валитесь. Он покорно взял чашку и выпил, почти не разбирая вкуса. Вокруг него девушки обсуждали, брать рыбную кашицу в лазарет или выкинуть (вроде слишком сильный яд и пользы от него мало, но вдруг ещё кого-нибудь лягушками отравят?), говорили, что похоронят Веронику в общей могиле умерших пациентов лазарета – ведь цены на кладбищенскую землю за последний год так взвинтили… Энтони удивился, почему не слышно голоса самой Вероники – «Ой, конечно, я совсем не хочу быть обузой – но будет ли это прилично, ведь я же не пациентка?» – Мистер Джамбл, простите великодушно, но нам надо перенести её до похорон в погреб, – снова шагнула к нему мадам Зере. – Что? А, да… – Энтони встал и вместе с какой-то широкоплечей сестрой милосердия поднял лавку. Глаза Вероники кто-то уже закрыл, и теперь выглядела она не так страшно – казалось, что она устала и легла подремать. Алый румянец исчез, дополняя иллюзию мирного здорового сна – Вероника же всегда была совсем бледная. Когда они спустились в погреб, девушка, сказав что-то утешающее, чего он не разобрал, потрепала его по плечу и поднялась наверх. Ну понятно, работницы из лазарета привыкли видеть умирающих, а Веронику они едва знали – для них это, конечно, несчастье и потеря, но мир не перевернулся. Оставленному с умершей наедине, Энтони опять стало не по себе. Что-то положено говорить? Наверное, положено, а иначе почему бы сестра милосердия ушла? – Вероника, э-э, извини, – выдавил из себя он и положил было руку ей на щёку, но тут же отдёрнул – щека стала заметно прохладнее. Набрав в грудь воздуха, он попытался ещё раз: – Вероника, ты, э-э-э, пожалуйста, прости, что так произошло. Я... ты... я... этого... не хотел, – даже зная, что больше никто этого не слышит, Энтони сознавал, насколько жалко это звучало. Попросить прощения у живой девушки он мог бы легко, за что угодно, но как можно улыбаться и подмигивать умершей? Когда он представил это, его затрясло уже всерьёз, и он вскочил и пулей взлетел по лестнице в прихожую. – Ох, мистер Джамбл! – его крепко обняла мадам Зере. К счастью, она приняла эту трясучку за плач. – Сил прямо нет, как ужасно! Бедная, бедная девочка! Убить их мало, этих, кто фальшивые лекарства делает! Энтони прямо вцепился в неё – мадам Зере была олицетворением всего земного, живого и надёжного, и охвативший его ужас немного отступил. – Тише, тише, – ворковала она, – держитесь, мистер Джамбл, у вас детишки, ради них... Заметив, что он успокоился, она осторожно спросила: – Можно я тоже пойду попрощаться? Неизвестно, удастся ли прийти на похороны, если они будут в лазарете... – А? Да… да, конечно, идите. Прислонившись к стене, Энтони тяжело выдохнул. Проклятые Жанна и Лидия с их лягушками! – Я бы на вашем месте хотя бы признавала собственную вину, – раздалось от двери. Эуа-ле, со сверкающими от ярости глазами, стояла там, скрестив руки на груди. Неужели он пробормотал про Жанну и Лидию вслух? – Если бы вы не забыли, как последний идиот, об измазанной ядом перчатке, Вероника была бы теперь жива, – отчеканила Эуа-ле. – А к Жанне и Лидии, кстати, вас тоже никто присоединяться не просил. Ходили бы себе на «Фламинго» и горя не знали. – Я... они меня заставили... – Ох, за кого вы меня принимаете? Я видела, как вы, с таким счастливым ещё видом, развлекались во «Флоре» и строили глазки то Лидии, то Анните. Никто вас не заставлял, мистер Джамбл. – Так почему же ты за меня заступилась, раз такая поборница добродетели? – сорвался Энтони. – Тихо! Если бы мадам Зере и прочие узнали о лягушачьем яде, вас бы самое меньшее прогнали отсюда палками, это точно, и этим привлекли бы внимание всё тех же Жанны с Лидией и прочих мирандистов. И вот тогда, помимо Вероники, мог угодить в ловушку и весь наш пансион целиком, с потрохами. – Что ещё за мирандисты? – Энтони уже вообще слабо понимал, что происходит. Может, ещё не выветрилось до конца его собственное вчерашнее отравление. – Ведь Жанна и Лидия – противники Миранды Хинелитской. У Эуа-ле округлились глаза: – Это... это они вам наговорили? Ну поздравляю, мистер Джамбл, это означает, что они вас считают безнадёжно тупым. И что вам на «Фламинго» не сиделось? Вы думаете, вы бесстрашный и хитроумный разведчик, незаменимый и непревзойдённый? Ошибаетесь. Мирандисты ценят вас ещё меньше, чем вы ценили несчастную Веронику. – Ты всё врёшь! – Энтони давно так не хотелось придушить эту гадину. Он вовремя вспомнил, что у неё при себе нож и пистолет, а всего лишь в паре десятков футов от них мадам Зере и Вероника… в смысле, мадам Зере, одна мадам Зере. – Ну ладно, вру так вру. Продолжайте валить всю вину за собственные преступления на мирандисток – ох, то есть, я хотела сказать, верных сторонниц короля Хосе. А вот мне стыдно, что я не стала оттаскивать от вас Веронику, пусть у меня даже и без неё дел было по горло. Я думала, что с вами такой доброй наивной дурочке всё-таки будет лучше, чем одной на улицах! Вы хотя бы делали вид, что вам до неё есть дело, она была счастлива, несмотря ни на что! – В смысле – «счастлива, несмотря ни на что»? Вероника жила очень хорошо для нынешнего времени! – оскорбился Энтони. – Если бы только не вчерашняя моя дурость… – Само собой! Вы не замечали, как она каждое утро вставала ни свет ни заря, чтобы вы получили горячий кофе и завтрак в постель перед уходом на службу, весь день мыла полы, помогала мадам Зере на кухне, чистила ботинки постояльцев, делала что угодно, лишь бы вы получили дополнительную скидку за ваши комнатушки, а вечером ещё полчаса прихорашивалась, чтобы предстать перед вами чистенькой и опрятной! Она работала без отдыха, нередко почти без еды – сколько раз мы предупреждали её насчёт её здоровья! А вы не замечали решительно ничего! Переведя дух, Эуа-ле пристально посмотрела на Энтони: – Вот что, мистер Джамбл. Не всякий умеет любить так, как Вероника. Горько думать, что и свою любовь, и свою жизнь она извела ради того, кто и мизинца её не стоил. Если бы можно было отмотать время назад, я бы переманила её в лазарет в первый же вечер после её здесь появления. Всего вам хорошего. Она побежала по лестнице к своей комнате. Спустя мгновение со стороны полуподвала вынырнула Ивонн, вытирая покрасневшие глаза. – Мирей спит, – бросила она. – Леон – не знаю, но он точно лёг и закрыл глаза. Ивонн тенью проследовала за Эуа-ле. Энтони, который чувствовал, что его окунули головой в помои, поморщился: и эта туда же, подпевала... Как других унижать, всегда пожалуйста, а сама Эуа-ле, может, постоянно таких же Вероник убивает. От неё можно ожидать всего... Нет, ну зачем Веронике было так себя изводить? Они же не нищими были! Маркиз Мегрелль ему платил достаточно, чтобы Вероника могла не волноваться о плате за пансион! И без горячего кофе он бы не помер – подумаешь, в плаваниях вообще иногда без воды приходилось обходиться. Хоть бы Жанна и Лидия перестали его дёргать. Вряд ли перестанут... но вдруг? Ладно, если они опять захотят поручить ему какое-нибудь задание, надо будет потребовать, чтобы без яда. По крайней мере, без такого подлого яда. Откуда вообще взялись такие мерзкие лягушки? Энтони немного помечтал о том, как проберётся в булочную и с наслаждением перестреляет всех обитателей террариума. Впрочем, даже если бы ему это удалось, толку было бы чуть – наверняка у Жанны припрятаны ещё какие-нибудь заковыристые отравы. Из подвала поднялась мадам Зере: – Мистер Джамбл, вы ещё здесь? Хотите ещё побыть с мадемуазель Ларвье? Я оставлю вам свечу. – Нет! – поспешно замотал головой Энтони. – Ах, понимаю, вам, конечно, тяжело... – мадам Зере снова обняла его и потрепала по спине. – Ради детишек, мистер Джамбл, не сдавайтесь! Мадемуазель Ларвье хотела бы, чтобы вы держались так же мужественно, как прежде, ради Леона и Мирей. Она так нежно их любила, родная мать бы так не заботилась! Она проводила его до полуподвала: – Сёстры милосердия сказали, что постараются устроить похороны послезавтра. – Да, это подойдёт, – невпопад пробормотал Энтони, заходя в свою с Леоном комнату. – Э... спокойной ночи, мадам Зере. – Спасибо, мистер Джамбл, да где ж уж тут спокойствие! – всхлипнула старуха, закрывая за ним дверь. Леон или действительно спал, или хорошо притворялся, но Энтони заметил у него на лице дорожки от слёз. Не раздеваясь, он сам лёг на свою кровать и прикрыл глаза. Спалось ему тяжело. Ему постоянно виделась Вероника, живая, но с остекленелыми глазами, услужливо спрашивавшая, чем ещё она может ему помочь. Энтони несколько раз за ночь просыпался в холодном поту и почти решался попросить у мадам Зере свечу – останавливало его только то, насколько жалким трусом он будет тогда выглядеть в глазах Леона.