"Игра судьбы"

Утром Адам подошел к комнате Гейла и осторожно приоткрыл дверь. В постели Гейла не оказалось. Адам обнаружил его в ванной комнате перед зеркалом с бритвенным прибором в руках. - Ничего, что я взял твою туалетную воду? - спросил он. - Здесь все твое. Специально для тебя куплено. Не знаю, чем ты пользуешься, если что не так, скажи. - Мне нужны мои вещи. Ты сможешь это организовать? Надо бы позвонить знакомым, у которых я остановился. - Все сделаем, не беспокойся. Сейчас тебе подадут сюда завтрак. Ты пока не вставай, рано еще. - Не буду я есть в постели, — сварливо заявил Гейл. - И лежать не буду. Зачем ты на меня врачей напустил? Терпеть не могу лечиться! Отошли всех назад. Я уже вполне сносно себя чувствую. - Хорошо, позавтракаем вместе в столовой. Но врачей не отошлю. Потерпи еще хоть два дня. - Ты что думаешь, я у тебя здесь навечно поселился? - Было бы неплохо. Когда тебе надо домой возвращаться? - Ну, скажем, неделя у меня еще есть. - Вот и отлично! - сказал Адам, не сомневаясь, что за неделю вполне сможет изобрести множество хитроумных предлогов, чтобы задержать Гейла в Лос-Анджелесе. За завтраком они сидели вдвоем. Алишия упорхнула по своим делам с раннего утра, не дождавшись пробуждения загадочного друга Адама. Большой стол из красного дерева был красиво сервирован и заставлен вкусностями в таком количестве, что можно было накормить до отвала десять человек. Вокруг хозяина дома и его гостя кружился официант, обходя их то справа, то слева. - Ешь как следует, - сказал Адам. - У меня хорошие повара, со специальным образованием. Люблю вкусно поесть. А на обед будет уха из осетрины. Конечно, с той, что мы варили с тобой на ранчо, не сравнится, но тоже неплохо. - А черного хлеба нет? - спросил Гейл. - Я белый не люблю. Адам сразу нахмурился и приказал принести черного хлеба. - Извини, - сказал он, - мы с Алишей едим только белый. Вот народ, могли бы мозгами пошевелить, раз у меня гость! Вернулся официант и доложил Адаму на ухо, что черного хлеба в доме нет, но за ним уже послали. Неимоверным усилием воли, сдержав рвущуюся с губ брань, Адам снова извинился и вышел из помещения. Через минуту весь дом гулко наполнился громовыми раскатами его голоса. Когда он вернулся, Гейл сказал: - Если ты будешь орать на людей из-за каждого сказанного мною слова, я немедленно уеду. - Хорошо, больше не буду. Не терплю бестолковости. В конце концов, я им деньги плачу. Что ж мне еще и расшаркиваться перед ними? - Расшаркиваться не надо, но унижать тоже нельзя. - А я не унижаю, я просто на них накричал. - Если ты повышаешь на человека голос, то этим уже унижаешь, - на лице у Гейла появилось упрямое выражение. - Хорошо, хорошо, я же сказал - больше не буду. Прости, иногда меня заносит, - он посмотрел на Гейла с улыбкой. - А ты все такой же идеалист. Людей любишь. А они все одинаковы. Да окажись у них завтра власть или деньги, и они точно так же станут орать на своих служащих, а то и еще хуже. - Я бы не стал. - Ну, разве что ты. Если бы все были такие, как ты, на Земле давно бы наступило благоденствие. Принесли черный хлеб, и друзья приступили к завтраку. - Ты домой, на ранчо, ездил? - спросил Адам. - Был в этом году в феврале. Первый раз. Сходил на могилы. - Как, первый раз за столько лет? Гейл молча кивнул. Адам, как и прежде, понимал друга без слов и не стал больше задавать на эту тему вопросов. Видно, не переболело еще у него в душе. Скорее всего, от посещений ранчо его удерживала вероятность встретить там Томми. - А сам-то ты по ранчо скучаешь? - спросил Гейл. - Скучаю безумно. Давай летом съездим с тобой вместе. Будем спать на сеновале, пить парное молоко, рыбу ловить и в лесу пропадать. Красота! Твой дом еще стоит? - Да, с домом все в порядке. Там сейчас Мэт живет с женой и детьми. Он мне все о тебе рассказал: как ты хотел за мной в Ливию ехать, а тебе сказали, что я погиб, и как твою маму убили, что отец скончался. Все это он узнал от брата. Адам отметил про себя, что Гейл так же, как и он сам, избегает произносить определенное имя. - А ты что же ни разу не поехал? - спросил Гейл. Адам опустил голову: - Гейл, мне тяжело было, да и без тебя все выглядело бы там по-другому. - Тогда едем, в июле, - Гейл заметно повеселел, глаза у него заблестели. - Я рад, что ты не забыл. Мне было показалось, что ты променял наше ранчо на джакузи. Адам засмеялся: - Не променял, клянусь тебе, не променял! И не забывал никогда, разве можно такое забыть? Они увлеклись разговором и, как в старые добрые времена, никак не могли наговориться. Вскоре, однако, набежали воинственные медики, готовые за те колоссальные деньги, что заплатил им Адам, залечить больного до смерти. Сопротивление строптивого пациента было сломлено в мгновение ока: он был водворен в свою комнату, припечатан к кровати, подключен к системе и напичкан лекарствами. Через час Адам нашел его замученным и несчастным, с выражением жертвенной покорности на лице. - Как ты себя чувствуешь? - поинтересовался Адам. - Никак, - слабым голосом отозвался Гейл, безразлично глядя перед собой, - я уже ничего не чувствую. Кажется, они увидели во мне объект для демонстрации врачебного искусства. Сжалившись над ним и посоветовавшись с доктором, Адам отослал медиков, рассудив, что присутствия домашнего врача будет теперь вполне достаточно. Гейл сразу же воспрянул духом. - Спасибо, друг, - с чувством сказал он, - ты меня спас. Я снова могу радоваться жизни. - Радуйся, - Адам присел рядом, - но встать я тебе все равно не разрешу. - Да ты тиран! - воскликнул Гейл. - Сначала меня ударили по голове, потом пытали, а теперь уложили в кровать и встать не дают. А-а, - он злорадно погрозил Адаму пальцем, - все хотел спросить: что это твои молодцы делали в лесу? Вот так ты избавляешься от трупов старых друзей? Адам быстро встал, выглянул за дверь и, закрыв ее, сказал: - Гейл, прошу тебя, забудь о том, что ты видел в лесу. Гейл перестал улыбаться. - Таак, - протянул он, - приехали. Значит, я попал в самую точку. Он встал, прошелся по комнате и остановился напротив красно-коричневого стенного ковра, сотканного из шерсти ламы руками потомков древних инков. Ниже в рамке, на невысоком комоде, стояла фотография Адама в обнимку с Алишей на фоне легендарного Мачу-Пикчу. - А знаешь, что сказал в день казни Великий Инка своим палачам? - обратился он к Адаму. - «Что возьмешь с испанцев, ведь они родились там, где нет ничего прекраснее золотого кирпича». - Я все время ждал, что ты скажешь нечто подобное, - угрюмо отозвался Адам. - Что же, если человек богат - это плохо? - Нет, не плохо. Только какой ценой это далось? Знаешь, по ночам во сне я вижу реку, двоих мальчишек на мокрых камнях и как солнце всходит над лесом. А что видишь ты? Не тот ли труп в лесу, присыпанный землей? - Он убил мою мать. Я должен был отомстить. Я выслеживал его много лет и наконец убил. И убил бы снова! За что ты меня судишь? - Судить тебя я не имею права. Я и сам не святой. В Ливии я тоже не цветочки выращивал. Война - штука жестокая, к тому же она изощренно коварна. Каждый день проверяет она человека не только на выживаемость, но и на совесть. Смотришь - вернулся парень с войны, повезло ему - уцелел в кровавом месиве, живой он, а вроде как мертвый. Я здесь, в Лос-Анджелесе, нашего лейтенанта навестил. Сидели мы вместе, выпивали, ребят наших вспоминали, а потом, слово за слово, выяснилось, что он, храбрец, боевой офицер, награжденный орденами и медалями, состоит на службе у какого-то криминального авторитета, особу его «священную» охраняет и в его гнусных разборках участвует. Пробовал я до него достучаться, на самолюбие давил, взывал к его офицерской чести - все напрасно, вижу - мертвый он, души в нем не осталось, и веры ни во что нет, как такого убедишь? Я-то выдержал, но если бы знал, что меня ждет, - ни за что бы не пошел. Тогда-то я с отчаяния туда рванул. Выделывался дурак что-то, неизвестно кому и что хотел доказать. Там, конечно, война, делай, что прикажут, только вот убежденности во мне не было. Это потом уже звереешь, когда видишь, как вокруг ребята свои гибнут. Тогда ненависть застилает глаза красной пеленой, и одна только мысль остается в голове — уложить как можно больше проклятых сволочей. Помню, завязался у нас бой один. Меня огнем от наших куда-то в сторону отнесло. Привязались ко мне двое, не отстают никак. Я уходил от одной развалины к другой. К тому времени я уже не в одной перестрелке побывал и в панику не впадал. Так что завалил я одного в конце концов, а второй вроде как растерялся без своего и совсем уже сдуру сам под пулю подставился. Выглянул из-за угла, смотрю - один без движения лежит с дыркой в голове, а второй еще шевелится. Я нож достал и пошел к нему. Прикончу, думаю, гада, не буду на эту падаль лишнего патрона тратить. Схватил врага за горло и нож над ним занес. И вдруг вижу: пацан это еще совсем, лет пятнадцати, не старше. Он говорил что-то по-своему и рукой от меня заслонялся. Я растерялся. Сижу над ним, как потерянный, и двинуться не могу. Дышал он часто, в горле у него свистело и булькало. Осмотрел я его. Плохо. Пуля близко от сердца прошла. Ладно, решил я, попробую мальчика до части дотянуть. Организм молодой, может, выдержит. Перевязал я раненого взял на плечо и пошел. Иду по жаре, в пыли, и чувствую, что совсем плохо ему, пацану этому. Хрипеть он начал. Я его на землю положил, из фляжки своей напоил и лицо ему обмыл. Он все шептал что-то, бредил, наверное, и за руку меня хватал. Так, сжимая мне руку, и умер. Хотел я уйти, да не смог. Достал я свою лопатку и начал рыть могилу. Торопился очень: слышал я, что хоронят они своих до захода солнца. Вырыл яму, положил его, как полагается, лицом на восток и тельняшкой своей прикрыл. Так и похоронил. Что я еще мог для него сделать? Сверху камень положил, и все, что в карманах у него нашел, чтобы по этим вещам его потом опознали. Постоял над могилой. Что говорить - не знаю. Только и сказал: «Да упокой, Господь, его душу». Тут солнце и скрылось за горой. Об этом случае я до сих пор никому не рассказывал, тебе - первому. Гейл замолчал, глядя перед собой расширенными глазами, не в силах отогнать мучительное воспоминание. - Не казни себя так, - сказал Адам, - нет твоей вины в смерти мальчика. Ты же не знал, в кого стреляешь. - Незнание не освобождает от ответственности. Понимаешь, я ребенка убил, своими руками. Там, на войне, всякое бывало; ходишь все время рядом со смертью и ко всему привыкаешь, только к виду убитого ребенка привыкнуть нельзя. Дети за себя не отвечают, за них отвечают взрослые, и, если мы, взрослые, будем втягивать детей в наши кровавые разборки, значит не люди мы уже, а мутанты. Да, мутанты! Он снова побледнел, как в прошлый раз, и пошатнулся. - Э, нет, брат, все-таки вставать тебе еще рано, давай-ка ложись, - сказал Адам, укладывая его в постель. - И нервничать тебе нельзя. Что это мы все о плохом? Расскажи что-нибудь хорошее. Ты говорил, что много путешествовал. Вот об этом и расскажи. - А тебе не надо уходить? - Нет, не пойду сегодня никуда. Без меня обойдутся. Имею я право несколько дней отдохнуть? - Имеешь. И они там от тебя отдохнут. - Я похож на монстра? Ладно, давай о тебе. У тебя есть кто-нибудь? - Нет. Никого нету. Парни у меня были, - любви не было. Что-то во мне сломалось, а может, стоящий не попадался. Адам понял, что наступил на скользкую почву, и перевел разговор на птиц, поступив в данном случае мудро, так как лицо у Гейла сразу прояснилось, он погрузился в приятные воспоминания и увлек своим рассказом Адама. Рассказывал он о своих путешествиях на редкость живо и захватывающе. Адам словно сам побывал с ним на озерах, слушал пение птиц в жарких степях, дышал зноем в песках Каракумов, пил студеную воду из кристального родника на склонах горы Арагац. - Всего не расскажешь, - закончил Гейл. - Где я только не побывал. Я об этом книгу написал, - добавил он, бросив несмелый взгляд на Адама. - Да ну! Дашь почитать? - с похвалой в голосе откликнулся Адам. - Конечно, вернусь домой, и сразу же тебе вышлю. Адам ухватился за возможность начать запланированное наступление: - Слушай, а что ты забыл в своем Сан-Диего? Тебя там что-то держит? - У меня там работа, квартира… - Бесподобно! И это говоришь ты? Так вот: твою квартиру мы продаем и покупаем тебе дом где-нибудь здесь, поблизости, работать будешь там, где сам пожелаешь. Подумай, это же Лос-Анджелес! Здесь для тебя такие возможности, перспектива… - Адам, остановись! - перебил его Гейл. - Не считай меня полным идиотом. Я хоть и не из Лос-Анджелеса, но догадываюсь, сколько примерно может стоить дом. - Хорошо, тогда купим квартиру, - Адам начинал чувствовать тщетность своих усилий: упрямец каким был, таким и остался. - Насчет квартиры можно подумать, - вдруг, к неописуемой радости Адама, согласился Гейл. - Только обсудим это позже. У меня что-то голова разболелась. - Конечно, конечно, я утомил тебя разговорами. Отдыхай. Попробуй немного поспать. У Гейла действительно слипались глаза. Адам укрыл его одеялом, тихо вышел из комнаты и неслышно закрыл за собою дверь.