"Игра судьбы"

Адама, прежде чем провести к Питтману, обыскали с особым пристрастием. Не обнаружив ничего подозрительного, охранники провели его в обширную гостиную, где, утопая в вышитых подушках, развалясь на диване таких же светлых тонов, как и вся мягкая мебель, расставленная в большом количестве по комнате, сидел Питтман. Он смотрел в огромный экран телевизора, время от времени похохатывая. - Нет, ты только посмотри, - обратился он к Адаму, не здороваясь и не предлагая сесть, - до чего дошло, а? Девки уже поют на сцене в одних трусах. Дожили! Раньше, чтобы петь, требовался голос, а теперь достаточно ног и задниц. Как тебе это? Адам промолчал. - Ладно, садись, раз пришел. Это ты хитро придумал ко мне прийти. Я в доме у себя не пачкаю. Правда, для тебя можно было бы сделать исключение. Смелый ты все-таки парень. Если бы еще слово свое умел держать, - цены бы тебе не было. Что же тебя ко мне привело? Адам последовал его приглашению и сел, но отвечать на вопросы хозяина не торопился. Вид у него был неприступный и даже надменный, что ставило Питтмана в тупик. - А, понимаю: откупиться хочешь, - продолжал он. - Воображаешь, что твое богатство тебя спасет. Даже не пытайся. Деньгами меня уже не соблазнить. А может, ты извиняться пришел? Ты - такой гордый, независимый, - он рассмеялся басом, потом сразу стал серьезным и, подавшись вперед, уставился в Адама острым взглядом: - Что молчишь? Ты тут из себя дурачка-то не строй! Не будет тебе прощения. Когда у тебя нужда была, я тебе помог, рисковал из-за какого-то сморчка Гаррисона своим именем, своими ребятами, каких днем с огнем не сыскать, а вместо благодарности ты меня оскорбил, пренебрег моим расположением, плюнул в душу моей дочери, подорвал мой авторитет в глазах многих людей. Теперь тебе жить захотелось? Так я только того и ждал. Повертишься теперь, ты мне игру не порть, а не то друга своего по кускам собирать будешь. Он все больше заводился, а Адаму только это и нужно было. - Нет, Монти, - сказал он, твердо выдерживая злобный взгляд Питтмана, - не извиняться я пришел. В чем мне перед тобой извиняться? Дочь твоя мне никогда не нравилась. Я бы с ней двух дней не выдержал. Я достаточно богат, чтобы выбрать себе кого-нибудь по вкусу. А Гаррисона я бы и сам достал. Заслуги тут твоей не много. Глаза Питтмана вылезли из орбит, лицо покраснело. Казалось, еще немного, и его хватит удар. - Ты что несешь, гнида? - прошипел он. - Явился в мой дом, чтобы меня же оскорблять? - Я говорю тебе только то, что ты и сам знаешь, - не дрогнув, сурово отозвался Адам. - Ты хотел навязать мне свою дочь, пообещав взамен сомнительную выгоду. Хорошо, что я вовремя одумался. Зачем пришел? Чтобы сказать, что ничем тебе не обязан. Питтман все не мог вздохнуть. Ярость и негодование душили его. - Ты кому все это говоришь? – с гневом выдавил он из себя. - Да ты хотя бы себе представляешь, какую я тебе мучительную смерть устрою? Ты еще будешь умолять, чтобы тебя прикончили. Охрана! - закричал он так, что зазвенела люстра на потолке. Из холла тотчас вынырнули два охранника. - Плевал я на тебя, Питтман, - спокойно сказал Адам, вставая, - пусть они лучше ко мне не подходят. Я десятерым таким, как они, башку снесу. А после до тебя доберусь. Что ты можешь, кроме как псов своих напускать? Питтман с несвойственной ему прытью подскочил к охраннику и вырвал у него пистолет. - Я сам тебя сейчас пристрелю. Всажу тебе пулю в лоб. Залью твой поганый рот твоей же кровью! Он поднял пистолет и прицелился. - Ручки-то не дрожат? - с издевательской улыбкой сказал Адам. «Ну, стреляй же, стреляй, сволочь», - мысленно подгонял он Питтмана, но тот почему-то медлил. По телевизору, писклявым голосом, пела полуголая девица, про кого-то зайку. Тяжело и хрипло дышал Питтман. У Адама в груди гулко колотилось сердце. Прошло несколько минут, показавшихся ему вечностью, и… Питтман опустил пистолет. - Оставьте нас, - сказал он охранникам, возвращая им оружие. Он принялся ходить из угла в угол, заложив руки за спину, иногда останавливаясь и сбоку с непонятным выражением рассматривая Адама, после чего возобновлял свое движение. Наконец подошел к нему и, удивленно глядя ему в лицо, спросил: - Что же за друг у тебя такой? Он снова опустился на диван и засмеялся, качая головой: - Это ж надо! Развел меня, как мальчишку. Не могу поверить! Я ведь чуть было не попался. Да садись ты, вон ноги тебя не держат - наверно, с жизнью уже успел проститься, решил, что все у тебя выгорело. У Адама действительно медленно рассеивалась тьма перед глазами. Нелегко было вернуться от той черты, за которую он уже успел заглянуть. - Значит, сражаться со мной ты не хочешь? - продолжал Питтман. - Не хочу, - глухо ответил Адам. Слова давались ему нелегко. - Я больше в эти игры не играю. Лучше покончим с этим сейчас. - Ясно, - сказал Питтман, сделавшись отчего-то очень довольным, - хотел бы я посмотреть на твоего друга. - Мистер Питтман, - сказал, входя, охранник, - пришел друг Ламберта. Очень просит принять его немедленно. В следующую секунду Адам бросился на охранника, и они покатились по полу, нанося друг другу удары. Адам пытался завладеть пистолетом противника, но не успел, - набежала целая толпа крепких парней, его скрутили и надели на него наручники. Он неистово рвался у них из рук и кричал: - Питтман, если ты посмеешь его тронуть, я тебя с того света достану! - Подержите его пока где-нибудь, - сказал Питтман, - ишь расшумелся. Адама увели, вернее утащили. Комнату привели в порядок, устранив последствия непредвиденной схватки, и пригласили Гейла. Он вошел в гостиную быстрой походкой и резко остановился, озираясь по сторонам в надежде увидеть Адама. - Здесь он, здесь, - сказал Питтман, - ждет своей участи. Не суетись пока. Иди сюда, потолкуем. Гейл сел напротив него в кресло, изучая этого страшного и опасного, как говорил Адам, человека. Добряком, во всяком случае, Монти не казался. Глаза его мрачно и недружелюбно поблескивали из-под кустистых насупленных бровей. По мере того как Гейл смотрел в эти глаза, выражение их стало меняться, в них появилось усилие припоминания, уступившее место глубокому изумлению. - Слушай, ты кто? - ошарашил он Гейла вопросом. - Я - близкий друг Адама Ламберта, - ответил тот. - Это я уже понял. Звать тебя как? - Простите, я не представился, - сказал Гейл. Он встал и, слегка поклонившись, совсем как во времена дворянских собраний, произнес: - Гейл Морган Харольд. Питтман долго молчал, потом щелкнул пультом, и экран телевизора погас. В наступившей тишине зазвучал его низкий, грубоватый голос: - «Много исходил я дорог, но не чувствовал усталости; держала меня родная земля в объятиях, как воздух держит птицу в небесах, и видел я, будто с высоты, сверкающие реки и утонувшие в голубой дымке леса, таинственные туманы над болотами и безмятежные равнины. Туда, туда звала меня душа, туда несли меня невидимые крылья. Помнишь, ты как-то спросил, где находятся рай и ад? Теперь я точно знаю: рай, он здесь, на земле. Людей с самого начала поселили в раю, только они этого не поняли. Стали они этот рай разорять, подминать под себя, ломать и перекраивать и, легкомысленно поправ чудесные и мудрые законы бытия, оказались на краю черной бездны. Пасть в нее или жить в раю - каждый волен выбирать сам». - Я польщен тем, что вы помните наизусть строки из моей книги. - Что ты хотел этим сказать? - Только то, что человек, как и все остальное на Земле, - часть природы и должен жить по законам, данным нам свыше. - А как же законы, придуманные людьми? - Законы сосуществования людей в обществе основаны на законах Божьих. - Ты веришь в Бога? - Да, я верю в Высший Разум. - Значит, если я буду нарушать законы, Бог меня накажет? - Не думаю. Бог никого не наказывает. Человек наказывает себя сам. - Я часто нарушал закон и вот, посмотри, разве я плохо живу? - Я не могу знать, хорошо ли вы живете. Это можете знать только вы. Снова наступила пауза. Монти поднялся, подошел к бару и вынул оттуда бутылку самого лучшего коньяка. - Выпьешь со мной? - спросил он Гейла. - С удовольствием. - Ты извини, что я с тобой на «ты». У меня мог бы быть сын твоего возраста. - Сделайте одолжение, - сказал Гейл и улыбнулся ему своей хорошей улыбкой. - А ведь я тебе проиграл, - признался Питтман, - тебе и твоему другу. - Не понимаю вас, мистер Питтман. - Не важно это. Скажи мне лучше, во имя чего ты воевал в Ливии? В твоей книге персонажи совершают подвиги, говорят о любви к родине. Объясни мне, как все это вяжется с ливийской войной. - Мне трудно говорить о войне. Я уже пережил ее дважды - один раз, когда воевал, второй, - когда писал книгу. Но вам отвечу: в Ливии все мы - молодые ребята, сержанты, офицеры - попали в беду. Мы насмерть стояли друг за друга и сообща старались выжить. Мы любили друг друга, потому что были одной крови, потому что одна земля вскормила нас, а это и есть любовь к родине. Питтман налил коньяку в бокалы. - Мне нравятся твои книги, хотя у нас совершенно разные взгляды на жизнь. - Может быть, не такие уж разные, раз они вам нравятся. - Ты умеешь увлечь читателя своей убежденностью. Только меня ты все равно не убедишь в том, что всю эту погань, именуемую людьми, следует любить. Гейл снова окинул взглядом шикарную обстановку гостиной. - Скажите мне, мистер Питтман, к чему вам вся эта роскошь? - Ты серьезно меня об этом спрашиваешь? - Абсолютно серьезно. - Ну, скажем… для удобства, удовольствия, для престижа, наконец. - Вот! Для престижа! Две другие названные вами причины потребовали бы гораздо меньших затрат. Почему же, презирая людей, вы так дорожите их мнением, так нуждаетесь в их поклонении, восхищении, даже в страхе перед вами, а может, как и любой человек, в любви? Не потому ли, что не вы, а люди управляют вами, вашими поступками, устремлениями, они имеют над вами власть, а не вы над ними. Стоит ли повторять избитую истину, что человек - существо общественное. Изолируйте его от общества, и он зачахнет, умрет от тоски и одиночества. Зачем же ненавидеть тех, кто необходим вам как воздух? - Как ты разделал меня за две минуты! Удивительно, что я все это от тебя терплю! - Мистер Питтман, я чувствую людей и никогда не стану говорить с тем, кто не в состоянии меня понять. - Надо будет поразмыслить о нашей беседе на досуге. Стало быть, ты пришел просить за своего друга? - Именно так, - подтвердил Гейл. - Я прошу вас его простить и отпустить домой. - Простить? Так просто? А знаешь ли ты, что он оскорбил меня, посмеялся надо мной, нарушил данное мне слово. У нас есть свои, неписаные законы, по которым ему полагается умереть. - Он виноват, а вы его простите, - благожелательно сказал Гейл, - простите его, как сильный человек может простить слабого. Эти неписаные законы - они для других, но вы-то можете позволить себе быть великодушным. - Ты прав, - задумчиво сказал Питтман, - я все могу себе позволить. Он приказал привести Адама. Состояние того было плачевно. В растерзанной одежде, с всклокоченными волосами, измученный отчаянием и страхом за Гейла, он имел весьма жалкий вид, что так не вязалось с его обычным уверенным обликом. Увидев Гейла, мирно распивающего коньяк в обществе Питтмана, он потерянно на них посмотрел, не зная, какого еще подвоха можно ожидать со стороны Монти. - Я прикажу снять с тебя наручники при условии, что ты больше не будешь драться. Согласен? Адам кивнул. С него сняли наручники, и Питтман предложил ему занять прежнее место. - Я решил тебя простить, - сказал он. - Не стану скрывать, что в большей степени я иду навстречу твоему другу, нежели собственному желанию. Тем не менее, я готов забыть все раз и навсегда. Слово свое, в отличие от тебя, я держать умею, и что бы ты мне сейчас не сказал, решения своего не изменю. Так что говори со мной откровенно. Адам переводил взгляд с Питтмана на Гейла и обратно, все еще не решаясь поверить, что все кончено, что опасность миновала и можно жить дальше. Вместо того чтобы ответить Питтману, он спросил Гейла: - Как ты узнал, что я здесь? Как ты вообще здесь оказался, я же приказал тебя не выпускать? - И напрасно, - весело ответил Гейл, - если бы я раньше знал, что встречу в лице мистера Питтмана такого умного и тонкого собеседника, я бы уже давно с ним познакомился. Люди часто не в состоянии понять друг друга, оттого и случается много несчастий. Питтман наблюдал за ними с пристальным интересом. Сколь недоверчивый, столь и проницательный, привыкший к неумеренной лести, он, с незнакомым для себя теплым чувством, видел без всяких сомнений, что этот писатель искренен. Джулия была права: такого ничем не собьешь, ничем его убеждений не вытравишь, он даже в самой зловонной грязи откопает алмаз. Понимает ли Ламберт, кто рядом с ним? Видно, понимает, раз жизни своей для него не пожалел. - Пойди приведи себя в порядок, - сказал он Адаму, - приглашу жену, пусть познакомится с Гейлом. Наверно, от счастья в обморок упадет. Джулия в самом деле пришла в восторг от такого сюрприза. С присущей ей простотой и непринужденностью она завладела вниманием дорогого гостя и увлекла его в путешествие по роскошному особняку для того, чтобы показать ему все свои картины. Адам с Питтманом остались вдвоем. - Объясни мне, бога ради, чем ты заслужил дружбу такого человека? - спросил Питтман. - Сам не знаю, - ответил Адам. - Этот тот случай, когда мне просто крупно повезло в жизни. - Действительно. Мне так не повезло, а ведь ты ничем не лучше меня. Он знает, скольких ты отправил на тот свет? - Знает, недавно сам догадался. Но с этим покончено. Он взял с меня слово, что я больше никого не убью. - Он знал о том, что угрожало ему самому? - Еще бы! От него трудно что-то скрыть. - Значит, ему важнее было спасти твою душу, чем свою жизнь. - Монти тяжело вздохнул. - Неужели я в жизни чего-то не понял? Трудно сознавать такое на пороге старости. Хотя руки у меня, как ты говорил, пока не трясутся. - Монти, извини за то, что я здесь тебе наговорил. Это было сделано с умыслом. - Ладно, ладно, знаю, мне можешь не объяснять. Надеюсь, что слово, данное своему другу, ты сдержишь. Я обещаний никому не давал, да и перевоспитываться мне уже поздно, поэтому я сам позабочусь о том, чтобы вас больше не донимали. Живите спокойно. Пусть он пишет свои книги, у него это здорово получается. Расскажи мне о нем. Спустя некоторое время вернулся Гейл под руку с Джулией. Щеки у нее раскраснелись, глаза сияли, - она нашла неравнодушного и осведомленного слушателя. Они, видимо, отлично понимали друг друга и выглядели как старые добрые знакомые. - Монти, я пригласила мистера Гейла к нам на обед в субботу, - защебетала она. - Адам, надеюсь, вы составите нам компанию? Монти бросил на нее благодарный взгляд. - Что же ты молчишь? - сказал он Адаму. - Нельзя отказывать красивой женщине. - Почту за честь, - отозвался Адам, вставая и целуя ей руку. Джулия вспыхнула от удовольствия и, простившись, оставила мужчин одних. - Ты смотри, жену у меня не отбей, - притворно пригрозил Гейлу Монти. - Увы, не смогу при всем желании, - отозвался Гейл. - Она любит вас безумно. У Питтмана неожиданно запершило в горле. - Врешь! - сказал он осипшим голосом. - Гейл, ты так со мной не шути! - Сроду не шутил подобными вещами. Монти, - укоризненно сказал он, - да вы, кажется, не разглядели у себя в доме самого ценного. - Мало ли чего я не разглядел, - смущенно откашливаясь, пробормотал Питтман. Друзья возвращались домой в машине, на которой приехал Адам. Энтони сидел за рулем и болтал без умолку, давая выход своему трехчасовому нервному напряжению. Гейл, напротив, за всю дорогу не проронил ни слова и лишь сердито посверкивал глазами на Адама. - Долго ты будешь смотреть на меня волком? - не выдержал Адам. - Навесить бы тебе как следует! - с сердцем сказал Гейл. Адам почувствовал, что улыбается.