Кровавое небо Шерлока Холмса

Я бы мог не разделять на две части этот заурядный по сравнению с последующими событиями элемент. Но позвольте особенно подробно остановиться на человеке, который привёл в действие один невероятный механизм, изменяющий течение жизни. Сотворил нечто невообразимое, пугающее и удивительное. Впрочем, давайте начнём в необходимом порядке, чтобы не упустить важное и отставить несущественное. И с какой, интересно, стати я прошу вашего позволения? Подобное проявление вежливости по отношению к читателю всегда казалось мне сомнительным. Но предоставление ему мнимого права быть значимым для автора, быть носителем решающего голоса в вопросе о построении повествования я позаимствовал у некоторых известных писателей. Однако это заимствование не стоит воспринимать, как стремление показаться вежливым и учтивым рассказчиком. О вежливости я думаю в последнюю очередь. Если вообще задумываюсь. Не в этот раз. Такое крохотное вкрапление не что иное, как часть определённой системы, одна бусинка из ряда за ней следующих на длинной тонкой нити… Но вы, вероятно, хотите, чтобы я немедленно повернул вам лицо странной женщины. И для начала я нарисую её без указания имени. Я убеждён, информация о безымянном, незнакомом человеке не значительно, но отличается от чтения человека, чьё имя уже известно. Итак, в квартиру на Бейкер-стрит ворвалась молодая женщина, определённо тридцати лет, в чёрном лёгком платье и кожаной куртке нараспашку того же цвета. Довершали мрачноватый и явно выбранный в крайней спешке наряд грязноватые серые туфли на невысоком каблуке и небольшой рюкзачок, висевший на спине. Его красные лямки ярко выделялись на плечах и сильно стягивали куртку, отчего я предположил, что ноша достаточно тяжела, но не могла остаться без присмотра там, откуда женщина сбежала. Незнакомка обладала тёплым, хоть и бледноватым оттенком кожи, и, видимо, макияж изначально представлял собой аккуратно, но обильно подведённые чёрным карандашом глаза и тушь, что подчёркивала длинные ресницы… Однако дождь, используя те же средства, украсил женщину на свой манер. Мокрые тёмные пряди распущенных волос спутались. Лицо её было узкое, слегка вытянутое, и вся его ровная, без каких-либо отвратительных изъянов форма таила нежную, но не приторную привлекательность, отдалённо напоминавшую совокупность черт, характерных для кукол с их искусно выделанными лицами-масками. Но не стоит опрометчиво думать, будто я упрекнул женщину в отсутствии искренности или живой естественности. Напротив, я не сомневался, она бывала чересчур откровенной в своих чувствах, но неизвестные мне жестокие обстоятельства постепенно гасили в ней и эту особенность, и всё прочее, связанное с эмоциями. Женщина насильно сдерживала себя, душила контролем. Таким образом, одно лишь выразительное лицо, пусть и отражавшее стойкость духа, случайно вывело меня на стремительное разрушение внутри неё. Неистовая сила разрушения не исчезала, а удивительно скоро находила новый источник. Женщина вовсе не ошиблась дверью, и не случайность привела её к нашему крыльцу. Но и желание быть спрятанной отнюдь не означало просьбу о помощи. Я смотрел на женщину и опасался того, что моя наблюдательность, столкнувшаяся с таким богатым на открытия экземпляром, выявит нечто лишнее, неуместное. Что-то обезоруживающее, опасное. И я сумел в тот раз пресечь вереницу смехотворных умозаключений, которые целились то ли в мозг, то ли в сердце. Я старательно делал вид, что её настороженные карие глаза говорили мне ровно столько, сколько я мысленно требовал, и никакая несуразица не пробивалась сквозь устойчивую защиту. Человек, который отчаянно заглушал бурю клокотавших эмоций, обладал чудовищным талантом неосознанно пронизывать каждую свою черту намёками на то или иное чувство. Маскировка невозможна без капли истины. Таких людей я называл пейзажами эмоций. А эти намёки могут быть попросту упущены, потеряны, как размытые штрихи на заляпанных красками картинах. Но я поэтому и выискивал следы ядовитых чувств, чтобы не позволить бесполезной мысли женщины, мысли, запечатлённой в отчаянном взгляде, испачкать мои собственные. Вызвать сочувствие или вспышку стремления броситься в гниющее болото её нелепых дней. Я не хотел угодить в ловушку примитивного сожаления, сбивающего с толку. Не хватало ещё начать сострадать всем первым встречным с переломанными жизнями. Мне было достаточно смирения с тем, что разлука с Лондоном стала причиной некоторых изменений, произошедших со мной, покосивших те незыблемые основы, на которые я опирался. Теперь опора дала трещину, и я не мог допустить неконтролируемого размножения во мне вредных чувств-паразитов. Может, этого вовсе и не стоило опасаться. Но тогда я отказывался думать иначе, пока эта забрызганная вечерним ливнем женщина пристально смотрела мне в глаза. Дрогнула тень её робкой улыбки, и я едва не сделал шаг назад. Какое-то необъяснимое мимолётное ощущение царапнуло в груди. Как только таинственный некто прекратил ломиться и, вероятно, исчез, женщина вдохнула воздух с таким наслаждением, словно всё это время стояла, задержав дыхание. – Сейчас вы можете объяснить, что всё-таки происходит? – сдержанно поинтересовалась миссис Хадсон, удивляясь при этом и моей внешней невозмутимости, и молчанию. – Прошу прощения, – начала она мягким голосом, однако встревоженный вид означал, что, скорее всего, не суть вопроса заставила её открыть рот, – но где я могу умыться? Тушь невыносимо жжёт глаза. – На кухне, – слегка опешив, ответила миссис Хадсон и медленно указала рукой на проём позади себя. – Однако, мисс, я не собираюсь тотчас же вас выставить… – Спасибо, – отмахнулась незваная гостья, видимо, грубее, чем рассчитывала, и зашагала в указанном направлении. Миссис Хадсон, бросив на меня недоумённый и сердитый взгляд, пошла следом, а вы даже и не надейтесь, что я со спокойной душой поднялся обратно в гостиную. Нет. Я без единого слова проследовал на кухню, ведомый и внезапным любопытством, и раздражением, которое должно было удерживать меня на расстоянии. Но наоборот притягивало. Пока незнакомка подставляла ладони под хлеставшую воду и щедро выплёскивала её на лицо, миссис Хадсон отложила ненадолго попытку выведать цель странного визита, налила в одну белую чашку свежий чай, предназначенный для гостьи. Угощать чаем даже сомнительных личностей, врывающихся вихрем на Бейкер-стрит – это уже рефлекс. Затем миссис Хадсон любезно предложила полотенце, но та отказалась, наверно, из неожиданно проявившейся вежливости. Гостья попросила взамен несколько салфеток. И по мере того, как салфетки становились мокрыми и чёрными от туши, я продолжал высматривать подсказки в её неторопливых движениях, говоривших ясно о том, что она никуда не спешила. Когда незнакомка наконец избавилась от косметики и без труда обнаружила мусорное ведро под раковиной, то выбросила ошмётки салфеток и сказала: – Этот недовольный джентльмен, – она кивнула в мою сторону и произнесла слово «джентльмен» с притворным презрением, – уже частично ответил на ваш вопрос. И я готова предоставить ему слово, чтобы он спокойно закончил. – Понятно, что вы от кого-то прячетесь, – вспоминая мои слова, проговорила миссис Хадсон и пододвинула чашку ближе к краю стола, как бы одновременно предлагая и сесть, и выпить чай. И сама же далее опустилась на стул. – От отца или брата, – прижавшись спиной к стене, твёрдо произнёс я. – Несомненно, барабанить в дверь с такой яростью смогла бы и женщина, но звуки шагов указывают на мужскую походку и манеру спускаться по лестнице. И я думаю, что именно брат преследовал мисс, – в ответ на её деланное беспричинное презрение я выделял «мисс» с пренебрежением и усмешкой. Лёгкая, добрая ухмылка на миг озарила её блестящее от влаги лицо и тут же пропала. – Почему вы так уверены? – недоумевала миссис Хадсон, а отсутствие возражений только подкрепляло сомнение, ведь ничего очевидного не доказывало моё утверждение. Но именно коварное молчание гостьи было одним из факторов, знаменовавших мою правоту. – Во-первых, потому, что мисс нисколько не возражает и не спорит. Во-вторых, она ехала в автомобиле. Должно быть, в такси. Запах автомобильного ароматизатора ещё достаточно ощутим. А это свидетельствует о том, что на улице во власти дождя и ветра она провела не так уж много времени. Мисс определённо направлялась на Бейкер-стрит, но что-то вынудило её быстро расплатиться с таксистом и попросить остановиться примерно в квартале отсюда, уж простите за погрешность. За мисс, вероятно, тоже поймав такси, следовал брат, и у него явно нашлись причины не позволить сестре успешно преодолеть маршрут. Мисс, распознав опасность для себя и водителя, отважилась на риск: доверила спасение силе собственных ног и продолжила движение бегом. Брат сделал то же самое, и по удачному стечению обстоятельств дистанция между ними сократилась слишком поздно, и мисс оказалась там, где и планировала. – Но почему брат? – очередной вопрос миссис Хадсон не поставил меня в тупик. А гостья не показывала глубокого интереса, но слушала предельно внимательно, и я чувствовал, как её настороженные глаза почти прожигали меня. Если бы пристальный взгляд обладал свойством солнечного луча, пропущенного через линзу, то моя рубашка бы через считанные секунды непременно задымилась. Или же на коже лица расцвело бы пятно ожога. – Посудите сами: обычно женщины стараются не просто сбежать от опасности, но и наказать того, кто эту опасность представляет. Если бы за мисс гнался посторонний мужчина или обезумевший любовник, она бы потребовала вызвать полицию, а вредить родственнику мисс не захотела. К тому же, посторонний мужчина, пусть и настолько глупый, чтобы преследовать кого-либо с преступным умыслом среди кучи свидетелей, поняв свою неудачу, не стал бы настойчиво стучать в неизвестную дверь. Тогда бы он рискнул нарваться на служителя закона, к которому забежала жертва. А будь её преследователь каким-нибудь психопатом, то не отступил бы от задуманного так быстро. Да и неужели стала бы напуганная хрупкая женщина спасаться от преследователя молча? Мисс не выглядит напуганной или запыхавшейся, что говорит об одном: она правильно дышала, пытаясь как можно скорее преодолеть оставшееся расстояние. И туфли на каблуках сложно назвать подходящей обувью для удачного забега, но мисс повезло ничего себе не вывихнуть по дороге. – Ох, порой лучше совсем и не спрашивать, – улыбнулась миссис Хадсон и взглянула удивлённо на гостью. – Он снова прав? – Джентльмен не стал указывать на те факты, о каких можно рассуждать с большей вероятностью ошибиться и выставить себя идиотом, поэтому такой занимательный рассказ более-менее похож на правду, – заявила женщина и всё-таки села за стол, обвила дрожавшими пальцами горячую чашку. – И какие же факты я не упомянул? – О, бросьте, одни только мелочи. Например, брат хочет убить меня, – сохраняя поразительное спокойствие, ответила гостья. В её сдержанном тоне улавливались нотки желания указать на несовершенство моего умения добывать информацию. – Убить? – охнула миссис Хадсон. – Именно, – не решаясь сделать глоток, кивнула женщина и, остро глянув на меня, добавила. – Всё ещё недовольный джентльмен ведь не знает, почему? – Вероятно, ваши с ним отношения достигли разрушительного пика. Или вы унаследовали львиную долю целого состояния покойного дядюшки, а брату досталось всякая мелочь, – предположил я намеренно несерьёзно, и гостья тихонько засмеялась. – Брат любит меня больше всех на свете, – возразила она. – Но вы же сказали, что он хочет вас убить, – напомнила миссис Хадсон. В ней явно разжёгся интерес к этой странной особе. Интерес, вытеснивший тревогу и недоверие. – Это и является неопровержимым доказательством его любви. – Вам это не кажется, мягко говоря, необычным? – спросила миссис Хадсон, а я вновь хранил молчание, передав ей инициативу. Позиция наблюдателя тоже приносила пользу. – Да и вам пока не следует приписывать такое недоразумение к разряду необычных фактов, – посоветовала гостья и приблизила чашку к губам. – Когда вы узнаете чуть больше, слово «необычный» покажется слишком неточным. – Знаете, я ещё не усомнилась в вашем здравомыслии, но этот запутанный разговор меня настораживает, – призналась миссис Хадсон, словно подталкивая женщину к должному внесению ясности. Женщина пожала плечами и, глотнув немного чая, в ту же секунду выплюнула напиток на стол. – Чёрт возьми! – выругалась она и отставила чашку подальше, будто та была источником опасной заразы. – Вы обожглись? – обеспокоилась миссис Хадсон, протягивая салфетку, но дикий взгляд гостьи заставил её оцепенеть и замолкнуть. – Я была бы благодарна, если бы вы добавили в чай сахар, а не наркотики! Теперь я живо отошёл от стены и кинулся к отброшенной чашке. Поднес к носу, попробовал содержимое на вкус и я взглянул на женщину, как на сумасшедшую: – Вы, верно, пошутили? – Никаких шуток! – воскликнула она и встала со стула, словно готовясь к нападению. – Чай пропитан марихуаной! – Как вы смеете! – вспылила миссис Хадсон, задетая оскорбительным и громким обвинением. Прошлое, связанное с наркокартелем, не вызывало особой гордости за себя. – В чае ничего нет! – Вынужден согласиться, – сказал я. – Здесь нет даже остатков моющего средства. Гостья посмотрела на нас, как на волков, затравивших отбившуюся от стада беспомощную овечку, и, обойдя стол, резко подошла ко мне. Её тёмные глаза, казалось, выпотрошили мне душу за несколько секунд, и я даже слегка растерялся, но постарался вернуть самообладание. – От вас тоже пахнет наркотиками, – чуть тише произнесла она. – Что вы несёте? На тот момент я совсем ничего не принимал. Был абсолютно чист. – А от вас, – она повернулась к миссис Хадсон, чьё побледневшее лицо застыло от вспышки необъяснимого страха, – исходит слабый запах алкоголя. Удивительно. – Потрудитесь объясниться, – потребовала миссис Хадсон, однако ничем и не отрицала услышанное. Да и не стоило изворачиваться. В действительности не было никакого уловимого запаха, но гостью это ничуть не смущало. Откуда она могла знать о вредной привычке, имевшей место в прошлом? – Теперь, мистер Холмс, вы догадываетесь, почему брат хочет убить меня? – проигнорировав требование, обратилась ко мне гостья, впервые назвав по имени. В её голосе сквозила издёвка. В её голосе неясно слышалось что-то ещё. – Должны же вы как-то поплатиться за свою неугомонную болтливость. – Не угадали, – покачала она головой и как ни в чём не бывало села обратно на стул. – Может, наконец, скажете, как вас зовут? Думаю, мы заслужили хотя бы такое скромное откровение, – после недолгого молчания спросила миссис Хадсон. Внезапная обида оказалась бессильна, любопытство вновь одержало победу. К тому же она, по всей видимости, желала выяснить, каким же именно образом этой женщине, вдруг скользнувшей в нашу жизнь, удалось подобраться к этим фактам. Вероятно, миссис Хадсон считала, что гостья просто имела широкий доступ к информации или же состояла в связях с влиятельными и властными людьми. – Адриана Флавин. На лице миссис Хадсон не отразилось ни единой эмоции, означавшей, что она была хоть немного поражена раскрытием имени, как это обыкновенно бывает при случайной встрече с известным человеком, которого ты поначалу не признал. Потому маловероятно, что мисс Флавин относилась к кругам знаменитостей или иных важных особ, чьи имена вызывали в душе какой-то отклик. Всего лишь женщина, возникшая из весеннего дождя. – Есть надежда на то, что вас действительно так зовут? – вновь вмешался я. Если вы не забыли о моей прихоти, лишившей вас возможности сразу представить облик женщины со всеми выявленными открытиями, то, наверняка поинтересуетесь, что же изменило имя, которым она назвала себя. И теперь справедливо дополнить уже составленный образ следующим наблюдением: гостья явно решила вверить нам свою жизнь, но при этом отказалась доверить нашей памяти настоящее имя. Она умела лгать, умела недоговаривать так, будто более действительно нечего сказать. Мне стало интересно, что за обстоятельства обучили её такому умению, но я оставил проделки любопытства при себе. Мисс Флавин настойчиво добивалась моего интереса. По крайней мере, я всё больше в этом убеждался. – А как вы думаете? – Уверен, что нет. Вы произнесли имя так, словно оно вам противно. – Многим не по вкусу их имена, – в свою защиту бросила женщина. – И поэтому они выдумывают себе новые, но привычка морщить нос остаётся. Если вам угодно, я стану обращаться к вам «мисс Флавин». – Спасибо, очень обрадовали, – хмуро улыбнулась она. Однако я не сомневался, что в душе мисс Флавин если и не ликовала, то была довольна собой и тем впечатлением, которое произвела своими дивными выводами. Следствием какого-то неясного мыслительного процесса. Или качественно слепленного обмана. Я не хотел давать ей понять, что она не ошиблась в определении несуществующих запахов. Но, казалось, мисс Флавин вовсе и не нужны были никакие подтверждения. – Итак, вы пришли сюда не для того, чтобы просить помощи, – начал я подбираться к её мотивам. – Не совсем. Я хочу найти здесь убежище. – И сделать невинных людей мишенью для потенциального убийцы? – изобразив презрение и насмешку, сказал я и перешёл к сарказму. – Нисколько не эгоистично, знаете ли. – Да, стоило сразу сказать, что если у вас есть какие-либо дела, пусть и неотложные, то я бы не советовала вам покидать дом в ближайшие два дня, – вдруг объявила мисс Флавин, смутившись. – Святые угодники! Во что вы нас втянули? – встрепенулась миссис Хадсон, до этого напряжённо молчавшая. – Я искренне не желаю, чтобы мой брат угодил за решётку, – вновь не считая нужным отвечать на прямой вопрос, жёстко произнесла мисс Флавин. Необъяснимая тяга к действию прорывалась сквозь её спокойствие, словно она хотела что-то начать или с чем-то скорее покончить. – И чем примечательны именно эти два дня? – спросил я. – Через два дня годовщина смерти нашей матери, и он вместе с отцом отправится в Нью-Йорк, где она родилась и где похоронена. Даже твёрдое намерение лишить меня жизни не является серьёзным предлогом для нарушения пятилетней традиции. – А вы, стало быть, нарушите? – Безусловно, – легко кивнула мисс Флавин. – В моём положении было бы глупо покидать Лондон. – Брат собирается убить вас, и вы прекрасно это знаете, равно как и ему известно, куда вы направились, – поддаваясь жгучему волнению, говорила миссис Хадсон. – Но вы и не думаете ему помешать? – Я уже помешала, – с хитрой улыбкой поправила гостья. – И этого должно хватить, – она поразмышляла секунду, а потом усомнилась: – На некоторое время. Когда брат вернётся, тогда я и буду решать, как поступать дальше. – И это «некоторое время» вы рассчитываете провести на Бейкер-стрит? – спросил я с надеждой на отрицательный ответ. – Если вы не возражаете, – обратилась она к миссис Хадсон. – У меня есть, чем заплатить. Назовите любую цену. Я не стану даже занимать отдельной комнаты. Лишь предоставьте мне диван в гостиной и право пользоваться кухней и ванной комнатой. – Я не уверена, что это безопасно, – пробормотала миссис Хадсон. – Не бойтесь. Пока вы в пределах этих стен, вам мало чего может серьёзно угрожать. – И почему же Бейкер-стрит? – не унимался я. Мне было важно услышать то, чем гостья не спешила делиться. – Потому что вы застрелите меня, мистер Холмс, – невозмутимо ответила она почти шёпотом. Её глаза показались вдруг потухшими и мёртвыми. Улыбка вновь растаяла. – Если вы сейчас же не прекратите говорить загадками, то я непременно вас застрелю. Я немедленно захотел, чтобы мисс Флавин пролила хоть чуточку света на тень своих странных слов. Но лучше бы я никогда не знал её тайны.