Кровавое небо Шерлока Холмса

Это был звон предпоследнего аккорда... Я, раздираемый недоумением, прожигавшим внутри меня зияющие дыры, смотрел на Адриану, обезображенную диким, неистовым наслаждением: чёрная слизь сочилась из уголков перекошенного в безумной ухмылке рта, капала на ткань платья, текла по шее, повторяя кривые линии вздутых вен. Лицо – унылый, жалкий отпечаток подошвы жестоких, бессмысленных лет, вмявших её в отчаяние, вбивших в Адриану необъяснимую жажду смерти, стало слепящим отображением её исколотой, раздавленной души. Дрожь век, очерченных кровью, слипшиеся ресницы от вмёрзших под кожу слёз, острые черты, будто грубый осколок зеркала – сквозь ядовитую насмешку хищника я видел загнанную в угол Адриану, воображение хватало эту чёрную массу с её губ, обмакивало свои незримые кисти в кровь, подбирало оттенок моей, застывшей под рубашкой, и бешено рисовало на холсте прожитого времени без Адрианы её отравляющее одиночество, незнакомое мне, нестерпимые мучения… Поверх воспоминаний о таксисте, виновном в цепочке самоубийств, о споре Джона с кассовым автоматом, накладывались кроваво-чёрные изображения Адрианы, что ночами, в гнетущей темноте, рассекаемой блёклым свечением чужих улиц, жалась к стенам в страхе и отчаянии, падала на колени, беззвучно рыдала, растирала глаза, заталкивая слёзы обратно, плен сумасбродного решения грыз её, растаскивал на куски. Пока я гнался за лепестками «Чёрного лотоса» и был поглощён играми Мориарти, Адриана умирала, таяла, нисколько не препятствуя запущенному механизму разрушения, лишь охотно подпитывая его новыми и новыми источниками. Секунды, отбиваемые нашими сердцами, сплетали неровные полотна дней, вшивали в них недели и распарывали ножницами лет, обрубавших смутную, странную связь нить за нитью. Безумец с бритвой. Она вырезала себя из моей жизни и теперь разгромила сцену, на которой отыгрывала идеальное, каменное притворство на останках Джеральдин, ещё трепыхавшейся где-то под рёбрами… Не в силах отвести застывший взгляд от её омрачённого облика, исцарапанного эмоциями хищника, я с приливом цепенящего ужаса осознал: Джеральдин, заколотая годами и глупостью Адрианы, покидала её с каждым шагом, с каждым судорожным выдохом и оставалась, оседала где-то во мне, блуждала призраком по немым, бесцветным воспоминаниям, касалась края чашки остывшего чая, звучала в дверном звонке и чужих шагах, в завитках тумана Дартмура. Я впитал такой образ Джеральдин Фицуильям, какой больше никогда не будет, никогда не родится и не воскреснет из обрывков, какой не помнила, не понимала и сама Адриана, орудуя незримой бритвой и со зверством отрывая, как лоскуты кожи, этот мёртвый, отвергнутый образ. Я видел вывернутую наизнанку Адриану, что, в свою очередь, берегла затухающий огонёк того Шерлока Холмса, растерявшего себя, разбитого на скользком от сырости асфальте. Она словно припала к грязным лужам с бликами тонкой плёнки бензина, к едва различимой россыпи трещин и нашла там разбросанные кусочки моей памяти, из которой потом, оставаясь наедине со стонами сердца, воссоздавала меня: обескураживающую просьбу заварить чай, поезд в Эксетер, свороченные камни у пруда, моё пальто на её трясущихся плечах, шорох горящих поленьев, неловкие поцелуи… Она не забывала меня. А я жил с её невидимой тенью внутри собственной тени. Джеральдин осталась со мной. Как я и просил... Трескучие звуки, что ползли по её горлу и срывались с губ, отметали предательское наваждение. – Эти руки, – Адриана разжала незримые тиски, и Арис сделал глубокий вдох, – какие ты стремишься уберечь от крови, уже замараны мозгами малыша Фрэнка, первым убийством из череды многих… Адриана, Джеральдин, не столь важно, как вы назовёте это тело, всего в семь лет убила одноклассника, ему не посчастливилось учиться вместе с угрюмой и молчаливой девочкой – сосудом для желающих ещё раз вкусить жизнь. Арис выдавливал хохот из стиснутого болью горла. Злость захлестнула меня. – Что ты несёшь? – Правду. Знаешь, я всё же гораздо смелее, чем это запутавшееся создание, – Адриана подхватила каплю слизи и обвела ею контур подбородка. – Она страдала от адской пытки: её сознание разъедал неутомимый голос, повторявший «ответ в голове, ответ в голове»… Весьма опасное для детской психики испытание, предписанное проклятым родом. И вот однажды она ощутила в себе присутствие чего-то постороннего, необъяснимого и зловещего. Голос сменился другим и теперь называл себя Харрисом Смитом и обещал помочь изнемогающей бедняжке найти этот неведомый ответ на неизвестный вопрос. Харрис, невероятный тупица, зарезанный по дороге домой, оказался в пределах сознания, допустим, Адрианы, и наивно предположил, что фраза, не дававшая ей спокойно спать, являлась подсказкой конкретно для его ограниченного ума. Он решил, будто путь в загробный мир пролегает через чужие головы: расколи череп, как орех, и ступай по мозгу, словно по лестнице, – смех Адрианы напоминал лязг брошенного на камни железа. – Харрис не нашёл в том мире, в каком оказался, своей умершей от рака подружки, и, непременно обезумев, захотел искать её в головах других живых людей. Адриана сопротивлялась его воле, что проникала в каждую клетку, в каждую каплю крови и уже начинала захватывать власть над телом, вытеснять её вон. Борьба завершилась досадным поражением и обернулась не самой приятной смертью для невинного мальчика, – Адриана бросила насмешливый взгляд на Ариса, что боялся пошевелиться. – Бенджамин, по природе своей озлобленный выродок, не выдержал сумасшедшей речи Харриса, что сыпалась с языка его падчерицы, и совершенно случайно обнаружил вполне действенный способ, освобождавший её сознание от подобного воздействия, – она искривила губы в противной улыбке. – Физическая и душевная боли не пускали незваных гостей, что хотели жить, а не страдать. Эта женщина однажды сумела перекрыть им путь, но несколько раз тьма внутри неё выходила из-под контроля... И тогда катились головы, Шерлок Холмс. Арис, используя её, не предполагал, что чтение мыслей, попытка собрать важную информацию может завершиться хрустом свёрнутой шеи. И тогда Арис применял свои проверенные методы усмирения. Меня же подобные меры не выбьют прочь, насколько ты уже знаешь сам, – в её глазах свекрнул вызов. – Только если у тебя достаточно сил, смелости и отрезвляющего безразличия, чтобы искалечить твою женщину до смерти и наивно надеяться собрать её обратно из перебитых кусков плоти. Я не спешил слепо верить словам хищника, но прекрасно понимал, что ему была дана поразительная возможность с лёгкостью читать Адриану, копаться в сетях её воспоминаний и мыслей, вынимать из запертых тайников самые страшные секреты, какие она удерживала за плотной завесой терзающего молчания. Для хищника Адриана была вместилищем с обширной библиотекой, заполненной многочисленными разбросанными фрагментами перечёркнутого прошлого, отравленного настоящего и набросками изменчивого будущего. Он пробирался по её расколотому сознанию и внутренностям, как одержимый голодом паразит, впрыскивая яд и перекусывая её сломленную волю. Вспоминая наш разговор на утро после мучительного обряда изгнания, я теперь не питал ни капли сомнения, что где-то за небрежно натянутой на лицо маской жуткого удовольствия, за нестираемыми ухмылками душа Адрианы, тающие очертания ещё теплились, но едва ли её можно было подцепить истошным криком, достучаться отчаянными мольбами. Моя женщина? Вот уж нет, я не собирался возводить Адриану в бесполезный статус собственности. Она не являлась чем-то мне приписанным, принадлежащим, как вещь, источник бесконечных проблем, от которой было невозможно отказаться и какую не доставало решимости выбросить. – Видите, мистер Холмс? – хрипел Арис и с обманчивым сожалением ухмылялся, но, не успев произнести что-нибудь ещё, отлетел к стене, как подхваченный крюком, и сорвал несколько огненных картин. Деревянные рамки захрустели и лопнули. Арис захлёбывался болью: кажется, его левая нога, неестественно вывернутая, была сломана. – Хватит! – крикнул я и с неистовой яростью сжал её плечи, будто хотел сдавить, разорвать суставы, чтобы движения рук не сеяли хаос, не превращали нас в горсть обломков собственных тел. Я помнил, как перед глазами мелькали стены гостиной, вертелась мебель, и нас с Адрианой бросало в разные стороны, будто от града ударов ураганного ветра. Хрупкая надежда вызвать отклик Адрианы рассыпалась. – Тебе, Шерлок Холмс, если я не ошибаюсь, заботливо посоветовали убираться, – Адриана резко толкнула меня в грудь, и невидимая сила тут же придавила моё тело к плитам каменного пола. Острая боль вгрызлась в затылок, прожгла спину. – На этот раз хитрость с выстрелом мимо не поможет. Я уже и не надеялся выбраться из зеркала, но это глупое, отчаянное создание любезно впустило меня в свою сладкую, горячую кровь. Тьма в ней определённо ликует и хочет размяться. Я пытался встать, и только мне удавалось слегка приподняться на локтях, Адриана переворачивала меня и била лицом о пол, отбрасывала к разорванному гобелену, что вскоре оказался смят в нелепые складки ткани, усыпанные осколками разбитых ламп. Любая попытка приблизиться к хищнику тут же пресекалась, и меня, точно марионетку с перепутанными нитями, колотило о мрамор. Комната, как раскалённая жаровня, сотрясалась от дьявольского смеха хищника, выдиравшего этот металлический скрежет из связок Адрианы, и от ударов наших тел о трещавшую мебель и стены. Арис захлёбывался от боли и едва мог разлепить веки, залитые кровью. Марриэт, забившись в угол, беспомощно лепетал молитвы, что соорудили бы щит между ним и воцарившимся вокруг безумием, давно поселившимся здесь и теперь проникавшим сквозь камень из недр пропитанной злом земли. Вероятно, это звучит довольно странно, но в плену тех обстоятельств я бы ещё поразмыслил некоторое время, прежде чем с прежней опорой на здравый чистый разум утвердить, что ничего подобного из области небылиц и коварных ощущений не могло скрываться в самом фундаменте поместья, быть замурованным где-нибудь под мёртвыми корнями сгорбленного дуба. По крайней мере, столь безрадостные детали должны были уничтожить цветную палитру вашего воображения и оставить лишь тёмные, но выразительные, жуткие оттенки. Хохот, хруст костей и глухие вздохи сливались с его беглым шептанием:

Отец наш, сущий на небесах, Да святится имя Твоё. Да прийдёт царствие Твоё. Да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день. И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. И не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого, Ибо Твоё есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.

Однако и я, и хищник напрасно посчитали его бессильным стариком, который вот-вот выплюнет лёгкие и задохнётся от горя и раскаяния. Марриэт осенил себя крестом и бросился к перевёрнутому старому комоду и вытряхнул из треснутого ящика револьвер «Смит–Вессон» двадцать девятой модели с патронами сорок четвёртого калибра, созданными для охоты и самозащиты от крупных зверей. Весьма символично, учитывая, что придётся защищаться от хищника, хоть и совершенно иной природы. Он намерен стрелять? Отдача его разорвёт! – Мистер Холмс! – окликнул Марриэт и, криво улыбнувшись, запустил револьвер, что рассёк пол и уткнулся мне в бедро. – Держите! Мисс Джеральдин говорила, вы знаете, как необходимо поступить. Судя по всему, Марриэт выполнял некие особые инструкции своей хозяйки, что по старой, раздражающей привычке не сочла нужным раскрывать мне целиком придуманный план, сделав свидетелем его неожиданной реализации. Стало быть, она намеренно избрала меня на роль палача? Сумасшедшая идиотка. «Что же, в игру, будь ты проклята». Адриана гневно огрызнулась и, ногтями оцарапав воздух, чуть не свернула дворецкому шею. – Остановись, женщина без имени, – приказал я, схватил револьвер и, справляясь с дрожью рук, целился точно в лоб. Данная модель могла меня ослепить и оглушить одним только выстрелом, схожим с грохотом пушки, и даже вывихнуть кисть, но я взвёл курок с той же решимостью и безрассудством, что и одиннадцать дней назад. – Марриэт обречён умереть и без твоего содействия. Адриана отпустила старика, что, глотая кашель, пополз вдоль стены и покинул её поле зрения, и улыбнулась в предвкушении выстрела: – Какое болезненное чувство ностальгии, не находишь? – Разве? Ностальгия скоро начинает досаждать, плодить скуку… – я горько усмехнулся, придя к неутешительному выводу: не существовало такой точки, чьё поражение парализовало бы хищника и не нанесло Адриане лёгкого или критического вреда, несовместимого с жизнью. Патроны, удерживаемые в барабане, непригодны для точечного удара, что перебили бы нервы и лишили возможности шевелить руками. Не стоило наивно полагать, будто лишь дрожь век или ресниц не могли связать нам ноги в узел из переломанных костей. Но вдруг изгиб издевательской ухмылки хищника вызвал в мозгу импульс. – Позволишь немного освежить ситуацию? Я, вглядываясь во тьму безумных и настороженных глаз, приставил дуло револьвера к своему виску. – Оттягиваешь неизбежное глупыми уловками, – вырвался изо рта Адрианы едва различимый треск. Слизь продолжала сочиться. В пронзительном, уничтожающем взгляде вопреки напускному высокомерию блеснул осколок страха. – Ни у кого не возникнет сомнений, что ты даже в самом глубоком отчаянии и безысходности обязательно попытаешься отыскать лазейку, что отведёт от тебя смерть. Так с какой же стати я должен поверить, что ты сейчас возьмёшь и застрелишься? – Ты не поверишь, – я прижал палец к спусковому крючку, не боясь ненароком расколоть череп выстрелом. Сердце билось ровно, безразлично и тихо, как если бы я всего лишь пил чай, а не приглашал смерть, уже стучавшую в висок. Чёрт возьми, я решил пойти на отчаянный риск! – Она поверит. Когда я собирался, задержав дыхание, запустить ударно-спусковой механизм или же весьма убедительно разыграл готовность вышибить себе мозги, в глазах Адрианы мелькнула неясная, блёклая тень, сосредоточившая всю нестерпимую остроту и безумие клокотавших в ней разодранных чувств, именно в ней, в этом сдавленном тоской и ядом чужой воли усталом сердце. То, что уцелело после безрассудной выходки, впустившей хищника, заколотилось в исступлении и ужасе. И тогда меня вдруг молнией поразила догадка с невыносимым привкусом сантиментов: я направлял оружие против её замершего сердца. Получается, достучаться до крох её разума, ещё не съеденного хищником, можно только угрозой для жизни или вероятностью моей смерти? Не столь уж привлекательный способ. Но я не успел с облегчением и каплей обезоруживающей радости опустить револьвер, как Марриэт нанёс Адриане удар набалдашником трости по затылку.