Кровавое небо Шерлока Холмса

Я не могу с должной ясностью и чёткостью обозначить безумное течение действий, что посыпались друг за другом, точно камни. В памяти отпечаталось лишь раздражающее мельтешение образов, брызги грязи. Дождь, что будто выцарапывал на лице кривые линии слёз, какие я так и не смог пролить, задушенный прочной, острой удавкой из немыслимого сплетения неистребимых ощущений… Придётся с обескураживающим сожалением отметить, что глухая бездна, куда провалились воспоминания о чертовщине в поместье Фицуильям, отделяла меня от повторного переживания того разрывающего жилы кошмара. Сооружала защиту, создавала смешную иллюзию, напрасно убеждавшую, что я никогда не стискивал смерть в железной хватке, чтобы крепко ухватиться за жизнь. Её разрубленную жизнь. Но я постараюсь набросать немного красок. Устроить пляску криков на ваших барабанных перепонках, затолкать в ваши ноздри запах ржавого металла, плесени, гнили, крови, что потянет за собой рвоту по недрам ваших тел, которые никогда (я готов заявить без всяких сомнений) не испытывали подобных потрясений. Не трескались по капризу потусторонних существ и остывали, используемые в качестве нелепого следования от тупика к тупику по карьерным лестницам. По дороге от утра до вечера. Впрочем, одно сомнение меня всё же тревожит: я не признанный столетиями и одураченными толпами мастер слова. Я не знаю, как стоит идеально заточенным словом разрезать ваш образ и затолкать в него, будто в пустой мешок, сгустки собственных эмоций. Как можно опутать вас сетью моих нервов, чтобы вы ощутили укол каждой секунды, проведённой в стенах заключённого в камне Ада. Мисс Джеральдин говорила, вы знаете, как необходимо поступить. Адриана упала на плиты, как сломавшаяся пополам кукла: удар выбил из неё сознание, запер хищника в обездвиженном, поражённом теле. Марриэт бы тут же кинул в сторону трость, если бы мог устоять на худых, ослабевших ногах после всего, что пришлось с ужасом наблюдать. После всего, что обстоятельства вынудили сделать вопреки сросшейся со старыми костями неискоренимой преданности и любви. Я, швырнув револьвер, бросился к Адриане, как если бы она, эта чёртова женщина, выстроила из моей воли некий механизм, какой сработал сразу после резкого и меткого удара. Разорвал изумление, отогнал рой вопросов и сосредоточил на единственной цели: вытравить ненасытную тварь из тела Адрианы. Я помню, Арис с переломанными костями, забитая в угол бессмысленная надменность и расколотая власть, едва шевелился, собирал разбитые губы в ухмылку торжественного бессилия. Но я, отнеся Адриану на рваные остатки гобелена, затащил полуживого Ариса в соседнюю комнату, повернул ключ, заведомо кем-то вставленный в узкую замочную скважину и приказал Марриэту немедленно указать мне, в каком из бесконечных завитков холодных коридоров поместья можно отыскать ванну. Я знал, что нужно делать. Толкнуть Адриану за черту смерти, если таковая существовала где-то, кроме бескрайних просторов воображения. И вернуть обратно. Я помню, перевязал наспех её ладонь каким-то рваньём. Ванная комната в конце коридора второго этажа была слишком грязной, с отметинами расползшейся по стенам плесени. В сиянии блёклой лампы я высмотрел крест, бросил его на дно ванной. Из прогнившей дуги кряхтящего крана на него сыпался то ли песок, то ли частички ржавчины. По дрожащим трубам сквозили стоны воздуха. Воды не было. Я застыл посреди коридора с Адрианой на руках, пытался отыскать выход, в исступлении рассматривал нарисованный огонь в деревянных рамках, что будто начинал шевелиться. В голове застрял гул бесполезных ржавых труб, под рубашкой пот сливался с пятнами крови. Время сгорало, как керосин в ёмкости старой лампы… – Дом умирает, мистер Холмс. Здесь пропадает электричество, перестаёт течь вода, жар печей не избавляет от холода и не сушит воздух, – сказал тогда Марриэт, глотая кашель. – В последние недели затяжные ливни вновь согнали воду к маленькому пересохшему пруду у подножия холма, – дворецкий замолчал, вся его решимость угасла после взмаха трости. Он не сумел произнести вслух предложение утопить свою мисс Джеральдин у самых корней проклятого поместья. Я не стал тратить бесценные, ускользающие секунды на излишние обсуждения и уточнения. Я хотел было забрать со дна надколотой ванной крест, чтобы с максимально возможной точностью воспроизвести немыслимый обряд, какой вынуждало повторять беспощадное веретено событий. Но Марриэт, разжав пальцы, скрюченные, как сухие ветки, сунул мне в карман свой крест с оборванной цепочкой. – Возьмите, мистер Холмс. Моя вера сгинет только вместе с этой растревоженной землёй. А земля никогда не умрёт. Кажется, тогда я даже улыбнулся, нервно, слабо, почти не чувствуя отчаянной улыбки. От недоверия, зародившегося семь лет назад, не осталось и следа: теперь хмурый дворецкий, растасканный на куски старостью и щемящими противоречиями, впившимся чувством вины, принимал участие в настоящем безумии, способном восстановить хотя бы ничтожную часть прежнего порядка в разбросанных мыслях. Спасти запутавшуюся женщину с вредной привычкой поступать необдуманно. Я, крепко держа Адриану, точно всего лишь беспечно спящую, спускался по скользкому склону к тёмному зеркалу изогнутого пруда, у которого, как извилистые вены, сходились тонкие линии ручьёв, путавшихся в копнах мёртвой травы. Дождь смывал застывшую кровь, в бесконечном потоке капель на моей побелевшей коже растворялись вспыхивавшие прежде сомнения, утекали страхи. Я не ощущал ни холода, ни порывов ветра. Войдя по пояс в дрожащую от ливней и моего тяжёлого шага воду, проглотившую крест Марриэта, я со зверской силой обхватил исполосованную шрамами спину Адрианы. Уткнулся в её залепленную мокрыми волосами шею и резко отпустил. Оглушающий всплеск, вздыбленные волны с перекошенным отражением мрачного неба. Топот дождя по качающейся поверхности пруда. Тающие спирали чёрного вещества, что скрыло бесцветное лицо Адрианы, исчезавшей за бурлением тухлой воды с зеленоватым оттенком. Я должен был произносить какие-то слова, запечатлённые на смятой бумаге, дополнить нелепой чушью этот невыносимый обряд, напоминающий преднамеренное убийство. Но голова опустела под ударами ливня, что смешивал память и ясное сознание с расходящимися кругами на воде: это было редкое состояние опасного абстрагирования от гудящей, сумасшедшей реальности, когда никакое болезненное или безобидное ощущение не причиняло неудобств, не тревожило, а разбивалось о замершее в ледяной воде тело. Я ничего не чувствовал. Разум искал спасения, трещал под натиском наступивших дней и молота воспоминаний, сбивающих с толку. Мы вертимся на одной орбите. Настоящее, как плескавшееся на воде рваное небо, было искажённым, перевернутым, перерезанным отражением угасшего прошлого. Всё, что уже происходило с нами, так или иначе проникало в жизнь в ином обличии, подстраивалось под новые краски, условия… Дважды играть роль палача, дважды терять Адриану – какие страшные глупости. Ещё в стенах поместья время ощутимо расползалось по углам, укрытым густыми тенями. Но в ту мучительную минуту оно замерло над успокаивающим шевелением волн, что перечеркнули безвольное тело Адрианы. Спустя несколько мгновений я начал чувствовать мир заново: в толще воды возникли стремительные толчки. Адриана пыталась подняться с каменистого дна, но я заталкивал её обратно снова и снова, пока в плеске воды, разрезаемой попытками вбить Адриану в острые камни, не различил неразборчивые звуки своего имени. – Это я, Шерлок… – сквозь кашель, забившуюся в рот воду пролепетала она. Хищник отступил слишком быстро, клиническая смерть не наступала, и я отнёс это наблюдение в список тех, что ещё предстояло прояснить. После мгновений без всяких чувств, мгновений спокойного дыхания без тисков отравляющих эмоций, во мне вдруг разгорелась отчаянная, яростная злость, прожигавшая изнутри, обступившая сердце. Она защищала его от участи быть съеденным каким-то неведомым, пугающим чувством. Подобное сравнение возникло гораздо позже, когда я, враждуя с тишиной, крутил на повторе песню. В её незамысловатую музыку вплетался голос, прибитый к земле могильной плитой. Что-то неотвратимо вгрызалось в рёбра, подступало к сердцу и обгладывало его, как червь. В действительности же неизменно колотящийся орган оставался целым, невредимой частью, венцом кровеносной системы. Сердце, триста грамм упругих мышц, продолжало толкать кровь по организму, сокращаясь и сокращаясь, но его удары звучали уныло, заполняли пустоту в мыслях всякими сумасбродными ощущениями, нелепыми ассоциациями. Джон, мой добрый друг, не контролирующий порой громкость голоса, когда следует говорить тише, однажды сказал Мэри, прячась за полуприкрытой дверью: – Так трудно разобрать, что происходит в голове Шерлока Холмса, и потому практически невозможно познать то, что бьётся у него в груди. Но мне кажется, Шерлок похоронил своё сердце вместе с Адрианой… Как будто не представляет, что с ним делать без неё. Тогда я перешагнул порог квартиры чуть позднее, прислушался к беспрерывным сокращениям клубка мышц и посчитал слова Джона чересчур вычурными и излишне очерняющими меня грязью сантиментов. Однако после, оставшись наедине с невыносимой тишиной, которую кромсал звуками наивной песни, возмутительно долго размышлял над таким странным замечанием. Но не стоит заглядывать вперёд без особой необходимости. Листайте мою жизнь в указанном порядке. Я схватил Адриану, вытащил на берег и бросил, вдавив плечи в примятую траву: – Я ненавижу тебя за всё, что ты со мной сделала, за всё, что не сделала, что могла сделать и что продолжаешь творить сейчас! Ненавижу... – я прижался губами к её холодному лбу, ощущая частое, прерывистое дыхание, раздирающее грудь под тонкой тканью чёрного платья. Адриана не могла насытиться воздухом, дрожала от касаний ледяного ветра. – Ты слышишь это слово? Слышишь?! А хочешь знать, женщина без имени, что приходится слышать мне? Самого себя, семь лет назад задающего тот бессмысленный вопрос... Задать его снова? И что ты ответишь? Как спасёшь в этот раз?! Расколешь мне голову, чтобы я больше никогда не вспомнил женщину без имени? – Шерлок… – прошептала она, и всё, что силилась произнести с напором, с уверенностью и твёрдостью исчезло в диком вое, пронзительном рыдании. Хлынул вопль нестерпимого отчаяния, удушливой ярости, словно в один миг осознание безумной ошибки, напрасности прожитых лет сдавили рёбра. Я подхватил Адриану и сжал в объятии, полном злобы и ранящей жалости: – Что же ты натворила? Зачем, чёрт возьми?! Отвечай немедленно, идиотка! – Я лишь хотела… – бормотала она изломанным голосом. – Хотела предотвратить то, что увидела. Семь лет назад я видела, как ты спрыгнул с крыши Бартса, две недели назад я… Собиралась вскрыть себе вены, пока Бенджамин курил на балконе. Казалось так забавно: он потушит сигарету, выпустит тонкую струю дыма, опустит взгляд на вечные шорохи неспящего маленького городка, вернётся в спальню и не сразу догадается заглянуть в ванную, мою крошечную гробницу, – Адриана вновь зарыдала, выдирая из памяти этот болезненный эпизод, вынуждавший презирать саму себя, обнажать постыдные замыслы. – Тогда я пожертвовала неизвестным промежутком собственной жизни, чтобы проломить преграды между линиями времени… Нет, это неважно, – она заставила разжать тиски объятия и посмотрела прямо в глаза, с тоской и ужасом: – Я сумела обнаружить путь, что позволил бы тебе прожить долгую жизнь, отвратил бы выстрел в сторону… Поэтому я вернулась, поэтому я снова сбежала… Я не нашла смелости остаться. Если я буду в твоей жизни, то ты умрёшь слишком рано. И это неизменный исход. – Бред, любимый бред, возрождающий бесценное умение здраво мыслить. Безусловно, ты охотно загоняешь меня в могилу, – усмехаясь, проговорил я. – Но я умру с тобой или без тебя, рано или поздно мы все когда-нибудь умрём, Адриана, и не нужно обрекать себя на мучения, впускать в кровь всяких тварей, каких потом легко не выскребешь. Я не просил и не стану просить о таких глупых жертвах, чтобы растянуть свои дни! – Ты даже понятия не имеешь, что я делала, уничтожая в себе жизнь… Случайная потеря контроля стоила дорого, я не хотела никого убивать, – уронив голову в ладони, простонала Адриана и растёрла по раскрасневшимся щекам слёзы и ручейки дождевой воды. – Разве ты бы принял меня такой, разве я могла вернуться в Лондон раньше, найти тебя и… – Могла! – закричал я, и Адриана в изумлении подняла застывший взгляд. – Могла ещё семь лет назад, и тогда бы тебя не рвали воспоминания о жизни по прихоти Ариса, о роли безоружной, бездумной рабыни, растерявшей прежнюю волю к свободе, всякое уважение к себе самой… Адриана, я бы выгонял тебя прочь, выталкивал за дверь, собирал бы тебе чемодан каждый вечер, надеясь избавиться от такого невыносимого дополнения к неподвижной мебели, как проклятая женщина, читающая мысли, – я вцепился в её волосы и прижал вздрагивающую Адриану к груди так тесно, что наши сердца почти колотились друг о друга, выбираясь из клетки рёбер, а затем обхватил лицо ладонями: – Но не это самый страшный факт, Адриана. Меня более тревожит, пугает следующее: я выставлял бы тебя на улицу, злился, проклинал, но ждал бы, когда ты вернёшься. – Я знаю, – со снисхождением и радостью, какую было больно сдерживать, улыбнулась Адриана, перехватила моё запястье и робко коснулась губами костяшек пальцев. – Я видела будущее, что обернулось бы реальностью, останься Джеральдин Фицуильям с Шерлоком Холмсом… Ричард часто ругал тебя за подобные капризные выходки, – она смеялась недолго, тихо, и то был редкий, неповторимый смех упущенного счастья, смех чистый и искренний. – Ричард? – спросил я с едва заметным испугом, догадываясь, что за ответ обрушится на меня. – Наш сын, который никогда не родится, – мёртвая улыбка исказила её губы. – Теперь. – Ты была счастлива в этом будущем? Я притворился, паршиво, но притворился, что мысль о неслучившемся, призрачном отцовстве, замурованном за чередой бесчисленных решений и поступков, прошла сквозь меня, не застряла в голове, как вбитый кем-то неожиданно гвоздь. – Я была безумно счастлива неуловимые, промелькнувшие пять лет, пока ты не погиб… Я устало и раздражённо выдохнул, подняв Адриану на руки: – Знаешь, из нас двоих ты больше похожа на безжалостного зверя. Прошло время унизительного заблуждения, обмана и отсутствия чётких линий завертевшейся реальности. Понемногу стала пробуждаться спасительная ясность. Не было абсолютно никакой нужды связывать Ариса перед тем, как швырнуть на заднее сидение автомобиля дворецкого: очевидно, что хищник с удовольствием потрудился, перебирая его кости, обеспечил несколькими переломами. Я управлял автомобилем, вязнувшем в грязи и земле, Марриэт делил место с хрипящим дартмурским тираном, а Адриана, закутавшись в моё пальто, сжималась от холода и саднящей боли на переднем сидении. Не произносила ни слова. – Полиции необходимо рассказать одну и ту же легенду: Джеральдин Фицуильям приехала в Лондон навестить давнего друга и проверить состояние старого поместья, и утром сегодняшнего дня этот друг, Шерлок Холмс, обнаруживает, что Джеральдин пропала, уехала подозрительно рано. Тогда Шерлок Холмс отправляется в Девон на поиски. Там он прибывает в чёртово поместье, где Бенджамин Арис, недовольный своенравием неродной дочери и с известных пор практикующий домашнее насилие, стал вершить своё правосудие, – строго продиктовал я, ведя автомобиль по узкому мостику. – И как объяснить, почему мисс Джеральдин направилась в Девон без предупреждения, удивив вас неожиданным исчезновением? – поинтересовался Марриэт, прижимая кусок тряпки к порезанному уху. – Арис пригрозил жестоко со мной расправиться в случае, если она как можно раньше не приедет в поместье без лишних сопровождающих. – Но почему именно поместье? – Допустим, Арис, – я глянул на его окровавленное отражение в мутном зеркале, – поклонник драматических сюжетов и решил преподать падчерице последний урок на той земле, где всё началось. Следите внимательно за тем, что отвечаете, не упоминайте поддельного имени Джеральдин. Есть всё же смешная вероятность, что полицейские по нелепой случайности что-то заподозрят, – я выждал несколько секунд. – Ещё вопросы? – Ты, в самом деле, смог бы застрелиться? – на грани обморока с трудом спросила Адриана, крепче затягивая узел вокруг поражённой ладони. – Я не сомневался, что ты поверишь.