Шингеки но Криста

      Мы переместились в гараж. Энни опасалась, что отец скоро вернется, поэтому мы решили устроить там свою «штаб-квартиру» и дообсудить план спасения Имир. В столовой было небезопасно.       — План отвратительный, — сказала я, когда мы удобно расположились на полу среди шин, старых санок и коньков, утвари для ухода за садом и других псевдонужных вещей.       Гараж был самый обычный, не навороченный, и машины там не было. Только устаревшая рухлядь вроде видеомагнитофона, старых пластинок и прочих пережитков прошлого, и еще велосипеды. Энни объяснила это тем, что это её гараж, а не отца. Гараж отца, по её словам, куда круче, и там почти каждую неделю новая тачка.       — А что не так? — спросила Сашка.       В руках у нее связка копченых охотничьих колбасок, которые она увлеченно жевала, словно жвачку. Энни к ограблению своей столовой отнеслась спокойно — видимо, и не такое терпела.       — Да всё не так, — хмуро произнес Бертольд. С недавнего времени, точнее с сегодняшнего утра, он был на моей стороне. Хотя, я и не думала, что он может быть таким строгим. — От и до.       — Что Вас, собственно, не устраивает? — фыркнул Райнер, не ожидавший такого от своего лучшего друга. — Вы даже не потрудились что-то придумать, потому что дрыхли без задних ног.       Мне стало обидно. Он что, нас вечно будет этим попрекать? Такой умный, мог бы и разбудить. Тихая и скромная Криста отодвинулась на задний план, решительная Хистория собралась выйти из-за кулис. Но я не успела сказать и слова:       — Спрашиваешь, что не устраивает? — решительно произнес Бертольд, поднимаясь с места и прохаживаясь вокруг ребят. — Так я тебе отвечу. Во-первых, эта бредовая идея с замужеством. Вы в своем уме? Кто насмотрелся идиотских фильмов? Мы не в том возрасте, чтобы обсуждать такие вещи, и не в том веке. Второе — отец Кристы в жизни не согласится переписать свой бизнес на тебя. Она может уверять его в искренности своих чувств, сколько угодно. Ему плевать на мнение Кристы.       — С чего ты взял такое? — недовольно произнес Райнер. Похоже, его самого план вполне устраивал.       — Он ведь выдернул её с родной фермы, заставил сменить имя, бросить родных. Это не ради неё, это ради него самого.       Что ни говори, Берт прав. Так и было. Никто никогда не спрашивал моего мнения, я просто была счастлива, что люди вообще помнят, что я есть. Странно. Гувер понимает меня.       Райнер осознал, что это весомый аргумент — против него не попрешь.       — А прийти с Кристой к тебе домой просто верх идиотизма, — продолжил брюнет и вздохнул. — Он тебя и слушать не станет — посадит Кристу в подвал, скажет что-то вроде: «Молодец, сынок» и отстегнет денег на новую приставку, потому что ему тоже плевать на твое мнение.       Райнер побагровел и сжал кулаки. Конечно, ему неприятно слышать такое о своем отце, но Гувер прав. Райнер всю жизнь всё получал на блюдечке. Он никогда не радовался тому, что его ударили. Он никогда не плакал от счастья, что мать сказала ему: «Не путайся под ногами». У него были друзья. Когда он хотел заговорить с кем-то, в него не кидали камнями и сосновыми шишками.       — Что же ты предлагаешь, гений? Тебе во сне идея пришла, да? — сквозь зубы спросил блондин, пытаясь поддеть друга. Мне стало неприятно, ведь ссора в буквальном смысле была из-за меня. Как-то дед сказал, что все неприятности из-за женщин. Возможно, он прав.       Пугала позиция Энни — она молчала. Ей было все равно. Если бы Браун накинулся на Гувера с кулаками, она не пошевелила бы и мизинцем. Что до Саши — она жевала колбаски, и ей, похоже, плевать на все хотелось. Про Имир все забыли.       — Отстань от него, — встряла я. — У меня есть план.       Плана у меня не было. Он рождался спонтанно, и я стала озвучивать свои мысли.       — Мы возьмем заложника. Это будет Райнер. Пошлем письмо и потребуем Имир, — дрожащим голосом пролепетала я, сама удивляясь тому, что несу.       — М-м, — слащаво протянул блондин. — А этот план не похож на ерунду из дешевого боевика. Вернемся домой к Кристе? Разве её мама не выдала свою дочь со всеми потрохами?       — Ну, Вас мы хотя бы выслушали, — резонно заметил Гувер, хотя прекрасно понимал, что плана у меня в общем-то нет.       — Продолжай, — великодушно разрешила Браус. Она была занята колбасками.       — Мы… своими силами забаррикадируемся в доме Имир. Да. У нас получится. Её мать больна, она нам не помешает. До приезда отца можно перебиться там, только… — тут я осеклась.       — Что еще за «только»? — уточнила, до этого молчавшая, Энни. Она не любила всякие «только», «но», «если».        — Только ты и Бертольд останесь здесь. Если Вы пойдете с нами, взрослые догадаются, что это спланированно. Вы отправите письмо по почте и поможете создать все условия для правдоподобия. И… на всякий случай, Вам придется всё время быть вместе и на связи, — я смогла подмигнуть Бертольду. — Ну, как?       — Полный бред, но мне нравится, — после долгой паузы произнесла Браус, дожевывая последнюю колбаску. Она привыкла к подобным аферам за годы общения с Имир. Ей этого не доставало.       — Ну-у… — вздохнул Райнер. — Попробовать можно.       Энни молча кивнула — план, где ей ничего не нужно было делать, её очень даже устраивал. Берт тоже был в восторге, ведь он мог провести время с Энни. В общем и целом, по гаражу разнеслось неуверенное, но единогласное «да».       В итоге, мы решили разделиться. Я, Саша и Райнер отправились домой к Имир, Энни и Бертольд поехали за конвертом, продуктами и хозяйственными материалами.       До пункта назначения мы добрались быстро и без приключений. Я боялась проходить мимо нашего дома. Мысль о том, что предательница-мать сидит внутри и готова в любой момент избавиться от меня, не давала мне покоя, пока мы стояли на крыльце таинственного дома нашей подруги. Но в моем «доме» было темно и тихо, и я успокоилась. Перед входом Саша предупредила, что мама Имир немного не в себе. Насколько немного предстояло выяснить, хотя мы с Райнером примерно представляли, что нас ждет.       Ключ, как ни странно, лежал под ковриком. Можно было упрекнуть Имир в предсказуемости, но я понимала, что украсть её ключ — себе дороже. Саша пробормотала, что давно не была у Имир дома. Её немного трясло.       Замок щелкнул. Дверь со скрипом открылась. Прихожая встретила нас полумраком и затхлым запахом разложения. Мы синхронно подумали об ужасном, но скрипучий слабый голос доказал обратное:       — Вернулась-таки.       — Нет, миссис… это Саша Браус и… и компания, — произнесла Сашка и упрямо вошла внутрь.       Мы вошли следом. Сквозняк захлопнул дверь. Стало совсем темно. Тусклая полоска света выходила из одной комнаты, и это давало надежду, что этот дом не поглотит нас в свое ужасающее нутро. Я чихнула от пыли.       — Где эта маленькая тварь? — сухо спросил голос. Он едва шелестел, но был тверд и полон ненависти.       — Имир в беде. Нам нужна Ваша помощь, — сказала Сашка и торопливо двинулась вперед. Мы проследовали на ее шаги. А Саша шла к источнику звука и света.       — Она сама вырыла себе яму, — усмехнулся голос, и я удивилась, что это тот самый голос, что переругивался с Имир.       Мы вышли к комнате, в которой тускло горели керосиновая лампа и стеариновая свечка. В центре комнаты стояло кресло-качалка, медленно раскачивающееся взад — вперед. Окно, к которому оно было повернуто, было занавешено плотной бархатной тканью. Дом Имир оставлял желать лучшего. Все вокруг было поломано, пыльно, грязно. Гостиная, а это была гостиная, практически пустовала. С краю стояло старое фортепиано с парой отсутствующих клавиш, у стены — дряхлый сервант, а на стене, с ободранными обоями, весела картина, изображавшая огромное, большеголовое чудище, пожирающее людей.       — Итак, где она? — ухмыльнулся голос из кресла.       — Имир у… у Брауна, — сказала я, понимая, что Сашка уже ничего не соображает от страха. Я услышала, как мать Имир усмехнулась. Райнер взял меня за руку и крепко сжал мою ладонь. Атмосфера пугала нас всех. — Она попала в беду из-за денег и из-за меня. Мое имя Хистория Райс. Я дочь…       — Я знаю, кто ты, — прервала меня мать Имир. — Эта мерзкая маленькая дрянь все уши про тебя прожужжала. Про то, сколько денег она получит, я даже почти поверила. Однако в последний момент, когда деньги были у нас в руках, эта тварь передумала. Почем зря.       Повисло неловкое молчание. Слышно было, как шебуршат мыши в подвале. Мать Имир скребла ногтем по подлокотнику кресла, а мне было неудобно говорить, ведь для этой женщины я всего лишь уплывшие из-под носа купюры.       — Вы нам поможете? — не выдержал Райнер, которого атмосфера дома пугала не меньше, чем нас всех.       Боже, как же Имир живет здесь?       — Мешать не стану, — скучающе ответила женщина и вдруг резко велела. — Райс, а ну-ка покажись.       Я торопливо выбежала к креслу и встала перед ней. Минуту мы изучали друг друга.       Я видела перед собой Имир. Взрослую, уставшую, озлобленную, с иссохшими руками, покрытым морщинами лицом, насмешливыми глазами. Ноги её были укрыты пледом. Она была худа, сломлена и несчастна. Глаза горели жизнью на мертвом лице, но это было лицо моей Имир. Те же веснушки, тот же упрямый лоб, тонкие губы и волосы, безжизненными локонами лежавшие на её плечах.       Не знаю, кого она видела перед собой — заикающуюся Кристу или решительную Хисторию в чужом платье, с раскрасневшимся лицом, и, скорее всего, с молящими глазами, но она не произнесла ни слова и молча кивнула, как бы говоря, что дом в нашем распоряжении.       Мы принялись за дело. Перво-наперво, мы обшарили дом сверху донизу. Райнер достал из подвала молоток и гвозди, благо, досок вокруг было много за счет старой мебели, и заколотил окна и на первом, и на втором этаже. Подумав, он забил и почти все чердачные окна. Черный ход мы общими усилиями заблокировали с помощью старого комода, поломанного телевизора и другой тяжелой рухляди. Я все удивлялась, почему дом Имир полон всякого хлама, но потом поняла — скорее всего, эти вещи хотели отобрать за долги, но Имир, со свойственным ей девизом «так не доставайся же ты никому», всё сломала. В доме не было ничего целого.       Через час появились Энни и Бертольд, нагруженные двумя пакетами. Их помощь была не особенно нужна, поэтому мы отпустили их, предварительно записав мобильный телефон Леонхарт. Сашка вымыла хорошенько кухню и приготовила нам поесть. Благо, плита работала. Что-то подсказывало нам, что сидеть в доме Имир мы будем долго. Да и мать Имир была голодна.       Райнер хорошенько завалил выход из подвала, чтобы никто не мог проникнуть. Перед уходом Энни сказала, что письмо уже написано и даже отправлено, причем, она не скупилась в выражениях, поэтому нужно было спешить.       Они побывали дома у Сашки и передали нам старое ружье её отца. Няня Саши хорошо поспособствовала этому. И передала печенье. Там было и для Имир, с изюмом. Я пообещала себе, что Имир получит печенье, чего бы мне это ни стоило.       Одно окно на чердаке, откуда была видна вся улица, Райнер оставил открытым — Саше, если дело пойдет плохо, придется оттуда стрелять. Мы так же заблокировали и переднюю дверь старым шкафом. Конечно, это не помешает опытным людям войти, но у нас был запасной план. Фактически, мы сами загнали себя в угол, но у нас была жизнь Райнера, и мы могли худо-бедно её использовать.       Я надраила полы в гостинной. Саша сварила картофель, и я поспешила накормить мать Имир.       — Поешьте, — сказала я, протягивая поднос женщине, что была так похожа и не похожа одновременно на Имир. — Как Вас зовут?       Женщина взяла поднос и втянула ноздрями запах картофеля. Она давно не ела.       — Имена ни к чему, — грубо произнесла она. Вдруг её глаза наполнились жалостью. — Тебе лучше не любить Имир, — в её голосе промелькнула печаль. — Она приносит боль всем, кто её любит. Посмотри, что она сделала со своей матерью!       Женщина расплакалась. Судорожно, со всхлипываниями, от большого горя. Из-за своей дочери.       Я отшатнулась от нее, как от прокаженной. Да что же она несет?       — Ты все знаешь, — внезапно произнесла женщина. — Ты знаешь, что натворила эта дрянь. Тебе приятно общаться с убийцей? С человеком, который обрек свою мать на страдания? Ты знаешь, что она «рыбачит»? Не ворует, а рыбачит, так она это называет. Она никого, кроме себя, не любит, и тебя она предаст. Да нет, уже предала.       — Неправда! Имир любит Вас, иначе бы она не рыбачила и не пошла бы на это! — закричала я прямо в лицо ошарашенной женщине. — Она не виновата. А за меня не переживайте. Кроме Имир, у меня никого нет. Если она меня использует, то пусть. Я просто хочу быть нужной ей.        Мать Имир усмехнулась и указала тощей рукой на стену.       — Там её комната, — сказала она. — Если хочешь, зайди.       Я повернула голову и увидела дверь. Сразу я её не заметила, потому что её заклеили обоями. Я толкнула дверь, так как не было ручки, и она поддалась.       Это было пустое, чистое помещение, без окон. Горел ночник. Посреди комнаты висел гамак. Я не сразу разглядела огромные полки с удочками, крючками, пустыми канистрами, резиновыми сапогами, свернутым плащом, веревками, шнурами, клеем, пустыми банками и прочей ерундой для её дел. В гамаке что-то лежало. Подумав, я взяла это. «DAIRY» — прочитала я.       Я открыла на рандомной странице.        «Какое-то там октября. Все очень плохо. Я всех ненавижу. А еще меня дразнят в школе. Жан Кирштейн. Я столкнула его из окна на первом этаже, и он сломал ногу. Маму вызывают к директору. Она не придет. Она больше не может.» «Октябрь. Кажется 24. Саша позвала в гости. В кои-то веки пожрала. Мать орет. Чертова гнида, когда же она отвалит? » «Начало Ноября. Подралась с Эреном и его чокнутой сестрой. Кажется, Райнер всем растрепал. Ненавижу его. Всех ненавижу.» «декабрец. Разговаривала с отцом этого ублюдка. Обещал дельце в конце лета. Интересно, если отец вернется, мать сможет снова стать прежней?»       Я судорожно сглотнула и захлопнула дневник. Жизнь Имир — лишь боль и ненависть. А теперь она одна, без дневника. Я должна вытащить её. Подарить ей немного тепла. Объяснить ей, что на самом деле она не одна. Не все её ненавидят. Не все дразнят.       Я услышала голос Брауна и поспешно сунула дневник в карман желтого платья Энни. Райнер просунул голову в комнату.       — Не ройся тут, — сказал он. — Ей бы это не понравилось.       «Ты-то откуда знаешь?» — чуть не вякнула я, но промолчала. Скорее бы увидеть её и взять за руку. Это все, что я хочу.

***

      Я родилась в деревне. Мой отец… ничего не знаю о том, чем на самом деле занимается мой отец. Я всегда думала, что он — бизнесмен, но, кажется, я ошибалась. Он ничему не научил меня. В общем, я и не была с ним знакома до недавнего времени.       Жизнь в деревне не нравилась мне. Мне нравилась деревня. Но не нравились люди. Все, как один, недолюбливали меня, включая родную мать, которая даже не обращала на меня внимания.       Город, в целом, не давал мне никаких преимуществ. Я собиралась продолжать вести тихую жизнь без вынужденного общения с людьми. Но моим планам пришел конец, когда я познакомилась с ними.       Я не знала, что можно быть счастливой, просто бегая по улицам, играя в бейсбол, деля друг с другом шоколадные батончики и разучивая песни-считалочки. И мне было почти не грустно, зная, что мать от всей души меня ненавидит.       Но что ненависть человека, который, несмотря на то, что девять месяцев носил тебя под сердцем, считает тебя жалким куском мусора, отбросом, ни на что не годным мясом, тратящим её время и деньги отца? Право, это даже не важно. Именно от нее я ожидала чего угодно и дождалась.       Поступок матери, вызванный решением Имир, заставил меня быстро повзрослеть. Стала ли я мудрее? Не думаю. Однако опыт общения с людьми у меня появился.       Существует тип людей, которые ценят выше всего деньги. Людские чувства, эмоции, переживания, цели, мечты для них — пустой звук. Они переступают через все и, нередко, через себя тоже. И отец Райнера — доброго, смелого Райнера — один из них.       Желание получить деньги моего отца заставило его использовать для своих целей Имир, которая ради скромной суммы, на которую она мечтала освободить отца из тюрьмы и вернуть мир в свою хлипкую семью, привела меня ему в руки. Терзаясь, мучаясь, угрызая себя и Сашку, она совершила неверный поступок, который сама решила исправить, в итоге вляпавшись в проблему, которую теперь предстоит распутывать мне, Саше и Райнеру.       До конца понять ситуацию, мне помогли короткие пометки, записанные в старый блокнот корявым почерком, который был дневником жизни Имир. Он состоял из беспорядочных предложений, содержал, на первый взгляд, бесполезную информацию, но каждая строчка, каждое скверное слово, через раз попадавшееся в нелогичных, по своей конструкции, предложениях, было пропитано болью и отчаяньем маленького ребенка, который только на вид был сильным и дерзким человеком с коротким именем — Имир.        И я не готова простить отца Райнера. Не готова простить своего отца. Не готова простить мать. Но я готова простить Имир, потому что, кажется, я люблю её. Люблю, несмотря на все её недостатки, взбалмошный характер, любовь прикарманить чужое, дать «поджопник» проходящему мимо «чувачку» и остальные маленькие слабости, которые зачастую оборачивались против нее серьезными последствиями. Поэтому я сделаю все, чтобы помочь ей, чтобы услышать небрежно уроненное: «И тебе не хворать» в ответ на: «Доброе утро, Имир».       Мне на плечо опустилась тяжелая рука Райнера, который сжимал в другой руке сотовый.       — Поговори с ним, — сказал Браун, протягивая мобильный. — Это Гувер.       — Доброго вечера, — ответила я, прижимая телефон к уху. — Как там у Вас идут дела?       Из телефона донесся приглушенный голос Бертольда:       — Тут все очень… В общем, отцу Энни кто-то позвонил, и он уехал. Мы думаем, что это отец Райнера. Мой отец звонил мне — велел остаться у Леонхарт дома. У него сейчас дела, а дома у Энни охрана. Дворецкий пытался что-то у нас выспросить, но Энни столкнула его с лестницы. У него черепно-мозговая травма.       — А что же отец Райнера?       — Судя по переполоху, который происходил часа два назад, Вы нехило разозлили Брауна. Отец Энни, перед тем, как уехать, нас минут пятнадцать спрашивал, не знаем ли мы что-нибудь, знакомы ли мы с тобой, что нам рассказывал Браун… — монотонно поведал Бертольд. — Энни, не надо!.. Она подпаливает шторы зажигалкой!       — Ведите себя, пожалуйста, как обычно, — напомнила я. Как же мне жалко прислугу этой, по словам Сашки, «буржуйки» Энни. Наверное, тяжело терпеть её поистине тяжелый характер. — Не известно случайно, что там с Имир?       — Вроде все нормально. Мы слышали, как отец Энни по телефону говорил с моей матерью. Сказал, что лишние проблемы сейчас Браунам не нужны, поэтому девчонку пока трогать не будут. Но Браун, кажется, в курсе, нашего плана. Во всяком случае, нашему письму с угрозами он не сильно поверил.       — Ясно, спасибо Вам обоим, — я понизила голос, наблюдая, как Райнер бессовестно развлекается с бейсбольным мячиком Имир. — А как у тебя с Энни?       — Ну, она стала немного разговорчивей, — уклончиво ответил Бертольд.       — Что говорит? — искренне полюбопытствовала я.       — В основном, матерится, — вздохнул Гувер. — Мы пойдем рыться в бумагах отца Энни. Если что, кинем смс.       — Лады, до связи, — ответила я и нажала отбой.       Райнер, увидев, что я закончила разговор, подошел ко мне и забрал сотовый. В правой руке он продолжал сжимать мяч, который приволок в кармане.       Это была спальня для гостей. В ней совсем ничего не было. Ни кровати, ни стула, ни платяного шкафа. Даже обои были безжалостно ободраны. Тут я при свете фонарика читала дневник Имир и думала о своей жизни, пока не зашел Райнер.       — Я же просил тебя не трогать его, — сухо произнес он, указывая бледным лучиком своего фонарика на дневник Имир у меня на коленях.       — Прости, пожалуйста, — ответила я, погладив пальцами корешок дневника. В бледном свете моего фонаря лицо Райнера было непривычно серым. Я увидела, как он с беспокойством сжал в руках мячик. Мне стало его так жалко. — Не беспокойся, я всё понимаю. Там написано много плохого, но это не твоя вина. Ты мой друг. И ты друг Имир. Всей нашей «банды».       — Я — Ваш друг? — удивленно спросил Райнер.       В комнату вошла Сашка и бесцеремонно посветила на нас фонарем. Её походный фонарь был мощнее, поэтому в комнате сразу стало светло. Кажется, ей было интересно.       Я засмеялась и ткнула Райнера пальцем в грудь:       — Вот смотри, Райнер, — начала я. — Что любит Имир?       — Смотреть бои без правил в воскресенье вечером, — не задумываясь, ответил Райнер, почесав кончик носа. — И играть в «монетку».       — А Саша? — продолжила я.       — Это совсем просто — Саша любит поесть. У нее любимое драже со вкусом ананаса, а чипсы обычно покупает с солью.       — Это правда? — спросила я у Сашки. Та удивленно кивнула. — Тогда скажи мне, пожалуйста, что любит Райнер.       Саша почесала затылок и задумалась.       — Райнер любит бейсбол, — сказала она, наконец. — Кататься на велике и хвастаться.       Райнер протестующе замычал, хотя было видно, что Браус попала в точку.       — А что любят Бертольд и Энни? — продолжала я допрос.       — Бертольд любит Энни, — пакостно заметила Сашка и, достав из кармашка рогатку и камешек, прицелилась Райнеру в лоб. — И Райнера, конечно. А еще строить карточные домики. А Энни любит рукопашный бой и своего отца.       — Рогатку убери, — недовольно произнес Райнер и замахал на Сашку руками. Та недовольно прицелилась в потолок и выпустила камень. Он упал с громким стуком. — Ну, допустим, она права. А к чему ты ведешь?       — К тому, что Вы так много друг о друге знаете. Ведь не только это, а еще и предпочтения, любимые игры, места прогулок. Как друзья, — сказала я.       Райнер и Саша удивленно переглянулись. Я почувствовала прилив нежности, глядя на удивленные лица друзей.       Нет, правда, они замечательные. Щекастая Саша, напоминающая сейчас недовольного хомяка, и Райнер, смешно наморощивший лоб.       — Враги тоже друг о друге много знают, — недовольно заметил Райнер, скрестив руки на груди.       — До душной глубины согласна, — заявила Сашка, потрясая рогаткой.       — До глубины души, — раздраженно поправил Браун.       — Ты мне что Имир? Указывает он мне тут! — заворчала Браус, ткнув его рогаткой в ребро. Браун зашипел и отобрал у упирающейся Сашки инструмент. Та обиженно зафыркала.       Как мило. Ну правда. Мне кажется, так и выглядят друзья. Вот так вот. Как нужно. Как я всегда мечтала — с незначительными ссорами, веселыми спорами и всеми другими интересными частями диалогов.       — Просто мы общаемся. С Бертольдом и Энни мы тоже не друзья. Просто взаимоуважение, и этого достаточно, — сказал Браун.       — А наше общение Имир зовет сим-би-оз, — добавила Саша. Она не понимала значение слова, как и я, но судя по энергичному кивку блондина, он имел место быть в отношениях Сашки и Имир.       — Я не знаю, — чистосердечно сказала я, выкладывая сейчас этим двоим самое сокровенное. — У меня никогда никого не было. Поэтому, быть может, мне и кажется, что этого достаточно. Вы знаете друг о друге много — я почти ничего… но когда я узнаю о Вас, а Вы обо мне, мы же никогда не используем это во вред. Просто проводить время друг с другом, гулять, разговаривать, делиться конфетами — разве это не дружба?       — Ты, правда, считаешь, что этого достаточно? — подозрительно спросил Браун.       Я лишь на мгновение задумалась, ища в себе какие-либо опровержения этой мысли, но воспитавшие меня люди никогда не вкладывали в мою голову понятия дружбы. Я с болью и завистью смотрела со стороны на тех, кому довелось дружить. Выделяла для себя ключевые моменты, но так и не зацепила важное.       То, чем Сашка и Имир делились со мной, не стоило ничего, но было бесценно для меня. Почему? Потому что это давали мне они? Но как же мне объяснить это, если я даже не понимаю, что хочу сказать. Я просто деревенщина, ни больше, ни меньше.       — Да, — ответила я, смело взглянув Райнеру в глаза, отмечая про себя, что и Криста, и Хистория думают сейчас одинаково.       — Тогда, Райнер Браун — твой друг, — протянул руку Браун и ободряюще улыбнулся. Я неуверенно пожала горячую ладонь. — Твой, кстати, тоже, — он повернулся к Сашке. — Ну и Имир, если она не уронит мне на голову утюг.       — Тогда пошли на крышу, друг, — отмахнулась Сашка, хотя я увидела, как на миг её глаза предательски заблестели. — Ночь длинна, а нам еще следить за улицей.       По ветхой лестнице мы поднялись на чердак.       Мать Имир так и сидела в той комнате, периодически напевая старинную французскую песенку на непонятном языке. Я уже слышала, как её бормочет Имир. Наверное, это её колыбельная.       Воображение живо нарисовало мне еще молодую мать Имир, качающую в колыбели саму Имир. Та слабо агукает, хватается крошечными ручками за край одеяла и еще невидящими глазами пытается разглядеть мать. Как жалко, что сейчас мать считает Имир большеголовым чудищем, похожее на то существо с картины.       — Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Сашка, устраиваясь на обломках ящика и постукивая по ним цепкими пальчиками. — Но, смотри — я — охотник. Райнер — воин. А Имир, может, действительно большеголовое чудовище.       Если Имир большеголовое чудовище, то кто же тогда я? Тот, кто должен спасти чудовище? Тот, кто любит чудовище? Тот, кто ради чудовища, сам станет чудовищем?