***
Томаш Лупу со вздохом отложил палитру. Вдоль стен выстроились несколько десятков картин — пейзажи, два натюрморта, портреты людей, которых он встречал на улице и потом рисовал по памяти. Вот только что с того проку, если никто не покупает, не заказывает. Томаш перебивался случайной работой — иногда разукрашивал цветами беседки в садах, подновлял что-нибудь. Ему неоднократно предлагали рисовать срамные картинки, которые шли нарасхват у гостей веселых домов, но он отказывался, считая это ниже своего достоинства. Даже за вывески почти никогда не брался. Мирела только вздыхала и шла стирать белье для господ. Несколько раз он обращался за помощью к брату, но тот отмахивался, как от бездомного пса. Больше Томаш к нему не ходил, не желая унижаться, вымаливая то, на что и так имел право, хоть и не мог этого доказать. Зато ходила Мирела, и после этого с неделю над ним смеялись: мол, послал жену милостыню просить. Позавчера она вернулась с тремя дукатами, и они поругались, поскольку в ее историю Томаш не поверил, решив, что жена заработала деньги, продавая себя. Он уговаривал ее рассказать правду, обещал простить, даже плакал, но Мирела стояла на своем, и впервые заявила, что ему и самому пора бы позаботиться о семье. Томашу было стыдно перед ней, но он никак не мог заставить себя переступить через гордость, все мечтал, что вот однажды... — Эй, хозяева, есть кто дома? — в дверь постучали. Томаш вздрогнул, побросал кисти в стакан, схватил тряпку и, на ходу вытирая руки, поспешил открывать. Впрочем, Мирела как всегда успела раньше. — Ой! — увидев, кто стоит на пороге, она прижала ладонь ко рту. — Вы... — Что, неужели я такой страшный? — усмехнулся Марджелату. — Разрешишь войти, хозяюшка? — Да, что ж я... — засуетилась Мирела, отступая в сторону. — Проходите, прошу, вот сюда, здесь печка, а вы промокли. — Кто это? — спросил Томаш жену, напряженно глядя на незнакомца. По одежде его можно было принять и за дворянина, и за священника, и за вольного художника. Во Франции так одевалась просвещенная молодежь, подчеркивая свободные взгляды. — Это господин, благодаря которому мы второй день за последний год едим досыта и греемся у печи, — сердито бросила Мирела. — Так что помолчал бы лучше. — Значит, это он твой... Томаш нахмурился, руки сами сжались в кулаки. Драться он не умел, но просто так все оставлять тоже не собирался. В конце концов, он мужчина, а этот негодяй имел наглость явиться сюда после того, как спал с его женой. — Нет, я не ее любовник, если вы об этом подумали, — ответил Марджелату вместо задохнувшейся от возмущения женщины. Взгляд желтых глаз обдал Томаша таким презрением, что тот невольно попятился. — И мне даже жаль, что это не так. Будь у меня такая жена, я бы сделал все, чтобы ей не пришлось ни голодать, ни унижаться и просить для меня денег у скряги-деверя. Впрочем, я пришел не за тем, чтобы сказать вам это, — он повернулся к Миреле. — Мой друг попал в беду, и мне нужна ваша помощь. От вас не потребуется ничего опасного или плохого, всего лишь в нужное время отвлечь внимание. — Я запрещаю... — начал было Томаш, но Мирела резко обернулась, так сверкнув на него глазами, что он осекся. — Конечно, я помогу, — кивнула она, снова поворачиваясь к Марджелату. — Благодарю, — тот отвесил изысканный поклон, словно Мирела была придворной дамой, а не женой нищего художника, и подмигнул. — Помимо всего, думаю, вы сможете немного посчитаться со своим деверем. И, конечно, ваша помощь будет по достоинству вознаграждена.***
Мирча Лупу, запершись в своей спальне, перед сном пересчитывал дукаты в сундучке. Каждую монету он гладил, пробовал на зуб, хотя и так было известно, что все это — полновесные золотые. Но ему просто нравилось каждый раз заново ощущать их вес и вкус. Серебро он отвозил в банк, часть вкладывал в выгодные предприятия вроде строительства железной дороги, а золото хранил здесь, не в силах с ним расстаться. Он не скупился на обстановку комнат для постояльцев, дрова для них, свежайшее мясо, яйца, лучшую муку — ведь это окупалось вдесятеро, принося еще больше денег. Зато на всем остальном экономил, считал каждый бань, выплачивая жалованье слугам. Глупый наивный Томаш так и не узнал, что отец простил и вернул его имя в завещание. Старик так вовремя отправился на погост, а его письмо Мирча сжег. Нотариус, получив кругленькую сумму, огласил старое завещание, согласно которому старший из братьев Лупу получал все, а младший — лишь крошечный флигель, который уже давно использовали как склад. Причем обставлено все было так, будто Мирча его этим облагодетельствовал, все-таки не чужие, не выгонять же родного брата помирать в канаве. И он считал, что действительно проявил благородство, отдав Томашу то, что могло пригодиться самому. В конце концов, отец ведь исключал младшего сына из завещания, а потом у него от старости и болезни просто помутилось в голове. Так что он, Мирча, исполнил истинную волю отца, забрав наследство себе, дабы преумножать семейное богатство и прославлять имя Лупу среди владельцев постоялых дворов по всей Валахии, Молдавии, Трансильвании и Бессарабии. А там и до остальной Европы недалеко. Томаш же спустил бы все в одночасье, он никогда не умел обращаться с деньгами и вести дела. Эти мысли помогали Мирче заглушить просыпающийся голос совести, тонкий и едва слышный, но все же, все же... Этот проклятый голос возникал в самую неподходящую минуту, нашептывая, что кара господня неминуема. Да еще эта бесовка Мирела уже второй раз за месяц подливала масла в огонь. Может, сделать пожертвование в церковь святого Даниила? И в монастырь святого Амвросия подарить алтарный покров? Траты, конечно, большие и непредвиденные, но спасение души дороже. И надо бы сходить на исповедь, а потом поднести отцу Вафусаилу бутылку-другую греческого кагору на богоугодные дела. Размышляя таким образом, Мирча записал полученную цифру, запер сундучок и сунул его под половицу, которую прикрыл вытертым ковром. Еще десятка три монет, и можно будет новый сундучок собирать. А еще надо бы подумать о женитьбе, найти девушку победнее, красивую, скромную, работящую, руки в хозяйстве не лишние, и платить не надо будет. Да, жена — это хорошее вложение и экономия. Зевнув, Мирча перекрестил рот. Праведные труды, связанные с пополнением заветного сундучка, учетом накопленного, а также раздумья о делах духовных утомили его, и он решил вздремнуть. Тем более доктор Линденштраусс велел беречь сердце и рекомендовал непременный послеобеденный отдых. Мирча забрался в постель, задернул полог и натянул на себя одеяло с горкой овечьих шкур. Вскоре ему уже снился новый постоялый двор, где останавливались исключительно аристократы, причем со всей Европы, и даже короли; полные золотых дукатов сундуки; блюдо с жареным кабаном, посыпанным базиликом и майораном, сдобренным чесноком и политым лимонным соком; а также красавица-жена, которая одна успевала переделать работу десятков слуг и после встречала его на супружеском ложе нежным поцелуем. Мирча зачмокал во сне, готовясь перейти к исполнению супружеских обязанностей, но это чудесное видение было прервано самым безобразным способом: грохотом, воплями, топотом ног и, кажется, даже запахом дыма! Мирчу как ветром сдуло с кровати. На ходу натягивая сюртук, он выбежал из спальни и поспешил на шум. Представшая взору картина заставила его схватиться за сердце и привалиться к стене. Огромный камин в общем зале дымил, словно туда кинули сырой соломы, и в этом дыму творилось то, что Мирче и в кошмарах не могло привидеться — драка. Нет, даже не драка — побоище! Погром! Столы, стулья и скамьи были перевернуты, то и дело раздавался звон бьющейся посуды и непотребная брань. Человек пять или шесть жались к стенам, пытаясь пробраться через свалку и разруху к спасительной лестнице, поскольку выход на улицу перегородил упавший стол. Но и это еще не все. На ступенях с той стороны зала дама в элегантном голубом платье вцепилась в бороду господина Чеботари! Шляпка дамы валялась на полу, белокурые локоны разметались по плечам, а сама она рыдала и осыпала почтенного торговца проклятиями. Бедняга размахивал руками, мычал что-то невразумительное и пытался отодрать от себя изящные, но весьма сильные руки красавицы. Слуги господина Чеботари, выскочив из номера, старались помочь хозяину, но дама держалась, как клещ, да еще и пиналась. — Негодяй! — возопила она глубоким контральто и снова дернула господина Чеботари за бороду, а острый каблучок изящной туфельки вонзился в ногу рискнувшего схватить ее за рукав слуги. — Мерзавец! Ты обещал жениться на мне! Совратитель! Что ответил господин Чеботари, Мирча не разобрал, все потонуло в грохоте — кто-то из дерущихся схватил стул и хотел приложить им противника, но удар пришелся по вовремя подставленной скамье, в результате чего стул почил в бозе, разлетевшись в щепки. Дубовый стул с резной спинкой, работы лучшего деревщика Бухареста! Мирча застонал. Надо, надо было раньше подумать про алтарное покрывало и пожертвования, нельзя экономить на спасении души. Из камина в зале вырвались новые клубы дыма, потом еще и еще, и тут Мирча заметил знакомую женскую фигуру. Мирела бросала что-то в камин! Вот стригоайка! Бесовка! Наверняка и погром она затеяла, чтобы навредить ему, разорить, уничтожить. Каким образом женщина могла устроить такое, Мирче в голову не пришло. — Матей! Йорга! — взревел он. — Зовите жандармов! Однако ответа не последовало, слуги попрятались кто под лестницей, кто на кухне, не желая ради скупердяя-хозяина лезть в такое пекло. — Мерзавцы! За что я вам плачу! — Мирча двинулся было вниз, но не успел преодолеть и трех ступеней, как у его ног вдребезги разбился горшок с углями. Он с воплем подскочил и замер. А там, откуда прилетел снаряд, стояла, подбоченясь, Мирела и показывала ему кукиш. В клубах дыма промелькнула еще одна знакомая фигура — черный редингот, широкополая шляпа — и Мирча снова застонал. Нужно было доверять предчувствиям и не пускать эту подозрительную парочку. А теперь его прекрасный постоялый двор, его гордость и залог безбедной старости лежит практически в руинах! И придется тратить непосильным трудом нажитое золото, чтобы вернуть ему былое величие. — Я отдала тебе свою честь! — раздался очередной вопль дамы, перекрывая ругань дерущихся и треск ломающейся мебели. — Я родила тебе сына! А ты!.. На этих словах господин Чеботари грузно осел на пол, в следующую секунду с оглушительным грохотом и звоном рухнул буфет, в камине что-то бабахнуло, полетели искры, и весь нижний этаж заволокло клубами черного дыма, которые поползли выше. Позади хлопнула дверь, заскрипели половицы. Мирча обернулся. В полутемном коридоре, куда уже добрался дым снизу, возвышалась фигура в белом. А подмышкой был зажат... Сундучок! С дукатами! Мирча задушено взвыл, в голове помутилось. Фигура, воздев к потолку руку, грозным голосом изрекла: "Кара господня!", после чего выпрыгнула в открытое окно. Мирча рванул себя за волосы, бухнулся на колени и принялся биться лбом об пол, бормоча: "Господи, прости! Господи, пощади! Покаюсь, все брату верну, только отзови ангелов своих карающих, жизнь не забирай!" Кара господня, о которой пророчила Мирела, все-таки его настигла.