(Дневники вампира (The Vampire Diaries))
“Бесчисленное множество этажей оборудованных по последнему слову инженерной мысли обеспечит выживание популяции целой планеты, нашего с вами родного мира. Ковчег веры и оплот сострадания стал для каждого из нас безопасным местом, где любой может завести семью, продолжить род и быть при этом сытым, здоровым и всячески благоустроенным. Место названное “Рай Эггмана” есть распространитель благ и упразднитель тягот всех видов. Вне зависимости от пола, возраста или цвета вы будете радоваться жизни каждый день. Всегда. Вечно. Самое высокоточное оборудование, лучшая еда на планете и заботливые руки нашего верного и благородного лидера тепло примут вас в нашем комплексе спасения. В последнем оплоте света на тёмном континенте…” “…я помню то время смазано. Словно через замутнённое стекло, покрывшееся копотью и грязью. Время тогда бежало намного быстрее, чем когда-либо, особенно для таких, как Мы. Сильных, ловких, умных и чертовски быстрых, желающих нарушать правила и ищущих славы. Мы хотели сделать что-то значимое, что-то великое. Решение, которое поможет всем и каждому, и Мы нашли его. Этот человек дал всем цель, дом и даже таким как Мы, своё место, куда бы хотелось вернуться. Это были лучшие моменты, которые я так плохо помню…” “…я была ещё маленькой, когда на наш клан напали. Девочки, бесспорно, умели за себя постоять и если бы не предательство со стороны этих мужланов. Моя мама всегда плохо отзывалась об отце и брате, видимо она оказалась права, но почему-то верить не хотелось. В братишку я верила всегда, хоть и виделась с ним только во время Зова… он хороший… Наш дом был сожжён, и всех охватила паника, многие погибли, но те, кто выжил, ещё держались за единственную надежду. Мы шли к новому дому, в котором я смогу встретится с братиком снова…” “Учёных на Мобиусе всегда не хватало, были лишь Войны, их семьи и те, кто продавал нам вещи, меняя их или забирая женщин и детей. “Мы дикари”, всегда говорил профессор, изучая нашу культуру, бытность, и, надо полагать, я был с ним солидарен. Я хотел измениться и знаете что? Мне дали такой шанс. Мне и ещё троим таким же, кто умеет творить, создавать что-то новое, вести Мобиус к будущему… создавать новый мир и этот человек даст нам всё это… определённо…” “…Единый Великий Совет Кланов Мобиуса и его главы, в этот воистину знаменательный для мира день, заключает договор с Первым человеком на триста лет, которые с уверенностью могу назвать эпохой мира и процветания…” Реальность почему-то была несколько иная, но разве тупые животные могли ожидать чего-то иного? Тёмные коридоры, металлические клетки, сотни дорнов и десятки тысяч подопытных, а ещё один человек, который решил поиграть в бога и, надо отметить, у него это очень неплохо получалось. В этом месте к началу десятилетия ехидн было собрано семьдесят процентов всех жителей Мобиуса, и процент рос из года в год. Дело всей его жизни, семейное поприще, перешедшее по наследству и цели, о которых можно только догадываться, вдруг стали явью. Нашим кошмаром, если быть точным. Всё свершилось в один момент. Один долгий и тяжёлый момент, когда мы осознали, что наши дети могут и не родиться. Я помню, что был свободен, и скорость была моей силой. Я помню, как ветер проигрывал на самых крутых склонах. Я помню, что жил с теми, кто меня любит. Быть может, мне это только приснилось? — Тебе здесь уютно? — столь ненавистный мне голос задаёт вполне безобидный вопрос, но даже так я бы скорее откусил себе язык, нежели ответил ему. — Уверяю тебя, мои малютки постарались на славу и соорудили для тебя этот чудесный дом. Ты не рад? Радости не было. Впрочем, как и печали, боли, страха, надежды, была какая-то апатия вызванная интенсивной химической обработкой. Тело сейчас, словно ненужный придаток, прижимает меня к земле, заставляя слушать бредни этого выжившего из ума психопата. Толстые прямые губы, как у клоуна, нос с огромной горбинкой и дикие, словно бешеные глаза навыкате — вот что я увидел в этот момент. Его чудовищно густые усы, больше похожие на два веника растущие прямо из носа, будут сниться в кошмарах ещё долгое время. Этому человеку плевать на всё и вся, на причины и следствия, на живых и мёртвых, и на меня ему тоже плевать. Теперь уже точно. — Молчишь? Может небольшая стимуляция поможет. — Стимуляция? Это слово показалось мне тогда забавным, но удар тока впоследствии развеял всяческие мысли об этом. Помню, боль вспышкой прошла через меня, и тело изогнулось, стараясь уменьшить сопротивление, чтобы дать смертоносной энергии упростить задачу. Оказалось, что уменьшенная чувствительность была выборочной и на ток она уж никак не распространялась. – Ну как? Правда, здорово? Я сам проектировал это чудо, которое ты будешь называть своим домом ещё долгие годы. У меня столько вопросов и куча свободного времени, лет на десять, думаю, хватит. Мычи, если согласен. — И я мычал, а ещё бился головой, орал, стонал и всячески поддерживал беседу. Дни, недели, месяцы, а может уже и годы, целый океан бесцельного существования, помноженный на каждого из нас. Здесь мы умирали молодыми. — Ахах, да, ах, Братик, братик, братик, — пусть не долго, но я была рада. Приходил шар-инструктор, колол мне лекарство и вел меня к братику, и так много раз. Я была счастлива, как и обещал тот человек. От лекарства между лап всегда было мокро, и шерсть лоснилась, а носик был мокрым и холодным, так обо мне заботились. Я думала, что была счастлива. Братик всегда играл со мною, всегда был добр, и мы… делали много неприличных вещей... человек говорил, что это нормально, что я буду жить так ещё очень долго. Я должна была быть счастлива, ради братика. — Твой братик немного приболел, но не волнуйся, ты с ним очень скоро увидишься, а пока познакомься… Эти ребята будут твоими друзьями… — братика я больше не видела, но лекарства стали намного приятней братика и новые друзья гораздо интересней, чем он… “Может я и не была счастлива раньше?” Запахи. Это место насквозь пропало похотью, выделениями и тысячей криков. Наша великая любовь стала грязью и болью, потому что в этом месте нарушались древние законы. Здесь умирал разум. “Дневник. Дата. Номер. Глупость какая… Я стал писать дневник. Мысль глупая, но профессор поддержал её и даже предложил беседовать иногда, чему я был очень рад. Быть полезным, почему-то, становиться очень приятно и помогать мастеру кажется до болезного нужным. Сегодня я получил подарок – это яркое кольцо, которое мне закрепили на шее. С помощью него профессор может узнать всё ли со мною в порядке, я так рад, что обо мне заботятся, правда по ночам оно чешется, может у меня жучки? Странные и глупые мысли, но раз уж я завёл дневник, то буду их записывать. Еще, пожалуй, можно и о других написать. “Мне нравится…” Я написал это! Написал. Как же глупо, но я должен быть смелым и умным, тогда следующий зов мы можем… какая полезная вещь этот дневник. Дневник. Дата. Номер. Сообщение от меня. Начали. Я работаю, как и раньше - усердно, теперь уже и не скажешь, что профессор не доверяет нам как жителям Мобиуса. Я поначалу боялся, что он нас вышвырнет за непрофессионализм, но, похоже, страхи оказались напрасны. Мне несказанно повезло и ещё этой… сучке. Шалава спит со всеми подряд, а я должен с ней работать! Бесит! Ну, ничего, ещё год, может чуть больше, и она вылетит как остальные, а я попрошу профессора отдать её мне. Животные и дикари так забавны… Кожа стала грубеть и шерсть местами выпадает, но профессор говорит, что я в безопасности - это обычная реакция на стресс. Мне колют препараты, названия и состав которых я когда-то мог сказать по памяти, а сейчас… я должен работать, профессор вызывает через кольцо. Мне кажется, оно становится уже… но это же… бред. Дневник. Дата. Номер. Продолжение доклада, с того места где меня прервала эта…. Начали. Я трахаю эту сучку уже второй месяц и не могу остановиться. Это божественно и то, как она стонет, и кричит от постоянных ударов. Это только распаляет меня. Всё-таки идея подделать отчёты и уничтожить сорок объектов в камерах оказалась отличной. Я ждал этого так долго и теперь повеселюсь на славу… голова болит всё чаще, и лекарства уже не помогают. Я начал задыхаться во сне, но быть может это работа этой текущей дырки, которая должна работать даже ночью? Ладно, не важно. У профессора намечается что-то грандиозное, очередная гениальная идея и я должен быть с ним рядом, я должен, должен… Да!” На Мобиусе слишком мало учёных, тех, кто мог подарить планете новый мир. Мир света и счастья построенный на гении науки. Теперь я понимаю, что это не так. Всё ложь. Всё до единого слова, до последнего предложения и буквы, даже мысли и те фальшивые. Он показал мне правду. Истину, с которой стекала ложь, и я не удивился, не покарал его за предательство и годы во тьме собственного рассудка. Я лишь высунул язык и провёл им по следу, что остался, после того как этот человек покинул меня навсегда. Я умер, хотя и жил ещё довольно долго, хотя овощи ведь тоже живут, правда? И за этот мир мы отдали наше будущее? За это наши дети, внуки и их дети так долго страдали и столько вынесли. Мы совершили ошибку? Тогда, давно, когда в живых был весь совет? Всеобщее благо оказалось не окупаемо, но может через пару лет всё наладится? Этот человек должен нам помочь. Он ведь обещал… "Живой континент. Страна Ежей. Зал древних Игл. Надпись на камне Окайна…" “Я последний. Глава клана, который ещё в состоянии передать свои силы и знания новому поколению. Все остальные мертвы и сегодня я последую за ними, но перед тем как я уйду, мне хочется сказать тем, кто останется. Надеюсь, останется хоть кто-то. Берегите эти камни и никогда не отдавайте их в руки человека по имени… В них мы заключили всё что у нас было, есть и будет. В них сама жизнь. Наша долгая жалкая жизнь, как рабов, на этой мёртвой земле.”***
Во тьме комнаты с закрытыми ставнями, за которыми сейчас можно расслышать звуки разразившейся песчаной бури, коротали время в заурядном развлечении два смазанных темных силуэта. Во время веселья Шедоу с усмешкой вспомнил людское выражение: Промок как церковная мышь, и ведь было из-за чего. Тафи была влажная, скользкая, жаркая и, что скрывать, слишком ненасытная, для своего вида. В эти редкие любовные загулы, которые со временем стали на много реже чем раз в цикл, мышь выжимала из партнёра все что могла. Секс был как воздух, как её родной португальский воздух, запах которого она уже почти забыла в этой невыносимой дыре. Ей всегда было мало нежных ласк, грубых касаний, сильных ударов по атласной коже ягодиц и бесконечно долгих поцелуев растягивающих минуты в вечность. Хотелось чувствовать себя живой... Еж прекрасно знал что делать, как делать и главное — зачем, вот только удовольствия, полной отдачи и блаженной эйфории Зова ему разделить с Тафи, увы, не суждено. Его не рвет от запаха выделений и мускуса — это уже кое-что, а боль можно потерпеть. Не впервой. Ночи в этих местах душные и жар, уставшей от дневного пекла пустыни, расползается по пескам во всех направлениях. “Среди бесконечных дюн и сны ярче” Как-то сказала ему Тафи. Это стало для ежа страшным открытием. Шедоу преследуют кошмары, в которых он видит мертвых мобиусеан. Чаще это обрывки разговоров, плач детей, стоны сотен голосов во время зова или рассуждения о ничтожности мира одного человека. Всего один человеческий голос против рева тысяч и ведь еж точно может сказать, кто из них победил. Сегодня он узнал, как беженцы переплывали Великое море, и то, что до берега добралась только половина. Видел, как во тьме клеток томятся животные, искренне полагающие, что мир — это комната, а клетка — их дом. Так бы продолжалось еще очень долго, если бы хвост Тафи не заставил его кончить во сне, и похоже, не в первый раз. Сердце стучало с каждой секундой все медленней, вяло разгоняя кровь по телу. В комнате оказалось слишком душно, ведь запах их с Тафи тел смешался, вызывая в носу неприятную резь. Ему показалось это не правильным. Все вокруг казалось неправильным, и его жизнь не была исключением. Парень встал с непокрытого матраса и наступил на мокрую простыню, которая отправилась на пол еще в самом начале их длинной ночи. От ткани тянул горьковатый запах выделений и терпкий аромат едва свернувшейся крови. Тафи не была невинна, ни вчера, ни задолго до этого, судя по образу её жизни. Пробку мышке откупорили еще в детстве, так что алые пятна, как видно, оставил он сам. Спину слишком уж сильно саднило от следов мышиных когтей, да и шея, покрытая укусами, давала понять, что пора ополоснуться. Шед поморщился от неприятной мысли, словно все зубы разом начали ныть, потревожив в памяти еще свежий сон. Эти образы преследуют его не первую ночь, заставляя вспоминать, что он не совсем нормален. Урод из пробирки, которому достался дар от создателя, а уж его он старается вспоминать только в самых страшных ругательствах. Батюшке Эггмана или кому-то еще из их треклятого семейства показалось забавным запихнуть в его голову целый архив исследований, а потом его оттуда извлечь, понадеявшись расширить объем знаний. Как именно это происходило, он не знал и знать не хотел, потому что зуд в черепушке еж терпеть научился, а вот невыносимую боль, при попытках откопать хоть что-то из под залежей серого вещества, пока нет. Наверное, он единственный из младшего поколения кто знает, что осталось там, в, так называемом, доме. И даже под страхом смерти, Шедоу не скажет об этом никому. Теперь уж точно, потому что её рядом с ним больше нет. Давить больше не на что... Тафи слегка пошевелилась, но не проснулась, а только пробормотала что-то на португальском, и, хлестнув по глиняной стене хвостом, продолжила посапывать. Еж встал и направился к единственной уборной на втором этаже. Не бог весть, что, но смыть с себя кровь и все остальное ему хватит. Пройдя неровной походкой и завернув в первый попавшийся поворот, он попал туда куда стремился. Только вот существо, которое его там встретило, на первый взгляд показалось совсем не дружелюбным. Тусклые зрачки с непонятным рисунком буравили физиономию ежа через узкие щели припухших век. Шерсть свалялась и слиплась, множество игл было сломано, как и его нос, и, видимо до кучи множество синяков и кровоподтеков по всему телу. Шедоу протер зеркало тыльной стороной ладони и налил в таз воды из кувшина. Поморщился. Немного холодно, зато бодрит, да и раны промыть — идея вполне ничего. Водные процедуры заняли минут двадцать и особых изменений не принесли, возможно, вид ежа стал чуть ухоженней, и запах удалось сбить, но, в сущности, все остальное осталось прежним. Нос пришлось вправить методом научного толчка. Один точный удар, и в таз с мутной жидкостью заказали свежие красные капли. Медикаменты тут на вес золота, так что Тафи не будет его лечить, даже если руку оторвет, а это значит, придется воспользоваться принципом — заживет, как на собаке. Хоть он и еж. Благо, Зов не только с катушек башню сносит, так еще и подстегивает организм на предмет выживаемости, так что этот механизм можно назвать даже слегка продуманным. Сон, как и наваждение, давно прошли, оставив после себя бездонную пропасть отчаяния за мир, о котором Шедоу только слышал, и чувство беспомощности, которое он так не любил. Во время ночи с Тафи он был уязвим, раним, и бог весть, что еще, чего в нормальных условиях позволять себе нельзя ни при каких условиях. В этом дуэте, бесспорно, вела мышь, и её длинный хвостик, даже во сне распознающий присутствие, уже успел обвиться вокруг его ноги и медленно поднимался выше. Шедоу, словно не замечая этого, продолжал стоять у закрытого окна и в мелкую щель наблюдал, как летит песок, ведомый сильными порывами ветра. Вдруг тело ощутило рывок и вот он уже снова лежит рядом с горячим телом юной мыши. Пусть и без половины правого уха, пусть на лапке не хватает мизинца, а кожа настолько загорела, что местами кажется шероховатой. А еще шрамы. Очень много шрамов и многие из них в форме круга. Кости запястий чуть сдавлены, и нельзя не заметить, когда Тафи хочет посмотреть в сторону, то она скорее поворачивает корпус, нежели шею. Видимо еж слишком долго на неё смотрел, или же у него началась его любимая болезнь под названием: “Не спи с одной и той же мышью дважды подряд”. Мысль о том, что можно подцепить что-то покруче болезни Зова, как-то не приходила. Углубившись в свои мысли, он и не заметил, как хвост стал настойчивее и от простого проглаживания живота и лап он перешел к более активным действиям. Распаляться Шедоу не собирался, и то количество феромонов, которое только что мышь выпустила вокруг себя, для него не слишком большая проблема. Воздух стал лишь чуть сладковатым, но не более, а с хвостом справиться намного проще чем, кажется. Нужно лишь надавить в его основании и затем тереть до тех пор, пока он не обмякнет. Ежу показалось это слишком долгим, и он ласково, не отпуская хвоста, пошел ладонью по бедру Тафи, заставив темную кожу порыться мурашками. Слегка прикусив её плечо, парень опустил руку чуть ниже и почувствовал, как девушка напряглась. Надо отдать ей должное, спать при таких условиях чертовски сложно, но, в данном случае, успокоиться хотело тело мыши, а разум это волновать совсем не должно. Дождавшись, когда дыхание девушки собьется и станет частить, он резко опустил ладонь вниз, добрался до её пещерки и, ощетинившись, прижался к мыши всем телом, одновременно вводя в неё пальцы. Тафи издала звук, напоминающий смесь свиста и крика, под конец которого она ненадолго пришла в сознание и отключилась снова. За весь Зов Шедоу проводил эту процедуру раза три, периодически смывая с неё кровь и леча раны. Этот способ ему рассказал один дикобраз из земель, что на юге Австралии. Парня донимали аж четыре подруги, и он придумал, как убавить их пыл, при этом, не сдавая позиции. Точное иглоукалывание и стимуляция заменяют партнеру несколько часов сна и предохраняют от буйств. Жаль, действует только на девушек без игл, но с парнями Шедоу спать не собирался из принципа. Деревянные ставни, приятно поскрипывающие всю ночь, ближе к рассвету слегка приоткрылись. В комнате было слышно тяжелое дыхание и редкие удары хвоста о стену. На влажный пол оседала пыль, и грязь скапливалась от дуновения ветра, проскальзывающего через оконную щель. Вдруг, на пол что-то упало, и ставни скрипнули чуть сильнее, чем должны были, но даже этого ежу хватило, чтобы почувствовать опасность. На полу комнаты весело набирала обороты небольшая осколочная граната...***
Пальцы скребут шершавый пол. Приобретенный рефлекс моего тела, отработанный до автоматизма за долгие годы. Зачем, собственно, мне такой рефлекс? Чтобы определить с какой скоростью я могу разжать и сжать пальцы, а еще узнать рельефный рисунок пола. Попеременно сокращаю все мышцы, чтобы тело знало, куда его били сильнее. Делаю глубокий вдох и задыхаюсь в приступе сильного кашля. Губы болят так, как будто поцеловали автобус на полном ходу. На зубах скрипит песок и, кажется, шерсть, что вполне может быть. Мотаю головой из стороны в сторону. “Голова болит”. Эта мысль была единственной, какую я только смог понять в потоке бреда, плывущего через мои мозги. Два гениальных в собственной простоте слова, так точно описавшие моё нынешнее состояние, были на первом месте в списке бед, о которых я пока ещё не знал. “Болит голова”. Вторая мысль была не слишком отлична от первой, но факт того что я в состоянии поменять эти два слова местами, уже кое о чём говорит. Так, теперь нужно попробовать усложнить задачу. “Голова болит, очень”. Вот! Ну, вот же! Я знал, что справлюсь, и чувство эйфории от осознания собственной силы чуть не перекрыло боль. Кровь стучит в висках барабанной дробью, посылая неясные вспышки через больную черепушку. Мигрень только усиливается, и я, едва соображая, пробую двинуться всем корпусом. Не получилось. Зато сообразил, чем именно меня придавило. Дыхание перехватило. Нет. Не так. Его просто вышвырнуло из груди вспышкой боли. Давление вдруг стало в разы сильнее, и сверху, на голову, посыпалась пыль с ошмётками какого-то мусора. Кричать стало намного больнее, чем дышать, и больше повторять такой опыт я не намерен. Такое чувство, что на меня упал целый дом. Хорошо хоть на нашем брате раны заживают в три раза быстрее, чем на человеке, да и прочность шкурки на порядок выше, ничего, и не в таких передрягах бывали. Темные точки скачут по зрачку, выстраивая замысловатые фигуры на растрескавшейся стене напротив. Боль ушла внезапно, словно ничего и не было, так что я, не думая совсем, подтянулся на руках, вытаскивая тело. Когти дробили камень как пенопласт, вырывая из груди рык. Перевести дыхание удалось только, когда понял что сижу спиной к стене, а потолок рухнул на то место, где я лежал, и поднял кучу пыли. От кашля прикрыл морду лапами и стал соображать что произошло. Повсюду раскиданы вещи, из стен торчат штыри и свет постоянно моргает, раздражая зрение. Неоновую лампу оторвало от потолка на половину, и теперь она свисала в центре комнаты на проводе и, то и дело, гасла, погружая все вокруг во тьму. Страшно. Внимание привлекли звуки осыпающейся стены, и клубы пыли, поднимающиеся откуда-то сбоку. Это обвалилась перегородка между моей комнатой и соседней, где жила Крим. В комнате, вернее в том, что от неё осталось, зиял провал, прямиком в ванную комнату, откуда доносились жалобные всхлипы, вперемешку со стонами, и булькающие звуки льющейся воды. Свет погас окончательно, и теперь путь к выходу освещали редкие искры провода. Глаза болели и слезились от пыли, а лапы трясло, как после долгого запоя. Видал, как у людей попойки кончаются… жутко смотреть на них после этого дела. Среди Мобиусеан алкоголизм не слишком популярен, больше нас притягивают людские препараты, созданные на основе трав. Пятнадцать минут и две попытки докричаться до Крим спустя, было принято решение идти на прорыв. Выбираться пришлось на руках вдоль стены, разгребая обломки. В голове по-прежнему царил полный хаос, вспомнить удалось только свое имя, Крим и Тейлза. Смутно припоминалась взрослая крольчиха и розовошерстная ежиха. Имен ни той, ни другой добыть из памяти не удалось. Прижавшись лбом к холодному металлу двери, я вспомнил, что Зов прошел совсем недавно и что это из-за него у меня перебои с памятью. Пальцы скользят по вмятинам на металле, и в голову приходит мысль, что это моя дверь. Дверь в мою комнату. Сейчас она была похожа на свалку не таких и нужных мне вещей, раз разруха вокруг особой грусти не вызывает. Больше меня волновал вопрос выживания, нежели материальные блага. Ощупав дверь еще раз, сообразил, что она деформировала, и если надавить посильней, то смогу отогнуть угол наружу. С помощью какого-то металлического куска выдернутого из стены и нечеловеческого усилия дверь поддалась, и я смог выглянуть в коридор. Судя по всему, весь дом покорежило изрядно, а не только мою комнату. Кажется, по полу течет вода и стекает на первый этаж, только вот непонятно откуда. Трубы прорвало в ванной на этаже? Вполне возможно. Еще расширив брешь, смог протиснуться на другую сторону, вот только при этом слегка оцарапал бок, когда пролезал. Падение головой вперёд прошло удачно, и я распластался на полу, барахтаясь в горячей воде. Почему так, я понял, лишь определив источник шипящего звука, замеченный ранее. Как я и думал. Уборную на втором этаже разорвало в прямом смысле. Вода снизу, под давлением, поднялась до второго этажа и, преспокойненько, заливала пол в коридоре убойным фонтаном в стену. Всё лишнее стекало по лестнице на первый этаж. По моему телу пробежала судорога, так что иглы встали дыбом от резкой боли. Через воду прошел ток. Слабенький, но вполне ощутимый, так, что я подскочил, схватившись за болящий бок. “Плевать. Хоть немного бодрее буду”. Через тридцать минут и еще пару подбадриваний, я свободно ступил на лестницу, половины которой на месте не оказалось. Гнилое дерево провалилось в месте со ступеньками и перилами в подвал, куда, кстати, и устремлялась вода. Спуск на первый этаж я запомнил надолго. Память возвращалась рывками, кусочками мозаики, которые еще приходилось вращать, чтобы правильно примостить. “Как во имя святых Ежей, Зов мог превратиться в такое?” Возможно, перерыв в ритуале слегка повлиял на мою психику, и Крим, как новоиспечённая взрослая, могла немного покуражиться, но разнести дом — это в голове не укладывается. Совсем ни в какие норы не лезет. Двигаться приходилось осторожно, распределяя вес так чтобы не проломить доски и не упасть ко всем чертям под вниз, а то и еще ниже. Лестница нещадно скрипела, намекая, что зря я на нее полез. Шерсть промокла насквозь, и теперь тело стало весить в два раза больше. Неудачный какой-то день. Опасное место, где ступеней не было вовсе, я преодолел, держась за метровый кусок поручней. Пальцы вцепились в дерево с такой силой, что едва не крошили его, оставляя за собой четкий белый след от когтей. На вид, деревяшка была довольно крепкой, так что я благополучно спустился на первый этаж, где и решил восстановить силы и еще разок позвать Крим. По воде плыли вещи из гостиной, какие-то грязные тряпки, возможно, в прошлом бывшие скатертью с кухонного стола или же чьей-то одеждой, и множество щепок, вперемешку с грязью, забивали углы в поисках хоть какого-то выхода. Первый этаж затопило по самый диван. Самое ужасное во всём этом было то, что ванна, куда я так стремился, оказалась закрыта изнутри. Деликатно постучал, прислушался и ничего с другой стороны двери не услышал. Крикнул, чтоб привлечь внимание Крим, но ответа опять не последовало. Похоже, придется ломать… Как же все таки...***
“... трудно с этой девчонкой…” Мысль, сопровождаемая плохо скрываемой тенью, проскользнула у меня по лицу. Предвкушение чуда и дивные запахи, доносившиеся из её комнатки, свели мои внутренности судорогой в тугой узел, еще когда вступил на лестницу. Перила странно пошатывались, а ступени опасливо скрипели, но ничто на свете не могло сейчас помешать моему идеальному настрою. Ничто, кроме закрытой двери. Они всегда встают на пути у самых невинных, животных пороков. Мысленно призывая себя к спокойствию, я рванул в комнату Тейлза за универсальным ключом. Сей предмет роскоши хранился в нашем доме у самого адекватного жильца, так как Крим постоянно теряла бы его, а я пользовался, причем не всегда во благо. Комната лисенка в полной мере отражала его многогранный характер и неудержимую тягу к самосовершенствованию. Для сравнения: у меня в берлоге на стене висит постер группы Fank-Ёrsh с умирающим солистом на фоне закручивающейся в спираль вселенной. Музыка неплохая, фанатов толпы, были у нас в городе два раза. Я, помнится, уговорил Эмили сходить со мной. Мне даже удалось потрогать барабанщика... короче, было весело, но сейчас не об этом. В комнате Тейлза ощущалась частичка другого мира, уголок старины и, заходя сюда, в нос ударял стойкий запах запыленных книг и клея для авиа-моделирования. На стенах висят чертежи военной техники с мельчайшими подробностями и описаниями оборудования. Над потолком зависли в вечном полете модели самолетов разных эпох и стран. Тут даже дирижабль в миниатюре есть, что уж говорить о простых авто, которые он за час собирает. Наибольшую ценность имели обложки машин из нашего мира. Меня всегда передергивает, когда я их вижу. Помнится, не так давно Тейлз решил, что ему нужен настоящий инженерный стол, так мы его с Наклзом полтора часа на второй этаж поднимали... а ведь он предлагал проделать дыру в стене и закинуть с улицы. Дёшево и сердито, но хвостатому не понравилось… как он на нас потом орал. Ключ найти проблем не составило. Тейлз оставил его на идеально заправленной кровати вместе с обрывком тетрадного листка. “... я собираюсь сделать это сегодня. Надеюсь, все пойдет, как по маслу и ничего плохого не случится. Хорошо, хоть Соник побудет с Крим, пока я не закончу... ” Надпись не имела ни начала, ни конца и особой смысловой нагрузки не несла, так что я даже не придал ей какого-либо значения. Все что происходит в ангаре пусть там и остается. Главное чтоб дом не взорвал, а там подмоем, подкрасим, залатаем. Теперь-то я понял, что глядел в воду...***
...в мутную, грязную воду, достигающую до моих колен. Если приглядеться, то в ней вполне можно было разглядеть серьезное лицо темно-синего ежа. Выражение его лица было сильно уставшим, затравленным и, кажется, даже обреченным, что вполне описывало все то, что творилось у меня в душе. Темное отражение сейчас как никогда роднило меня с Шедоу, словно это он смотрит на меня из-под воды. Как всегда с немым укором, себе на уме и еще этим его взглядом, от которого в жилах порой стынет. Сильный удар по воде оставляет только разводы и пусть ненадолго, но рассеивает мираж. Память подкидывает только самые плохие, самые противные моменты встречи с черным ежом и хоть душа и противится, но разум уже заочно ненавидит и его, и такое похожее отражение и даже проскальзывает мысль, а уж не его ли это происки. Подобный бред выдается чуть ли не пачками, с тех пор как я очнулся, пытаясь хоть как-то объяснить происходящее, и каждая идея кажется хуже предыдущей. Оставив тяжелые думы на потом, я решил поставить перед собой реальную цель. Сломать дверь в ванную. Двигаться было тяжело, и разбег получился слабый, так что деревянная дверь полностью компенсировала удар корпусом. От неожиданности я едва не захлебнулся, когда соскользнул по двери в воду, и не глотнул на вдохе. Меня вывернуло и этим совсем не горжусь, ведь пока я ломился к Крим, дом заметно тряхнуло, отчего мебель стала с грохотом падать. Звон стекла, совсем рядом, напугал меня до смерти, а еще этот гул откуда-то снизу, из-под дома, совсем не прибавлял уверенности. Что-то было не так и мне все происходящее, ой как не нравилось. Бегать по воде в замкнутых пространствах я не умею, поэтому нужно для начала понять, как выбить дверь. Мысль пришла, как всегда, вовремя. От второго подземного толчка по стенам прошли весьма устрашающие трещины, но паниковать пока рано. Железные каркасы, вмонтированные Тейлзом по всему дому, не дадут погибнуть под обломками раньше времени. Правда, если бы Эггман нанес по нам ракетный удар… возможно, я сказал это не вслух. Для улучшения сцепления с твердой поверхностью пришлось воспользоваться книжным шкафом, который как раз плыл в мою сторону. При этом я наделал много шума и доломал остатки любимого сервиза Ваниллы. Поводив в толще воды рукой, наткнулся на обломок тарелки и ручку от маленькой коллекционной чашки... сглотнул. “Она убьет меня, как пить дать. Сначала выжмет из меня все, а потом прикончит, отдав на растерзание Крим”. Быть может, расценил бы всю ситуацию не столь плачевной и где-то даже комичной, но признаюсь вам, кто бы вы ни были. Я в панике и мне страшно до усрачки, в прямом смысле. Деревянная коробка без окон и дверей наполняется водой, по которой то и дело дают ток. Крим непонятно где и, быть может, ей нужна помощь, иначе бы она подала сигнал, что все в порядке. Тейлз был в ангаре и, видимо, у него что-то пошло не так, как планировалось. Тут я вспомнил про записку, и строки о масле вогнали в депрессию по самые уши. Я раскокал любимый сервиз Ваниллы и ведь не докажешь что непричастен, она все равно обвинит меня даже если это не так. Да еще эта долбаная дверь не хочет открываться. Терять было нечего, так что я уперся иглами в стену, напряг мышцы лап, втянул правой ноздрей сырой воздух и побежал по шкафу в сторону закрытой двери. Задняя стенка шкафа оборвалась, как-то очень резко, я даже скорость набрать не успел. Пришлось прыгнуть и закрутиться вокруг невидимой оси, в надежде пробить дверь наскоком. Все бы было хорошо, если бы не одно но... Закрученный в прыжке Еж движется по параболе в сторону закрытой двери, с целью пробить деревянную поверхность шириной два и три сантиметра. Еж вращается вокруг своей оси со скоростью двести оборотов в минуту, развивая при этом скорость движения по параболической траектории тридцать девять и семь километров в час. Дверь может выдержать прямой удар Наклза силой N Ньютонов, в зависимости от настроения ехидны. Вопрос: сможет ли Соник пробить дверь? Ответ: Нет. Так как на пути полета ежа по гостиной была люстра из хрусталя, выигранная Эмили в конкурсе на самый сильный удар молотом. Поверьте на слово, увернуться от люстры в полете, пока мир кружится с огромной скоростью, попросту невозможно. Проверено Ежами Мобиуса. Я лежу в грязной воде и сочиняю про себя объяснительную, почему к сервизу на тот свет отправилась люстра. Если в первом случае, еще можно списать на землетрясение, то Эмили меня молотом в лепешку раскатает. Вторую попытку я продумал основательно, подкрепив свой прыжок устным расчетом, и оказался прав. Дверь разлетелась в щепки вместе с косяком, к которому крепились петли, и частью стены, где была выставлена задвижка от замка. Правда, дверь мой полет почему-то не остановила, чего не скажешь о раковине, об которую я хорошо приложился и вот уже минут десять лежу в ванне и отмокаю под прохладным душем, который, кажется, забыла выключить Крим. Самой крольчихи почему-то на месте не оказалось. Зато в полу была обнаружено отверстие, куда устремилась вода из гостиной. Я нехотя поднялся из ванной и, держась за кружащуюся голову, в которой разразился хор звонарей, выполз на сухую часть пола под раковиной... половиной раковины… ну, почти сухой. Следующим моим действием было опрокинуть сушку. Зачем? Чтоб вода из гостиной не затопила подвал… Куда, как мне кажется, свалилась Крим, ведь больше как вниз она никуда деться не могла. Постояв немного, я долго не думая, смело ступил в дыру. Быть может, стоило подумать еще немного и скинуть веревку... надеюсь, моя крольчиха уже пришла в себя иначе придется её вырубить и тащить силком. Истеричные кролики в брачный сезон наиболее опасны.***
Ключ подошел, как влитой, и дверка медленно отползла в сторону, открывая мне чудесный вид. Посмотреть там действительно было на что. Крим лежала на кровати, закусив язычок, старательно натирала ушками у себя между ног. Глаза её прикрыты и движения нетерпеливы, а стон давно превратился в скулеж. “Смотри, как старается”. Голос совести в голове присвистнул, предлагая понаблюдать ещё, ведь она не замечает ничего вокруг. Похоже, её естество зудит достаточно сильно, чтобы понять бесполезность собственных лап. У кроликов они совершенно не подходят для самоудовлетворения, так что попытки унять ощущения только больше раздразнивают юное тело. Идея с ушами гениальна сама по себе, если бы не тонкости строения кроличьего организма. Если трешь сами уши самостоятельно, то еще можно получить удовольствие от процесса, а вот используя их для самоудовлетворения весь эффект уходит в уши. Распалиться можно на раз-два, а вот высвободить накопившийся заряд невозможно в принципе. Малышка будет истязать себя пока не найдет что-нибудь продолговатое, а этого мне совсем не хочется. Природа знает намного больше, чем мы, и инстинкты во время Зова сами подсказывают, как, куда и зачем. Вот только, до этого еще нужно дойти, а если уже началось помутнение рассудка, неопытные платят, в лучшем случае, здоровьем… иные отдают жизнь. Поэтому нужен проводник. Старший, который поможет и направит, сделает все наиболее безболезненно. Ежу понятно, что тело, обезумев, будет искать удовольствий, но потом-то с этим жить как-то… Если Зов начался с таким же неопытным, как и ты сам, никто не обещает что сердце или голова останется на месте к концу зова. Разорвать любимого своими лапами, бывает, немного тяжело для психики молодняка, а когда приходишь в себя голым, со странным привкусом на зубах и лапами по локоть в крови, невольно задумаешься о нелегком будущем. Почему-то, после Зова всегда тянет погрызть мяса на косточке, даже если вы вегетарианец. Сам не понял, как я оказался сверху Крим и впился в её мягкие, дрожащие от прикусывания, губы. На мордашке крольчихи застыло блаженно-недоумевающее выражение, отчего я только хмыкнул, про себя. Пока не слетел с катушек, нужно дать ей разрядиться раза три, не меньше, а для этого придется несколько охладить свой пыл. Мой язычок с легкостью пробил слабенькую оборону и вот, она уже что-то мычит. Чего мычишь? Воздуха. Обойдешься, носом дыши. Кровать предательски скрипнула, и одеяло слетело на пол, как единственное, чем крольчиха могла прикрыться. Одной рукой схватил её мягкие и уже пропитанные на кончиках любовным соком уши. Затем резко сжал их посередине. Глазки Крим распахнулись и закатились вверх, гибкое тело выгнулось, покрываясь гусиной кожей, а я, в свою очередь, разорвал поцелуй, чтобы услышать первый крик. Это было незабываемо. Крим верещала минуту или немного меньше, едва не сорвав голос, при этом, даже, умудрилась оцарапать мне плечо. “Первый есть”. — Крим, не засыпай, мы только начали, — пропел я елейным голосом ей в уши, — ты меня слышишь, — резко схватил за уже наметившиеся дыньки и сжал. Крольчиха очнулась, чего я и добивался. — Сони..., — я даже слушать не хотел. Просто запихнул ей ухо в рот, вторым связал ей запястья и спустился вниз, оставляя мокрую дорожку от груди до бедер. Снизу все оказалось намного интересней и гораздо лучше, нежели я рассчитывал, игра с собой явно пошла впрок, раз уж легкое касание моего шершавого язычка заставили Крим сжать зубки, тем самым стимулируя ушко. Кстати о барашках, вы знаете, как можно использовать длину ушей у кролика? Нет, а вот я вам скажу. Если они достаточно длинные, как например, у взрослой крольчихи, и достаточно разработаны в плане гибкости, то ими можно подвязать ноги так чтобы они не сходились, вовсе. Сейчас я так, пожалуй, делать не буду, ну может в будущем, когда наиграюсь вдоволь и смогу убедить крольчонку использовать несколько ежедневных упражнений. Наверное, очень неприятно осознавать, что собственные уши предали тебя, став пульсирующими оковами на руках и кляпом. Если бы не состояние шока, излишняя возбуждённость и мои игры с её щелкой, распутаться было бы очень просто, а так ей приходится только мычать от удовольствия. Пока я рассуждал, Крим снова накрыло, причем сильнее, чем раньше, и от переизбытка сока во рту и оглушающего запаха я сам поплыл. Как же приятно она стонет, так сладко и мелодично. Её голос подобен самому Зову, манящий меня в истому и счастье. Тело отзывается на касания, вертится и дрожит, как будто борется с двумя противоположными желаниями закончить все сейчас, потому что еще сильнее чувствовать уже некуда, и жаждой чего-то нового, страшно приятного и захватывающего. Сознание ускользнуло, оставив после себя жгучее тепло чуть ниже живота и крик боли, донесшийся издалека. Видимо я вошел слишком грубо, ну ничего, надеюсь, что смогу извиниться. Прийти в сознание удалось лишь пару раз, да и то ненадолго. Отметил, что уши крольчихи россыпью украсили синяки и укусы. На мордочке то и дело возникало отрешённое выражение, немного пустое в глазах, но это лишь блики, в основном, там была безумная маска от постоянной дозы удовольствия. Если в первое пробуждение я все еще был сверху, то во второе Крим заняла позу созданную природой социально для кроликов. Прыгать и биться в экстазе, когда тормозишь только из-за натянутых до предела ушей, удивительное ощущение. Лапки обессиленно уперлись мне в живот, и тело вдруг подалось назад, открывая мне стройный животик, который я не упустил возможности погладить. Так тихо. Я слышу её дыхание у себя на щеке, чувствую приятную влагу и тело такое хрупкое, такое невинное, словно тростинка, что вот может сломаться. Сам не понимаю, что нашептываю ей прямо в уши, какие слова подбираю… Может о том, что все будет хорошо, или как мне нравится быть с ней или даже клянусь в вечной любви и верности. Слова пустые и в них не должно быть веры, ведь я давно её потерял. Жить ради одной единственной это непозволительная роскошь. Крим дёрнулась, когда мои пальцы пробежались по её ягодицам. Хлопок, затем еще и еще, и я ловлю сияя на мысли, что кричит она совсем как Ванилла: те же нотки, те же понижения на выдохе. Забавно. Если Ванилла умрет, Крим сможет заменить её, они ведь так похожи? В сердце кольнуло от такой мысли, но лишь на секунду, не нужно гадать о таких вещах, в чужой постели уж точно. Она и правда, её дочь, а я уже начал забывать об этом. Пару раз Крим хмурится, может я назвал её именем матери, ведь в голове все смешалось, совсем уже ничего не понимаю. Тьма окутывает меня снова перед самым пиком, и при разрядке я проваливаюсь окончательно.***
Я закрываю глаза. Я открываю глаза. Я смотрю. Я не смотрю. Я ничего не вижу. Где я? Воздуха мало… Жадный глоток воздуха, кашель, пальцы пытаются избавиться от темной пелены перед глазами, но ничего не выходит. В темноте не так уж и важно, в каком положении мои веки. Тут ничего нет, или, быть может, это я ослеп? Страх перед неизвестным наполняет легкие воздухом и вырывается внезапным криком: — Крим! — эхо отражается от воды и уносится куда-то вперед. Никто не ответил. Если крольчиха упала сюда, что доказывало отсутствие Крим в ванной, стало быть, она направилась вперед, куда устремился звук моего голоса. Наверху также было темно, видимо дыру чем-то завалило или в ванне закоротило проводку, как и во всем доме. А может я повредил глаза, но такой вариант был наиболее худшим из трех. Вода хлюпает под коленями, ведь ползти приходится на четвереньках. Лаз оказался уже, чем я предполагал, но пока ползти можно. Нельзя оставаться на месте, толку от этого нет совсем. Крим где-то рядом, я чувствую, её нужно только найти, успокоить, поговорить. Мысль о том, что и мне бы неплохо было бы успокоиться, всплыла очень некстати. Кажется, у меня началась истерика, потому как вот уже несколько метров я непроизвольно посмеиваюсь любой подвернувшейся идее или мысли. Внутренний голос устал паниковать и теперь советует расслабиться и плыть по течению, может, куда и вынесет. “Если я лягу и буду плыть, кто тогда ползти будет?” “А вдруг тут живность какая водится, и ты потревожишь ее ненароком”. “Но ведь Крим…” “Крим, Крим, может её уже доели, и ты следующий”. “Она сильнее, чем кажется, да и какая тут живность? И где это, тут? Тейлз не стал бы разводить монстров или паразитов у себя в подвале” “И давно у Тейлза личный бункер под домом?” “Гараж расширил, это вполне в его духе, и нечего мне тут паниковать, псих”. “Ну это не я же сам с собой разговариваю…” — хи, — метр проползли, лапки намочили, поворот, ползем дальше. — хи-хи, — метр проползли, лапки поцарапали о проволоку, поворот, ползем дальше. — хи-хи-хи, — сбился на седьмом повороте. Может, я ползу по кругу? Неее. Поворот, ползем дальше. — хааа-хааа, - я забыл выставить лапу вперед и головой протаранил стенку на очередном повороте. Смех не останавливался, сводя желудок до болезненных колик. Эхо разносилось во все стороны, вызвав внезапный приступ клаустрофобий – смеяться расхотелось, от чего я рванул вперед с удвоенной силой, до тех пор, пока квадратный туннель не кончился, и я не выпал куда-то вперед. Приземление на каменный пол оказалось не самым удачным, здорово приложившись боком камень, так что дыханье сперло. — Успокоился? — Меня перевернуло на спину и что-то тёплое легло на грудь. Вдох-выдох, вновь стало холодно. Тут дошло, что это не мое воображение и голос вполне себе настоящий, да и дыхание совсем рядом. Запах! Крим, это точно она, теперь я уверен! — Крим? Это ты? Ничего не вижу, помоги, очень прошу. — После чего на мою голову был накинута сырая тряпка, которой я и соскреб какую-то гадость с глаз. Вокруг было ничем не лучше туннеля, только попросторнее. Так же вода на полу, так же грязь повсюду, только вот посреди комнаты центральной колонной стояла продолговатая колба с чем-то мутным внутри. Света тут чуть, да и того меньше, шкафы с аппаратурой гудят и воздух довольно спертый. Может, в трубе было лучше, а? С потолка свисают провода, как я понимаю, тянущиеся отсюда через все здание, и где-то рядом должно быть изолированное хранилище изумрудов хаоса. А еще я заметил Крим. Между двумя закрытыми металлическими шкафами, забившись в угол, сидела моя крольчиха с осколком стекла в руках и недвусмысленным взглядом. Её шерсть слиплась и спуталась, образовывая десятки колтунов. Под глазами залегли тени, словно она не спала сутки, а ещё уши почему-то жестко завязаны на затылке, ну, да и ладно, потом развяжу. В полутьме я мог четко разглядеть её расширенные зрачки и звериный оскал, едва прикрытый тенью шкафов. “Подходить нельзя… у нее шок… может поранить себя”. Четкие команды от мозга дали мне возможность правильно оценить ситуацию и прикинуть варианты. Будем пытаться разговорить. Последняя вводная перед началом операции: “Зов калечит нещадно, помни — это может быть уже не та Крим”. Я дернулся в её сторону, отчего та сильнее сжала осколок, и, как я погляжу, поранила ладони. Запах крови так и впился в мои рецепторы. Во рту появилась слюна, и я чуть было не облизнулся, себе на беду. — Неее… подходи, я клянусь, убью тебя… я не шучу… — не сказать, что я ожидал чего-то подобного, но могло быть хуже. Она могла напасть молча, в тишине, еще когда я упал, а не помогать, или кататься по полу и пускать пузыри из носа, подражая какому-нибудь животному. Не обязательно кроликам. “Вменяемая — уже хорошо”. — И не собирался. Ты сама выбираешь, в каком углу сидеть со стеклом в руках, тут свободная страна, жаль, что мы не у себя дома, ну вернее под ним, — я прислонился к стене и стал разглядывать колбу. Два метра в высоту, примерно метр в диаметре, стекло темное, ничего не видно. В нее вполне мог поместиться человек, а может даже и два, только вот зачем Тейлзу собственный инкубатор? Решил продолжить эксперименты Эггмана? Шедоу будет в восторге, он явно хотел бы себе искусственного братика. — Шутишь, заговариваешь зубы, а стоит мне расслабиться, нападешь и… и… — я отвлекся от колбы и перевел взгляд на крольчиху. Вот это уже интересно. Лапки дрожат, а уши едва колеблются, зуб на зуб не попадает, хотя тут жарко как в печи. Видимо автономная котельная где-то совсем близко, хорошо хоть меня не сварило в трубе вкрутую, пока полз. — И… и? И что? — я улыбаюсь, уже представляю, что сейчас будет. Кому-то смех, а кому-то слезы, каждый страдает по-своему, ну же моя хорошая, давай, выпусти внутреннего кролика наружу. — Ты изнасиловал меня, ты… ты и меня, и маму, сволочь, урод, монстр. Ты опоил меня чем-то, я не хотела… больно, было очень больно, а потом эта была не я. Со мной что-то произошло, и все что она творила, я не хотела… Соник, за что? Почему… — Крим захлебнулась в громком реве. Слезы текли по щекам, капая на покрасневшее от крови стекло. Я все еще улыбался, раздумывая, говорить ей, что это Ванилла дала на это разрешение, или нет? Ладно, не буду, пока, нечего, и так потрясений больше чем нужно. — Это гадко, противно, не естественно, как ты мог, я же… — вот тут, я решил поучаствовать в диалоге, потому как слезы сами по себе не утихнут, а смотреть на рыдающего кролика я не хочу. Надоедает, знаете ли, что мать, что дочь… — Любила меня? Или Тейлза? Или еще кого, а я такой нехороший, взял и разрушил твой мирок, переспав с тобой разок. — Она заткнулась. Понятно дело, что ненадолго, зато есть время подумать. В воздухе что-то сверкнуло, но я не двинулся, когда кусок стекла упал рядом и разбился на более мелкие осколки. — Ты не стесняйся, кидай, чем хочешь, можешь поорать еще, или продолжать реветь, подожду, нам пока спешить не куда, — я, наконец, сориентировался и понял где тут, что и как в комнате. Осталось найти хоть какие-то записи Тейлза, может он что оставил под этой грудой железок. — Как ты можешь? — Чуть было не ляпнул: “Очень просто”. Ну, а что я могу сказать? Теперь она взрослая и спрос как с взрослой, хватит разводить сопли, мы в заднице по самые уши, пусть, даже если она этого еще не понимает. Гребаный лис, что же ты наделал, и главное как мне за тобой разгрести? “… заметка для меня. Может понадобиться что-то сильнее ядерного реактора, чтобы эта штука заработала, но мои возможности ограничены изумрудами. Интересно, их мощности хватит? Выбора-то нет, как бы…” Начало мне не понравилось совсем, и то, что это было написано на смятом клочке бумаги, который я нашел на полу возле колбы, настораживало. Куда ему столько энергии? Ракеты мало было и тех нескольких взорванных островов во время испытаний? Еще полетать захотел… лис без мозгов. — Ты скажи внятно, чего хочешь, а то твои: “как ты можешь”, ” чудовище”, и “я тебя убью” не слишком помогают. Крим, сделай выдох, соберись с мыслями и спроси нормально, — как с маленькой разговариваю, раздражает прям. Может запах не выветрился? Как же хочется мяса. О, еще один листочек: Куча непонятных формул переписанных откуда-то для того, чтобы взглянуть во время работы. Дальше цифры и слова, которые я не могу перевести на общий, без определенной подготовки. Это что, древний Мобиусеанский? Тейлз его знает? Святые ежи, не ожидал, лисеныш, совсем не ожидал. Чувство гордости перемешалось с огромной дозой опасения, ведь на этом языке говорили наши предки и то, что он нашел, вполне могло оказаться не для юных мозгов. — За что ты так со мною? — она проскулила эту фразу совсем тихо, но я расслышал. Не этого я хотел, но когда мы вообще получаем то, что хотим? Судя по часам над колбой, есть часов двенадцать или около того, пока что-то не случится. Надеюсь, к этому времени я смогу объяснить Крим, как она будет жить дальше, понять, что натворил Тейлз и не сойти с ума самому. Шутка ли?