***
Знаете, бывают такие моменты, когда время буквально останавливается перед вашими глазами. Мир замирает, словно картинка, поражает своей четкостью и яркостью красок. В подобные минуты не совсем понимаешь, что происходит, но ты настолько захвачен мгновеньем, что мелочи отходят на второй план. Скажете, что для сверхзвукового ежа все вокруг, как в замедленной съемке, и окажетесь правы, но суть не в этом. Речь идет о таком сильном всплеске адреналина, что тело буквально взрывается энергией, реакции ускоряются, кровь по венам бежит быстрее, а сердце колотится так сильно и часто, словно это его последний забег в жизни. Именно так я почувствовал себя, когда понял, что из уродливого кожаного мешка, чем бы это ни было, вылез мой старый добрый друг Тейлз. В таком состоянии и без того суетливые мысли мчатся вслед за ударом сердца, отзываясь горькой колкой болью в висках. От острого запаха мокрой шерсти и эмульсии из колбы меня начинало мутить, но я сдерживаюсь, ведь еда тут на вес золота. Крим стояла всего в нескольких метрах от меня, прижавшись спиной к сырой грязной стене, и то и дело порывалась подойти поближе. От сильного, достаточно резкого для животного чутья, запаха крольчиха постоянно терла ладошками свой маленький нос и иногда чихала, не так громко, как могло бы быть, но вполне достаточно для того, чтобы покрытое разводами пены и потеками эмульсии рыжее тело нашего общего друга ежеминутно вздрагивало, отзываясь таким образом на шум, производимый Крим. Ну а резкие движения нам сейчас ни к чему... Хвостатый, похоже, наловчился швырять меня об стены еще тогда, когда только был в мешке. А теперь, думаю, ему не составит совершенно никакого труда разорвать мою тушку пополам, всего лишь разведя лапы в стороны. Правда, моя природная скорость в любом случае позволит увернуться, а вот за Крим я не уверен. Хорошо хоть, когда он выбрался из этой липкой, режущей обоняние, мерзости, больше никаких действий предпринимать не стал. Тейлз так и остался лежать рядом с колбой в луже эмульсии. — Со-ни-к. — Я не закричал только по той причине, что крепко, почти до древесного треска и подозрительного хруста в деснах, закусил торец дверцы, которую вновь решил использовать как оружие. — Кх-хриим!? — Мелкая чертовка мгновенно исчезла из моего поля зрения и, пока я изучал мокрый комок шерсти, удобно расположившийся на холодном полу лаборатории, подкралась сзади и похлопала по спине, дабы привлечь мое внимание. Ну-у, внимание-то крольчиха привлекла, но вместе с тем она едва сумела избежать участи быть прибитой и снесенной в сторону зажатой в моих лапах деревяшкой вместе со всеми предметами, находившимися около нас в радиусе метра или более. Она увернулась, а все прочее, задетое дверью, обреченно полетело в сторону, и я краем глаза проводил лабораторные приборы в последний путь. — Испугался? — Ничего я не испугался. Тут ведь нет ничего страшного. Видишь? — поспешно указываю на собственные колени, намекая, что они не трясутся. Это же Тейлз, чего бояться-то? Ну, или почти он. А если даже так, то это точно какой-то другой хлюпающий комок слипшейся шерсти, по форме отдаленно напоминающий нашего общего друга. — Заметно, — она тихо хихикнула. Нет, погодите, а чего она тут находит такого забавного? Мы все ещё замурованы в сыром подвале, электричество заканчивается, потому что я обесточил генераторную, с едой вообще непонятно, а звери в холодильнике скоро таять начнут... Тут как раз впору начинать бить истерику, а не тихо хихикать у меня за спиной. Думает, раз я сейчас стою, сжимая в лапах дверцу от шкафчика, так у меня больше шансов выжить... Черта с два. — Я смотрю, кто-то тут повеселел... Не поделишься радостью, пока нас не разорвало в клочья это мохнатое чудо из пробирки?.. — Мы нашли Тейлза! — о-очень воодушевляющая мысль. Я, наверное, слукавлю, если скажу, что не рад так же, как и крольчиха, но эта радость с малой долей горчинки, потому как некоторые вещи мне до сих пор не понятны. А неизвестность, как известно, пугает, аж до трясущихся иголочек. — А вот я, скажем, на твоем месте не был бы так уверен в этом... А вдруг это другой лис? Мало ли на свете лисов в таких же подвалах под домом? К тому же, не припомню, чтобы у него было два лишних хвоста. Или я что-то путаю? — У Тейлза было два хвоста... ой! А тут четыре, — Крим на мгновенье нахмурилась, усердно изображая мыслительный процесс, но затем сразу же просияла очередной гениальной идеей. — Может, он их прятал от нас все это время? — К спине привязывал? Или намекаешь, что они у него складные? И говори тише, иначе он нас услышит... Действительно, уши пришельца напряженно шевельнулись, стоило нам чуть-чуть прибавить в тоне. Что до хвостов, то я насчитал ровно четыре, вот только они были грязные и мокрые настолько, что их запросто, не приглядываясь, можно было принять за мышиные. Цвет шерстки отдавал грязно-оранжевым, темнее естественного окраса, и это только на спине, все остальное увидеть было попросту невозможно из-за позы и пены от раствора. — А что он делает? — Крим, с зажатым в тонких детских пальчиках железным прутом наперевес, размером где-то в пару локтей, уже готова была начать полномасштабное исследование, если бы я не держал её за шкирку. Уши трогать она мне категорически не позволяла. Прошло порядка двадцати минут, а он так и не пошевелился. Я отважился рассмотреть пришельца максимально близко, как только было возможно, и старался не шуметь, в отличие от крольчихи. Лис же пребывал в полусне или подобии транса и плохо воспринимал все окружающее. — Может, уснул?.. Крим, не лезь, кому сказал!.. Стой за мной. — Но, Соник... — Шшш-ш-ш... Пока он не реагирует на нас, все в порядке. Давай отойдем подальше и понаблюдаем, а там уже решим, что дальше. — Я хочу посмотреть поближе!.. Может, ему нужна помощь? — Нам самим понадобится помощь, если он опять начнет буянить, а пока лежит — будем надеяться, что мы в безопасности. Я оттащил Крим в дальний угол комнаты, за ту самую колбу, причем таким образом, чтобы можно было наблюдать за лисом, а самим оставаться незамеченными, насколько позволяло укрытие. Немного разгреб мелкий мусор и усадил крольчиху рядом с собой, наказав смотреть в оба. После напряженного ожидания, длившегося в течение получаса, ноги приятно закололо, и я подбадривающе улыбнулся. Дышать было уже легче, и постепенно стали слышны едва различимые с запахом пота нотки мускуса крольчихи. Чем больше было волнений, тем сильнее становился призывный запах, и, находясь в такой близости, сложно удержаться от мысли в сторону. Грязная мордочка, прут в хрупких лапках, засаленный мех, и эти манящие уши, завязанные в тугой хвост лентой, прижатые телом к стене, так, чтобы я даже не думал... Не думал о том, как смогу вырвать из лапок крольчихи прут и откинуть его в сторону, вжать Крим в холодную стену и забраться своими пальчиками в её мягкую шерстку, наслаждаясь этим чувством. В голове уже слышался едва различимый писк из её сладких губ, пусть и немного подсохших, но это легко исправить. — Соник! — негромкий звук, похожий на яростное шипение дикой кошки, практически молниеносно вырвал меня из страны грез, в этот грустный и опасный мир. А опасный он, потому что к моему паху сию же минуту пристроился тот самый злосчастный прут, вот-вот готовый проткнуть что-нибудь жизненно необходимое. — Ты же не думал о всяких пошлостях, в такой-то ситуации? — Я? Что? Нет, конечно, я думал о том, как бы нам выбраться, какое мне дело до твоих прелестей, этого запаха, и... и... — я отвел глаза, словно нашкодивший ребенок, понимая, что действительно должен был думать о спасении или хотя бы о Тейлзе. Похоже, она не поверила, но прут убрала. Где она вообще его взяла? Ежи и колючки, это же опасно, в конце концов! А если она им кого-нибудь ударит? А если меня? — Я дам тебе их потрогать, если ты сходишь и посмотришь, все ли в порядке с Тейлзом... — она сказала это тихо, но так, чтобы я отчетливо расслышал каждое слово. Мордочка крольчихи покраснела, а задние лапки мило терлись друг об друга. Видимо, я ослышался. Она меня покупает? Крим! Меня! Это все Ванилла и её влияние... Где мой маленький глупенький крольчонок, пытавшийся вскрыть меня куском стекла? Где, я Вас спрашиваю!? Вот так и начинаются компромиссы. Сначала: "сходи, глянь опасного лиса из колбы" — за “потрогать уши”... Потом: "найди еды" — за “подержать за хвостик” Затем: "разбери завалы дома" — за “легкий поцелуйчик”. А что дальше? "Секс" — за “сверни диктатуру Эггмана”?! — А давай так, я дам тебе погладить колючки, а ты посидишь тихо, тут, со мной? — Мм-м-м...? — Что "мм-м-м"? Вот, смотри, я могу сделать их почти мягкими, — провожу ладонью от локтя до плеча против игл, так, чтобы они ощетинились. Нажимаю сверху, и колючки проминаются. Со стороны выглядит, будто они мягкие. Признаться, ничего подобного, но Крим об этом, видимо, забыла, когда трогала их раньше. Она протянула лапу, намереваясь коснуться, но в самый последний момент заколебалась, чем я и воспользовался. Легко перехватив её и притянув поближе, я усадил крольчиху между ног, повернув ее к себе спиной. Так ей будет удобнее, да и наблюдать за Тейлзом с подобного ракурса тоже возможно. — Эй! Нет. Нет-нет-нет!.. Ты чего удумал? Верни меня на место. Соник, хватит! По-жа-луйст-а! Ну, сказала она “нет”. Ну, заехала мне в живот, с локтя. Орать-то так зачем? — Тише!.. Я что сказал? Следить за ним, вот и следи, а на меня внимания не обращай, — я уткнулся носом в её уши и вдохнул, насколько хватило легких. Запах ударил в голову так сильно, что в глазах потемнело. — “Богиня всех ежей, как же приятно они пахнут”. Совершенно не подчиняющиеся никакому роду мыслей и действий пальцы схватили самые кончики ушей крольчонки и медленно развели трепещущую плоть в стороны. Её голова, влекомая следом за движением тела, наклонилась вперед, когда я зубами резко сорвал сковывающую её прелести ткань. От интенсивного массажа Крим вмиг стала мягкой, как пластилин над свечкой. “Хм, это было рычание? А кролики вообще умеют рычать? Или же это был хрип, который я принял за рык?” — Соник, прекрати, или я тебя... Яау-у-у! Что ты там делаешь? Хватит мять их, у меня все тело немеет! Я же сказала тебе прекратить, ух-х-хух. — Воздух покидал её легкие с огромной скоростью, а тело начинало разогреваться. Сопротивления, как такового, не было, значит, она была не против... С другой стороны, прут все еще в её лапах. Нужно что-то с ним сделать. — Рядовая Кролля, Вы находитесь на боевом посту и следите за военнопленным, не отвлекайтесь. Крим как водой окатило, и все её тело превратилось в сплошной комок нервов. Похоже, она совсем забыла про Тейлза, уже собираясь отдаться сладостному, туманящему голову, течению. Осознание того, чем и перед кем она занимается, сбило весь настрой, но тело — глупая, падкая на приятные ощущения штука... Даже если разум противится, желание никуда просто так не денется. Борьба с самим собой — это, наверное, самое сложное, что можно придумать в этой жизни. Если ты выигрываешь, то потом уже понимаешь, как мало ты получил и как много можешь потерять, если оступишься. Всегда проще катиться вниз, в самую бездну своих желаний, не понимая, что оттуда можно выбраться только в том случае, если станешь совсем другим существом, оставив позади прошлый, почти стершийся из памяти образ себя самого. Эмили... я... мы... мы были на дне. Во тьме инстинктов и похоти, когда удовольствие... это все равно, что режущая острая боль, а дальше ничего нет... От мыслей об Эми стало тошно, и настроение продолжать резко пропало. Пальцы по инерции продолжали распалять крольчиху, а та металась между собственным рассудком и ощущениями, не в силах и не в желании выбрать что-то одно. Хотелось забыться. Пусть ненадолго, но сбежать от всего этого, так далеко и так быстро, как только возможно... бежать и чувствовать на лице потоки свежего воздуха, пытаясь схватить его этими самыми непослушными пальцами... — Только чуть-чуть... Посидим так немного и... Я больше не буду. Ты права, нужно помочь Тейлзу. Сам не знаю, что на меня нашло. — Соник? — Я прижался к ней, скрестив ладони на ее животе. Затих, стараясь дышать как можно глубже. Закрываю глаза и представляю, как обнимаю Ваниллу. Её прикосновения приятны, слова тихи, а голос мелодичен. Руки всегда теплые, и в потемках сознания медленно, словно нехотя, всплывает образ ее тела, способного зажечь во мне искру. Знакомый образ блекнет, серея, а затем расплываясь, словно легкое облако тумана, и все из-за другой крольчихи, выходящей из-за спины первой. Они обе улыбаются мне. По спине пробегает колючий холодок от мысли, что, рано или поздно, Крим останется здесь одна. А Ванилла растает. Как утренняя дымка. — Ты думаешь о маме? — голос Крим немного печален, но, кажется, она продолжала смотреть перед собой, не поворачиваясь, за что я был ей весьма благодарен. — Как ты поняла? — Когда ты думаешь о ней, уголки твоих губ почти незаметно приподнимаются, а глаза чуть щурятся. Вроде бы как обычно, но немного отличается. Сейчас я не вижу этого, но твои пальцы стали вести себя по-другому. Не знаю, как объяснить. — И не нужно. Не стоит лезть в мою голову, там нет ничего хорошего. Лишь колючие иглы и пошлости, ничего, что сошло бы для крольчонка. — Я уже не ребенок, — Крим дрожит, и ее тело все еще напряжено, но уже не так сильно, как раньше. Я продолжаю едва ощутимые поглаживания, вверх и вниз по спине крольчихи, попутно разминая мышцы. — И я не перестаю напоминать себе об этом, честно. Ты взрослая крольчиха с кучей взрослых проблем и потребностей. Но, здесь и сейчас, в данное время, ты пока не готова принять все, что может предложить такая жизнь. — А есть из чего выбирать? — Скажем, хватает... Вот, например... да много всего, смотря, что нравится, — ответил я, так и не найдя для Крим подходящего примера. — Кажется, наш пушистый друг уснул достаточно крепко, так что можешь расслабиться, я чуть попозже схожу, посмотрю, как он. — Правда? — она запрокинула голову назад, так, чтобы и я сам попал в ее радиус обзора, и посмотрела на меня. Прелесть. Я улыбнулся и прильнул к её губам, но лишь на мгновенье, борясь с алчным желанием почувствовать больше. — Ты поговорила с Ваниллой? — Так не хотелось рушить устоявшееся настроение, но это показалось куда более важным. Были вопросы, которые я не успел задать раньше. — А я думала, кто-то сидел на лестнице и подслушивал. — Пропустив момент, я почувствовал, как её хвостик стал тереться об меня, поддразнивая. — Не дразни меня, а?.. — провожу по её телу самыми кончиками пальцев, опускаясь все ниже и ниже по спине. Хвостик пока не трогаю. Быть может, все-таки стоит дернуть за него правильно? — Я подошел позднее, чем вы начали, и многое пропустил. Как дела наверху? Пусть я и не вижу её лица, но, похоже, крольчиха нахмурилась и, собравшись с мыслями, произнесла еще одну интересную новость за сегодня: — Наверху совсем плохо. Мама не сказала ничего, но Эггман опять что-то затеял. Правда, теперь у него есть поддержка людей... Соник, — она развернулась ко мне лицом и обхватила мои бедра задними лапами. Я замер. Её мутно-золотые омуты глаз пленили меня в ту же секунду. В голове метались мысли, одна извращенней другой. — Останемся тут, я, ты и Тейлз. Мы сможем выжить. Втроем. Пока все не уляжется. Я...я... помогу тебе, если ты захочешь... мы можем... Она покраснела до самых кончиков ушек, и мне ничего больше не оставалось, кроме как прекратить эту маленькую тираду. То, что она описывала, звучит заманчиво, пусть и при учете Тейлза, но все равно. Она готова заточить себя здесь, в этом месте, со мною, лишь бы уберечь, ведь Крим чувствует, что наверху скоро станет совсем жарко... если уже не стало. Я давно подозревал, что Эггман вновь решил ухватиться за все наше племя со своим обычным безумным рвением, и сейчас, на грани, ничего не могу сделать. Да и не шибко-то хочу, видимо, раз уж воспринял этот прозрачный намек на близящийся конец света так спокойно. Раньше я пробил бы потолок, используя изумруды. Тогда плевать было бы на последствия, а сейчас в душе осело легкое волнение за друзей, сильное беспокойство за Ваниллу, искреннее переживание за Эмили, и растекающееся по телу тепло от Крим. — Хорошо. Только дай время подумать над твоим предложением. Ты же знаешь, как я люблю бегать, мне здесь будет очень тесно. — Я знаю, Соник. Мы что-нибудь придумаем, Тейлз обязательно изобретет... — даже если она и взрослая, разум пока еще детский, а едва созревшее тело слишком падко на удовольствия. Ванилла в подобной ситуации не предложила бы мне остаться под землей. По крайней мере, не после того, как мы выдохлись бы. Подвальная романтика быстро заканчивается грязной шерстью, поломанными иглами и блохами. А поцелуи все еще продолжались. Такие легкие и нежные, без страсти или желания, просто касания губами кожи, разделение чувства единства. Сам не заметил, как прикрыл глаза и углубил поцелуй, заставляя крольчиху ерзать у себя на коленях. Мои лапы крепко вцепились в её бедра, не давая шанса на жизнь даже крохотному зачатку мысли о возможном бегстве. Приятно чувствовать её рядом, находиться так близко, что слышно биение чужого сердца, исследовать подушечками на пальцах каждый новый изгиб уже почти сформировавшегося тела. — М-м-м-мкх, — прелюдия растянулась во времени, сплетаясь в один долгий миг, с каждой минутой подбираясь к грани, когда захочется большего. Колени намокли, а кроличий аромат больше не казался резким и давящим. Теперь он был сладковато-приторным и разливался вокруг, медленно обволакивая все, до чего мог дотянуться. Совру, если скажу, что не возбудился. На задворках гаснущего от вожделения сознания крутилась мысль о том, что нужно позаботиться о Тейлзе. Пусть сейчас он и спит, но детальный осмотр его тела мог бы навести на какую-нибудь идею. Проклятие, кролики слишком быстро распаляются, и мне её уже не остановить. Сколько еще Крим сможет просто тереться бедрами? Осторожно отстраняюсь, разрывая очередной поцелуй, показавшийся вечностью, и любуюсь самым прекрасным выражением мордочки в мире. Золотистые, почти светящиеся, глаза слегка прищурены, взгляд же Крим замутнен настолько, что она едва видит, а полуоткрытые, раскрасневшиеся от поцелуев, губы что-то шепчут. Крольчиха улыбается. Иглы и колючки, как такому можно сопротивляться? Неужели настолько приятно чувствовать себя в моих объятьях? Даже зная, что это не настолько взаимно? “Тебе хватит кусочка моего сердца?” Поцелуй продолжается. Вот только я уже морально готов сделать волевое усилие и оттолкнуть её. Всего-то и надо, что сжать кулаки посильнее... Сам не осознавая, что делаю, задеваю маленький шарик из меха, расположенный в самом низу спины. Случайно, шорохом, легким касанием, но и этого хватило, чтобы Крим вздрогнула и замычала мне в губы. “Похоже, она перевозбудилась, раз простое касание шерстки на хвосте вызывает такую реакцию. Что же будет, если я стану настойчивее?" Чтобы не испугать крольчиху, я успокаивающе поглаживаю её спину, плавно опуская пальчики ниже, так, чтобы она не волновалась. Чем ниже я продвигался, тем сильнее и требовательнее становился поцелуй. Тут я уже начинал потихоньку побаиваться, а не съест ли она меня? Сегодня мне, видимо, повезло, потому что Крим неожиданно замерла, не разрывая поцелуя. “Заметила, значит. Ну, теперь уже ничего не поделаешь”. Резко пропускаю её хвостик между средним и безымянным пальцем, отчего крольчонка едва не задыхается. Но это только начало. Не давая ей и секунды сориентироваться в ощущениях, второй лапой надавливаю на участок кожи над хвостом, одновременно поворачивая лапу с зажатым между пальцами комочком меха, приподнимая его. Губы Крим, зажатые моими, задрожали, как от лютого мороза, а глаза распахнулись в удивлении, но лишь на считанные секунды, прежде чем закатиться. Звук, что издало её горло, был бесподобен, потому как в нем соединились рык, крик и визг. Все стихло так же резко, как и началось, а на мне повисла смертельно довольная крольчиха. Быть может, для неё это было несколько рановато, и тело слишком бурно отреагировало, но в целом вышло неплохо. У Ваниллы этот момент казался более сдержанным, скорее всего, ввиду богатого опыта, которого у Крим не было, но и она теряла сознание от удовольствия. Кроличья физиология поражает. И, если честно, то сразу начинаешь немного завидовать наличию на одном теле стольких эрогенных зон. Вот что значит вид, созданный для размножения. С другой стороны, ежи созданы явно с какой-то другой целью. Хорошо хоть, я идеально контролирую иглы, иначе Крим, проснувшись, обнаружила бы в себе много лишних дырочек. Взять кролика на грязном полу в подвале, да ещё перед лучшим другом, романтичней не придумаешь. Опускаю её на пол, укладывая откатившийся прут рядышком с крольчихой. Тело ноет, требуя продолжения, но я себя слишком хорошо знаю. Очень скоро все пройдет. Поднимаюсь и делаю пару шагов на негнущихся ногах. Кидаю взгляд на довольного кролика и глубоко вздыхаю, вспоминая, как она меня напугала. — И ничего мне не страшно, — пробубнил я себе под нос. “Я в ужасе от того, что будет с нами дальше”.***
Соленый океанский ветер нещадно обдувал палубу межконтинентального лайнера “Espuma do mar”, проникая в самые мелкие трещины и пулевые отверстия. Даже глубоко в трюме можно было услышать, как завывает тянущийся из щелей воздух, и стонет многострадальное судно, повидавшее за последние годы куда больше, чем некоторые боевые корабли за все время службы. Посудина нового поколения, рассчитанная более чем на семьсот человек, плавала по нейтральным водам вот уже пятые сутки, намереваясь пересечь океан и добраться до материка как можно скорее. Капитан судна, будучи человеком сентиментальным, еще в детстве намеревался бороздить водные просторы, но никак уж не думал, что ему достанется такая махина. Сейчас корабль перевозит большие грузы между материками, выбирая самые безопасные маршруты. Людей также перевозили, но ни о каком круизном комфорте и обслуживании речи не шло. Опасные заводи близ Австралии, уже почти ставшие родными, сменялись водой, по которой плавали мародеры и пираты, пользующиеся тем, что все больше становится бесконтрольных территорий. Хочешь, не хочешь, а сам встанешь за пулемет, когда твое судно, как в старые времена, берут на абордаж какие-то размалеванные обезьяны. Но это все люди. С мобиусеанами разговор был отдельный и не всегда веселый. В нынешние времена каждый уважающий себя делец предпочитал иметь на службе хотя бы одного, учитывая их специфические возможности. Так что никто и не удивился, когда на палубу “Espuma do mar” вступил странного вида еж с рюкзаком на спине. Странность парня заключалась в потрепанной безрукавке с вышивкой на груди: “Почтовая служба Австралии”. Увидеть в море живого почтовика — явление редкое, но, по видимости, парнишка был не промах и всем своим видом показывал, что вполне способен постоять за себя. Учитывая при всем прочем обрез, прицепленный на карабин к поясу, и несколько метательных ножей, торчащих из рюкзака. С оформлением оружия долго возиться не стали, тут у каждого замшелого матроса есть пистолет под подушкой. Старики ворчали, мол, страна дичает, а звери уже среди людей бродят как хозяева, науськивая молодежь на разные безрассудства. И было ещё многое, что Шедоу хотел бы оставить за кармой, на том куске камня, который раньше был вечно цветущим. С большой земли Америки давно не было вестей, и, как только они пересекут вторые линии, ожидать можно чего угодно. Сегодня он опять будет есть рыбу, но это лучше, чем таиться впроголодь в грузовом отделении. Еще был вариант пробежаться по воде, как он делал раньше. Безопасней и быстрее, но сейчас ему нужна была информация, а дать её могут только люди. Лежа в своей каюте, черный еж перебирал в руках десятки писем, откладывая в сторону те, что найдут получателя на судне. Пусть даже и не на твердой земле, но он все еще работает почтальоном, и это тоже можно назвать одной из его странностей.***
Эмульсия, которую использовал Тейлз для своего эксперимента, была опытным образцом, синтезированным в лаборатории робототехники и генетики при одной некоммерческой организации, открывшейся буквально пару лет назад. Как именно Тейлз получил образцы для теста и договорился о последующей поставке — тайна за семью печатями, которую, быть может, он раскроет сам. Если захочет, конечно. Каким образом и за сколько он её достал, меня волновало мало, а вот про то, почему она начинает испаряться при взаимодействии с воздухом и что именно она делает, хотелось бы узнать поподробнее. Мутная полупрозрачная жидкость, ставшая почему-то сиреневой, с тихим шипением пузырилась и пенилась до тех пор, пока не исчезала полностью, оставляя после себя лишь сухой пол, без всякого намека на то, что здесь когда-то существовала лужа неизвестной субстанции. “Небольшие лужицы исчезли за час, может, чуть больше... Сколько понадобится, чтобы полностью очистить генераторную? — задумался я на минуту, но потом переключился на другую, более весомую мысль: — Похоже, вся лаборатория сейчас на запасном источнике питания, но надолго ли? Тейлз, конечно, все тут продумал до миллиметра, и даже куда точнее, но рисковать не стоит... Остается надеяться, что частичное затопление не повредило ничего важного". Не знаю, почему, но именно сейчас я ощутил неимоверно острую нужду во вменяемом Тейлзе. “Ломать особого ума не надо, а вот чинить умеет разве что наш лисенок... ” — Те-е-ейлз... Те-е-ейлз, пора просыпаться, — я подошел к нему на расстояние вытянутой руки и присел, дабы рассмотреть получше. Похоже, он подсох и теперь уже походил на самого себя настолько, насколько это вообще было возможно. Два лишних хвоста действительно вызывали искреннее недоумение, да и шерсть стала более темной. Если раньше он был слегка рыжеватый с золотистым отливом, то теперь казался бурым. На мою слабую попытку привлечь к себе внимание реакции не последовало никакой... Все, чего я смог добиться, так это усилившееся сопение. “Дрыхнет! Ладно, мы не гордые, попробуем снова”. Применим древний метод побудки, восходящий корнями к истокам этого бесславного действа. Понимая, что мне ничего не грозит, а спящий лис и муху не прихлопнет, я решился на страшное... “Попробуем его растолкать”. Даже в такой, поистине безумной, ситуации, когда каждый из нас — потенциальный труп, погребенный под завалами или того хуже, я не могу удержаться от того, чтобы поиграть с ним. Наверное, это одна из причин, почему мы так долго помогаем друг другу. Бесспорно, меня привлекли его мозги, интересные идеи и нестандартные решения, которые, несомненно, можно было применить себе во благо. Изобретательский гений лиса пленял. Жаль, что у медали всегда две стороны, и если одним, таким, как я, нравилось мышление Тейлза, то другие видели в нем лишь угрозу. Мобиусу не нужны были ученые. В темные года, когда механизмы стали синонимом всего зла в мире, маленький лисенок со странным взглядом на мир не был признан общественностью. Скажу больше, Тейлз был изгоем без родителей, без друзей, с минимальным набором навыков к выживанию. Обуза, как ни посмотри. А молодого ежа любой довесок тормозил. Стало быть, вместе с этим увеличивался риск быть пойманным и убитым. Возможно, поступи я тогда иначе, сегодня мне не пришлось бы расплетать этот дико запутанный клубок из тайн. Уже намереваясь сделать первый толчок лису в бок, я замираю в нерешительности. Мысль о том, что все могло быть иначе, все еще крутилась у меня в голове, затрагивая в душе что-то странное, даже немного злостное. “Лис предал меня? Мог ли я этого избежать? Все эти технологии, знания, деньги... То направление, которое он выбрал в своем исследовании... Ха, не трудно догадаться, откуда они у него!.. Вопрос заключается лишь в одном: насколько тесно наш гаражный затворник общается со старым усатым уродом?” И ведь я думал об этом раньше, полагаясь на Тейлза полностью, веря в него, настолько позволяет ежиная натура. Почти что лучший друг, и ведь приятно было считать именно так. Я отметал все материальное, лихорадочно копаясь в чувствах и скидывая на лиса решения, которые не решался принять сам. У него был слишком взрослый разум для ребенка, это читалось в его глазах, чувствовалось сердцем... Отделайся я от него тогда, моя жизнь кардинально поменялась бы... к добру или к худу, я не знаю...