***
Каша была отменной. В глиняном горшке попыхивала она сладким хрустящим ароматом. Поигрывая румянцем на солнечных бочках, каждая крупинка с гордостью несла свое неявное родство с небесным светилом. На самой верхушке, разомлев от жара, замысловатым узором потягивалось масло. Оно слегка притапливалось, показывая себя во всей красе, а сладковатые капли вальяжно переваливались, неторопливо шествуя вниз и оставляя после себя едва заметный блеск. Одна нетерпеливая крупица весело покатилась вниз, чуть подпрыгивая и задоря своих сестриц, что замерли в ожидании. Было слышно, казалось, как журчит смех проказницы, остановившейся на самом краю горшочка и очень довольной своей непозволительной смелостью. Большая деревянная ложка, хлебосольно поклонившись и пригласив всех к столу, взрезала гору золотистой крупы, высвобождая из недр пышущий ароматом жар, который тут же устремился ввысь, оставляя после себя лишь белесую дымку. Наяра, подобно кошке, повела носом, принюхиваясь. Глаза ее, пробегающие по накрытому столу, азартно блеснули. А руки, не дожидаясь команды, уже тянулись к креманке из тонкого стекла. И вот, рядом с кашей, уже расположилось горьковатое земляничное варенье, с теплым запахом сухого леса и летнего дождя. – Твое любимое, - произнесла Глорель, с улыбкой присаживаясь напротив. – Угу, – довольно промычала девушка, блаженно прикрывая глаза. Зачерпнув очередную порцию каши, сдобренной земляникой, Наяра поймала зеленый отсвет. Эльф стоял, прислонившись к двери, и каждая клеточка его тела и души, казалось, подмигивала девушке, чуть посмеиваясь над недавними страхами. Трусиха! Что, хороша кашка? Или ты предпочитаешь из камней и земли? Глаза насмешничали, а уголки рта поддергивались от лукавой улыбки. – Вкусно? – с затаенной надеждой прозвучал детский голосок. – Очень, – без лишних слов ответила Наяра, улыбнувшись. Девушка, с аппетитом жуя кашу, подняла глаза и подмигнула счастливой Глорель, и вдруг замерла, пораженная пришедшей мыслью, словно увидев себя со стороны. Вот она - взрослая тетка - с жадностью изголодавшегося человека по уюту и теплу родного дома, чуть расставив локти, жмурится и с невообразимым наслаждением поглощает приготовленную кашу. Ну, точно ребенок, наколобродившийся и наконец вернувшийся домой, где так рады возвращению, что даже позабыли задать взбучку. Где ждут всегда. Всегда, несмотря ни на что. А вот ее девочка, ее Глорель – маленькое солнышко большого счастья. Сидит, подпирая ручками голову, и неотрывно смотрит, боясь пошевелиться... даже моргнуть. Перекинутое полотенце; тщательно отмытые руки от крупяной пыли, но небольшой, словно по забывчивости оставленный, масляный след; чуть напряженная спина и какая-то робкая улыбка – во всем этом ощущалась радость. Тихая, материнская, что прятала слезы и волнение в уголках глаз. И шептала как заклинание "Все хорошо, девочка. Главное – ты дома". От этого счастья – сейчашного, сиюминутного – кружилась голова, но все равно где-то рядом тоской скреблась мысль: "Не надолго... опять упорхнет..." Наяра с трудом проглотила вставшую комом кашу. Попыталась улыбнуться. Да только кривой получилась улыбка, словно неумелой рукой прибитая доска, закрывающая брешь в заборе. Рукой – точно что-то желая убрать – провела по лицу, вслушиваясь в клокочущее, на крик переходящее, сердце. Глупая… глупая… Куда бежишь? Отчего… И зачем… Уходишь, скитаешься, ищешь… И забываешь… А все так рядом. Смотри. Открой глаза. Ты ищешь дом. Но разве это не он? Посмотри. Тепло родного очага и накрытый стол… Ты ищешь родных. Но разве здесь нет тех, кто любит тебя. Любит и ждет, несмотря ни на что? Они рядом. Здесь, с тобой… Ты ищешь себя. Ту, которой никогда не была. Ту, которой и не было никогда. Но разве не важнее то, кем ты стала. Кто ты сейчас?.. Глупая… глупая... Чего же ты ищешь?! От чего и к чему ты бежишь?! Мысль резанула, не оставив, однако, и следа. И все же Наяра обвела комнату взглядом, будто видела ее впервые, со странной отрешенностью примечая мелкие детали, отчего-то резче и ярче бросающиеся сейчас в глаза. То, что было всегда на виду, но за обыденностью и спешкой, пролетало мимо, не откладываясь особо в памяти, как нечто собой разумеющееся. Столкнувшись со взглядом эльфа, без прежней насмешливости взиравшим на нее, Наяра долго не могла отвести глаз, выпытывая что-то понятное только ей одной, и лишь неторопливое позвякивание убираемой посуды привело в чувство. Глорель что-то весело щебетала, не скрывая переполнявшую ее гордость и радость, складывала посуду в аккуратные стопочки и напевала себе под нос незнакомый Наяре мотив. Управившись с домашними делами, девочка вновь уселась за стол, положив подбородок на скрещенные руки, и всем своим видом как будто говорила: «Ну, а теперь рассказывай!». Она даже поерзала на стуле от нетерпения, когда раздалось тихое покашливание. Глорель вскинула голову, встретившись взглядом с эльфом, понуро кивнула и, не сдержавшись, горестно выдохнула. Наяра с удивлением смотрела на поднявшуюся Глорель. Как та, откинув волосы со лба и напомнив сейчас благородную эллет, несколько чопорно разгладила невидимые глазу складки и тихо произнесла, глядя в пол: – Совсем забыла. Но мне нужно помочь Алмареи. Я вас оставлю… Глорель помедлила, словно не замечая выжидательного взгляда эльфа, сделала несколько шагов к двери. Неуверенно обернулась – и в то же мгновение подлетела к Наяре, звонко целуя в щеку, и быстро проговорила: – Я знаю, вам нужно поговорить. Ох, уж эти взрослые дела, – покачала она головой, обращаясь к кому-то наверху. – Я ухожу, но завтра… – Глорель метнула взгляд на эльфа, – завтра ты целый день будешь моей. И расскажешь мне все-все! Обещаешь? – Конечно, – засмеялась Наяра, стараясь не упасть на пол под натиском маленькой егозы. – Вот и хорошо! – воскликнула девочка и побежала вприпрыжку. Но у самой двери приняла степенный вид и, чуть поклонившись, чинно удалилась.***
Он разлил чай в две чашки, немного помедлил и наполнил третью, поставив ее рядом с бледно-зеленой тарелкой, на которой лежал пышущий жаром большой кусок пирога. – Сегодня щавелевый, – словно извиняясь, сказал он. – Ему бы понравилось, – просто ответила Наяра. Они помолчали, каждый думая о своем. Эльф не поторапливал, лишь бросал иногда короткие взгляды на девушку, которая сидела, уткнувшись в ароматный пирог, и бесцельно выковыривала свернувшиеся листочки. Молчание затягивалось, и эльф взял в руки небольшой брусок, придирчиво оглядев его со всех сторон, принялся аккуратно срезать ненужное. Наяра подняла голову на звук скользящего по дереву ножа. Мерные спокойные движения заворожили ее, напомнив о волшебстве: каждая новая линия, новый изгиб привносили в некогда застывший обрубок жизнь. – Почему камень? – спросила вдруг Наяра, подняв глаза на эльфа. – Почему не металл? Ведь он обладает магическими свойствами. Почему камень, Мирион? Эльф, казалось, не был удивлен подобному вопросу. Отложил брусок, что тихо дышал, оживая, и нож и устремил взгляд поверх головы Наяры. Глаза его вспыхнули на миг застарелой зеленью: не моложавой листвой, но и не увядающей травой, застывшей в предсмертной судороге тлена. Нет, взгляд эльфа светился затаенной мудростью, что шла еще из глубин первозданных эпох. – Мать еще носила меня, когда они с отцом отправились домой – в Эрегион, – начал он. – Дорога была относительно безопасной. Но орки уже осмелели, хотя… смелость их граничила с безумием. Отец хорошо знал местность, выбирал тайные тропы. И все же… – Мирион замолчал, глаза его потемнели, вбирая в себя ушедшие годы. – Отец слишком торопился и не стал ждать обоза, который двинулся в Эрегион несколькими днями позже. Да и мать не хотела рожать на чужбине. Орки высыпали внезапно – даже умиротворенный лес не успел предупредить об опасности. Их было с дюжину, может, больше. Мелкие и кряжистые, глупо щурились они, стараясь держаться в тени. Интересно, что же погнало их в лес днем? – злобы в голосе эльфа Наяра не услышала, подумав про себя, что прошлое на то и прошлое: пройти, не будоража чувства, оставляя лишь опыт прожитых лет. – Орки были ошарашены встречей, и эта минутная заминка дала отцу шанс. Пытаясь прорваться, он сократил количество врагов. Оставшиеся уже были осторожны. Не наскакивали скопом, мешая друг другу, а просто отрезали путь к отступлению. Потом орки разделились. Одни – теснили отца, атакуя и запутывая. Другие же потащили мать в лес… – он остановился, спокойно делая небольшой глоток уже остывшего чая. – Сейчас уже сложно сказать, чтобы случилось, если бы рядом не проезжал разведывательный отряд эльфов. Они появились как нельзя вовремя: спасли мать из лап врагов, помогли отцу, подуставшему от бесконечного махания мечом, перебили всех орков. Уже дома, в полной безопасности, мать не раз просыпалась с горящими глазами и застывшим криком ужаса на губах – во сне часто к ней приходили бесцветные, бездушные глаза того орка, что навис над ней, то ли угрожая, то ли любопытствуя. Эти глаза, этот кошмар преследовал мать до самого ухода в Валинор, – отчего-то тихо, как будто про себя, проговорил эльф и, стряхнув тонкую паутину оживших воспоминаний, продолжил, как ни в чем не бывало. – Я родился раньше положенного срока. И все-таки, несмотря на пережитые душевные испытания, был крепышом, пышущим здоровьем, этаким розовощеким мальчуганом. Вот только глаза мои, не вобравшие ни цвета молодого неба, ни света летней листвы, были белесы. Ожившим ужасом ночных кошмаров матери было собственное дитя. Наяра, приметив горечь в словах Мириона, с удивлением смотрела в ясные зеленые глаза. Непрозвучавший вопрос был столь явным, что эльф чуть дернул уголками губ и продолжил: – Мать переживала, хотя и старалась не показывать этого. Старалась меня любить. Старейшины лишь пожимали плечами: и тело, и фэа не были подвержены гнили; чистота дитя была кристальной. И только глаза… Мать пыталась смотреть на меня внутренним взором, все больше отчаиваясь, пока однажды к нам не приехал отряд эльфов, среди которых был знахарь. Он тоже, как и остальные, ничего не мог сказать утешительного, отметив лишь, что глаза мои словно закрыты от жизни, и их нужно напитать разноцветием красок. И мимоходом бросил знахарь, что свое предназначение и свет глаз я, скорее всего, найду одновременно. Отец ухватился за эти слова и во все странствия, с малолетства, брал меня с собой. Он показывал восходящее солнце, что красило снежные пики гор; прозрачную хрустальность замерзшей воды, в которой отражался бегущий поток и синее-синее небо; темные непролазные трущобы сваленных окостенелых деревьев, в коричневатой гнили своей тлеющие еще теплом. Природа поражала, вдохновляла. Хотелось все понять, прочувствовать и узнать. Мы шли по следам волков и лис, читали ушедшее по камням, пытались отыскать что-то в водной глади. Отец научил меня выслеживать и понимать то, что творится вокруг. Как научил и обращению с оружием. Я видел, как плавилась сталь, как краснела она, сминаясь, и становилась покладистой в руках мастера; как багряные искры неслись ввысь, разнося молву о новом совершенстве; и тихо шипела, довольная своим новым обликом. Эльф вновь сделал паузу, посмотрел на опустевшую чашку и мотнул головой на порывистое движение Наяры подлить еще чаю. Руки, блуждающие по столу, словно ненароком нашли брусок и нож, и девушка в который раз поняла: как бы Мирион не хотел отринуть прошлое, перерубив все связующие нити, и оставить лишь приобретённые знания, остатки чувств, растерзанные и затоптанные орочьими пытками и нестерпимой болью потери, навсегда останутся в памяти и сердце. – В то время мать начала отдаляться от меня, – тем временем продолжил эльф. – Нет, она была приветлива и мила, старалась не отводить взгляда, когда я вбегал к ней. И все-таки той материнской теплоты я не чувствовал. Тепла не было, только боязнь, неуверенность и неудовлетворенность. Лишь спустя много лет я понял мать: любовь всегда жила в ее сердце, но и побороть себя и свой страх она уже не могла. И это изводило ее, червем изгладывало душу, заставляя сомневаться в себе. Она отдалялась, думая, что низменным страхом своим может опоганить ту любовь, что нес в себе мой отец. А он любил. Любил настолько сильно, что, казалось, хватит на весь Эрегион. Ни словом, ни жестом не упрекал мать, не неволил. Мирион вновь замолчал. Прищурив один глаз, придирчиво осмотрел обретающий форму брусок. Мотнул головой, поцокав языком, но Наяра, смотревшая во все глаза, так и не смогла понять, доволен эльф или нет. – Мы вновь готовились к дороге, – рассказ снова заструился, и Наяра подалась вперед, увлекаемая открывающимися перед взором картинами. – Уезжали на дальние рубежи, выискивая тайные тропки. Лес встретил нас тогда прохладой, стайки соек в непонятном испуге прятались в кронах деревьев, которые не звенели радостью, а только отворачивались угрюмо, и шепот их был глухим и настороженным. Даже костер не потрескивал в тот вечер сытно, а хмуро ворчал, отбрасывая приглушенный красноватый отсвет. В тоскливом завывании ветра не было ничего особенного. Отец же напрягся, прислушиваясь, и резко встал, попутно приказывая мне остаться на месте нашего ночлега. «Орки» – коротко бросил он мне и скрылся в темнеющей листве. Не знаю, сколько я просидел, вслушиваясь в ночные звуки, терзал себя вопросом, почему отец оставил меня здесь, почему не взял с собой. И тут же находил ответ: чем мог помочь ему я, мальчишка, который недавно только научился держать в руках оружие?! Снедаемый недовольством самим собой, я выуживал из костра тлеющие ветки, когда услышал утробный рык и тихий вскрик. Ноги резко выбросили тело вверх. Рука потянулась к кинжалу. И, повинуясь странному порыву, я ринулся вперед, позабыв об обещании, что дал отцу. Я увидел их на предгорье: темный, ощерившийся варг и маленькая фигурка напротив него. Мрачным холодом светились оскаленные клыки, и странной, несвойственной для зверя, ненавистью горели глаза. Варг припал на передние лапы. Вздыбил шерсть. Без единого звука ощерился, готовый к прыжку. Я даже сейчас не могу сказать, что случилось со мной, – задумчиво проговорил Мирион, вспоминая давно прошедшие дни. – По крайней мере, так далеко я никогда больше не прыгал, – с легкой усмешкой добавил он, и Наяре показалось, что вот эти ожившие воспоминания совсем не причиняют боли, скорее наоборот, врачуют. – Тогда я убил первый раз, – с металлическим скрежетом произнес он, неестественно выпрямившись, – первый раз я увидел смерть так близко. Смерть от моей руки. Тягучая слюна стекала по щеке и, не задерживаясь на подбородке, гулко, как мне казалось, падала вниз. Руки были липкими от крови. И этот солоноватый смрад забивал ноздри, туманил голову. Смерть… У нее стеклянные глаза… холодная оболочка… и ничего общего с жизнью, – словно в забытьи прошептал эльф, но тут же встрепенулся. – Но и жизнь была рядом. Я увидел ее в темных зрачках того, кого спас. Того, кто стоял сейчас за моей спиной и носом втягивал лесной воздух. Не эльф, быстро понял я. Гном пришло откуда-то знание. Намного младше меня. Оружие в его руке казалось насмешкой или нелепицей. Но в глазах, с благодарностью взиравших на меня, было благородство. И смелость, отчего-то так поразившая меня тогда. Ты знаешь, малыш, – вдруг отвлекся от своего рассказа Мирион и глубоким взглядом посмотрел на девушку, – жизнь такая странная штука. Мы помним досконально, до мелочи, все плохое, что было с нами. А хорошее, что радует сердце, словно расползается одним ярким пятном, но вот деталей уже не упомнишь, как не желаешь этого. – Нас нашли поутру в расщелине, недалеко от места стоянки. Наверное, только то, что мы в обнимку посапывали с гномом-малышом, и спасло от немедленной взбучки. Уж больно премилой, как любил говаривать мой отец, была картина, – хмыкнул Мирион и, не сдержавшись, улыбнулся. – Встреча наша, как, впрочем, и пробуждение, была скованной. Хотя в глазах отца я читал лучистую радость и... гордость. И то же самое видел на лице гнома-предводителя, нашедшего своего сына живым. Отец рассказывал мне потом, что на обоз с гномами напали орки. Хотя какой это был обоз, – досадливо махнул он рукой, – так, пара телег и меньше десятка гномов. Их будто выслеживали. Напали тихо, внезапно. Гномы на что уж народ шустрый и отважный, но не сразу смогли дать должный отпор. Мать того малыша, с кем тонкая, но прочная нить жизни и смерти связала нас в ту ночь, защищала своего первенца. Но даже ее неистовство и сила любви не смогли помочь: зарубленная орочьими ятаганами смотрела она своими потухшими глазами в темное ненасытное небо, и губы уже не взывали к Махалу. Расстались мы скоро, как только тела павших нашли свой покой. Предводитель гномов все пытался отблагодарить отца за помощь, но тот лишь угрюмо качал головой, с упорством под стать народу гор. Так бы и бодались эти двое, – с усмешкой молвил Мирион, – да только гном оказался хитрее. Подбоченясь и прищурясь, обратил свой взор на меня, предложив выбрать из товаров то, что придется мне по вкусу за спасение своего наследника. Отец нахмурился, но возражать не стал. Я молча кивнул и стал осматривать предложенное. Оружие, зеркальца и украшения в тонкой огранке самоцветов. Но не это интересовало меня. Как будто во сне я шел на тихий зов, что доносился из резной коробки и невесомой мелодией жизни и света окутывал меня. Я увидел его сразу. Небольшой, округлой формы. Он словно звал меня, излучая теплую зелень листвы после летнего дождя. И лишь оказавшись в моей ладони, я понял, как долго этот камень ждал меня. Ждал и предлагал себя в дар. И я принял его. Принял без остатка. "А мальчишка-то далеко пойдет…" – тихо, практически одними губами, произнес эльф слова подзабытого, но ожившего прошлого. – Вот такую легенду о цвете моих глаз любила рассказывать мать, – тряхнув головой и вновь зажигая искры веселья в глазах, поведал Мирион. – Камень отдал себя в дар, окрасив своим цветом мои безжизненные глаза, - с легкой иронией фыркнул он. – Но твое умение… дар… – пробормотала Наяра прежде, чем увидела, как побелели костяшки пальцев эльфа. – Дар? А быть может, проклятье?! – с горечью ответил он и враз постарел, сгорбившись. – Дар… – голос был глух, так словно пробивался через толщу воды. – Это было даром, ты права. Я слышал камни, чувствовал их. И знание это стало частью меня. В моих руках камни оживали. Переливаясь разноцветием красок, начинали дышать и даровали владельцу тайную силу, что шла из самого сердца самоцвета и укрепляла фэа. Сначала меня привечали ювелирных дел мастера и оружейники. А потом на меня обратил внимание Келебримбор. Он стал мне учителем, другом. И вместе с другими эльфами мы сделали немало колец, которые, как любил поговаривать Гэндальф, были лишь «пробой мастерства». А потом мы перешли к главному… – Кольца Власти… – шелестяще прошептала Наяра, и ветер, что вольно разгуливал до этого, вдруг замер, растекаясь густым сиропом. – Кольца… – брезгливо оскалился эльф. – О, да! Аннатар умело заговорил нас, сыграв на извечном нашем любопытстве и тяге к знаниям. – Но в этом нет вашей вины… – пыталась возразить девушка. – Правда? – резко обернувшись и опалив на мгновение взглядом, бросил он. – А разве мы не в ответе за то, что совершаем? Разве незнание является оправданием? – Вы смогли создать то, что неподвластно Тьме. Кольцо Владычицы… оно – прекрасно. – Мы были, как дети, – мотнул головой Мирион, думая о чем-то своем. – Дети, что жаждут открытий и готовы впитывать новые знания. Даже не обращая внимания, под чьей личиной скрывается так называемый учитель, – горько добавил он. – Дети… Просто дети. Ты знаешь, малыш, в одном поселении я видел, как мальчишка разрезает лягушку. Сначала меня накрыла волна негодования и отвращения. Потом, когда ошеломленный и зареванный мальчуган убежал домой, я понял, что в нем не было зла, лишь любопытство. Желание познать. Но разве лягушка виновата в этом? – Нет. И мальчик тоже не виноват, – проговорила Наяра, присаживаясь рядом с эльфом на корточки и заглядывая в глаза. – Но не ошибаться тоже нельзя. Иначе как мы поймем, что верно, а что нет? – Да, вот только какова цена наших ошибок. Какова цена полученных знаний? Наяра уткнулась носом в теплую ладонь Мириона и вздохнула. Цена и правда была велика: стертый с лица Арды Эрегион, плен друга, смерть, что одним взмахом крыла накрыла некогда цветущий край. И вина, что сдавливала горло, не позволяя вздохнуть. Вина, что отравляла каждый прожитый миг картинами страшного плена и пыток. Вина, что ты жив, а они нет… – А камни там все еще говорят, – шепотом произнесла девушка, вспоминая дорогу через пустынные земли Эрегиона. – Говорят, в надежде, что их поймут и услышат. Помнят… – Пусть, – жестко ответил на это Мирион, – назад пути уже нет. Но, малыш, я что-то разговорился, – встрепенулся он, с улыбкой взлохмачивая волосы девушки. – Давай-ка, присаживайся. И хотя я не Гэндальф, – мрачно добавил он, – но все же постараюсь понять, что же тебя тревожит. Рассказ длился долго. Солнце давно уже не отбрасывало тени на мягкий пол, а Наяра медленно пробиралась через ветвистую цепь событий, не упуская ни мельчайшей подробности и восстанавливая в памяти события прошедших дней. Мирион молчал, не прерывал вопросами, лишь хмурился иногда. И только единожды поднялся и подошел к девушке, когда та рассказывала о следе, что оставил назгул. Эльф бегло осмотрел плечо, тонкие шрамы от когтей Черного Всадника и светлый, практически невидимый уже, отпечаток ладони Леголаса. Не проронив ни слова, уселся за стол, вновь взяв в руки теплый кусок дерева. – … И вот я дома. Пью чай и ем пирог, а Гэндальф… остался там, – неопределенный взмах рукой. – И я не смогла ему помочь. Не успела… Как так, Мирион? Как так?.. – блестящими глазами Наяра вглядывалась в лицо эльфа. – Не все нам под силу, малыш. Далеко не все. А уж тягаться с балрогами… – эльф повел головой, разминая словно затекшие плечи. – Не думал, что кто-то из этих демонов еще жив. Нет, Наяра, не съедай себя чувством вины. Уж тебе ли не знать, к чему это приводит, – грустно улыбнулся Мирион и твердо добавил: – Ты попыталась спасти. Сделала все, что от тебя зависит – и это дорогого стоит! Помни это, и не дай вине захлестнуть тебя. Все, закончим на этом! Меня больше тревожат твои сны, – задумчиво произнес эльф. – А след? – робко спросила девушка, с опаской дотрагиваясь до своего плеча. – След? – вынырнув из дум, переспросил Мирион. – Не знаю, Наяра. Но того, что отравляло фэа, теперь нет. Лишь кристальная чистота. Звенящая, что уши закладывает, скажи спасибо своему принцу, - с ехидцей добавил он, не без удовольствия наблюдая, как смешалась девушка. – При чем здесь Леголас? – поборов странное метание души, задала вопрос Наяра. – Да кто ж знает, малыш, – протянул Мирион, пристально поглядывая на девушку. – Но ваши души каким-то образом связаны, уже давно. Именно поэтому принц и смог вернуть тебя. Почему ты не хотела возвращаться? – вдруг спросил он. – Я… не знаю, – пролепетала Наяра, утыкаясь взглядом в столешницу. – Там было так спокойно и хорошо. Там я никому и ничего не должна. И никто не требовал от меня больше, чем я смогла бы сделать. Там… – Там – тлен, безвременье, пески забвения, - жестко перебил ее эльф и покачал головой. – От себя не убежишь, как не пытайся. Это удел слабых, Наяра. – Я так устала, Мирион. Мне хотелось покоя… – Глупость! – прервал он девушку, яростно посмотрев на нее, но тут же смягчился. – Им не победить, малыш. Ни за что! Мы выстоим, выстоим, как бывало уже не раз. Выстоим, как бы больно и тоскливо нам не было. Выстоим, малыш… – И все же вернемся к твоим снам, – уже привычным голосом произнес Мирион. – Или не снам? – Они столь реальны, – пожаловалась Наяра, поежившись, – словно это… – Отголоски прошлого, – закончил за нее эльф и добавил: – Воспоминания. И все же мне это совсем не нравится, – прищурившись, он качнул головой, замолчал на некоторое время, а когда очнулся, то заговорил, будто сам с собой. – Сны о горящем доме… Здесь вроде понятно. Воспоминания, глас предков. Открылось то, что было когда-то. Что-то смутно мне знакомое, но ускользающее, так некстати ускользающее, - с видимым недовольством проворчал Мирион. – Но сны, где битва. Что это? Прошлое? Или будущее? – он размял лоб пальцами, потом свел их вместе, так, что прорезалась продольная морщинка, и тряхнул головой. – Почему олицетворение зла? Почему не сторонний наблюдатель? В чем суть? Ох, не нравится мне это! Не нравится! – Ты думаешь, во мне дало корни зло? – со странным спокойствием спросила девушка. – Это из-за яда, да? – Зла нет. Предупреждение? – не обращая внимания на Наяру, размышлял эльф. – Ах, Гэндальф, Гэндальф! Твоя бы мудрость смогла дать подсказку. Но нет! Упрямый старик! – сквозь зубы процедил Мирион. – Ты знал, куда идешь. Ты знал, что можешь встретить. И все равно пошел. Рискнул! Глупец! Зачем надо было так рисковать? Принять на мосту бой? Кто делает так, скажи? Кто? Мирион замолчал. И в установившейся тишине было слышно лишь ожесточенное шарканье ножа по гладкой поверхности дерева. – Прости, малыш, что ничем не смог помочь, – сказал вдруг эльф, когда Наяра уже и не ожидала возвращения к этой теме. – Гэндальф бы что-нибудь мудрое изрек, а я нет. Да, – встрепенулся он, – думаю, стоит спросить Галадриэль. Да и Зеркало, быть может, что-то покажет. – Ты же знаешь, – вздохнув, ответила Наяра, – Зеркало владычицы немо, когда я рядом. Ни прошлого, ни будущего. Отражает только небо – и все. Так было, когда Гэндальф привез меня впервые сюда. Так будет и сейчас. Словно меня и нет в Арде, – с горечью прошептала девушка. – Но ты прав. Стоит спросить совета у Галадриэль. – Вот и отлично! – с прежней смешливостью проговорил Мирион. – Заодно сможешь проведать своих новых друзей. Соскучилась, небось, – подразнивал он девушку. – И верно, Мирион! – радостно откликнулась она. – С удовольствием зайду их проведать. И оружие! Оружие-то забрать надо! – Что, и дня без кинжалов своих прожить не можешь? – каким-то странным голосом спросил эльф. – Да нет, что ты… – попыталась отмахнуться девушка, но осеклась на полуслове. Кинжалы… Ее верные кинжалы. Теплый мягкий металл. Изящество линий и неуловимая строгость. Страсть и спокойствие. Такие родные. Такие близкие. Не предадут, не обманут. Всегда рядом. Непостижимым образом не раз даровали драгоценные мгновения, спасая жизнь. Стали частью тела, частью души. Одно целое, неделимое. А без них чувство, что голый, незащищенный… – Даже здесь? – тихий вопрос стал продолжением мысли. – Что не так, Мирион? – еле сдерживая нахлынувшее негодование, спросила Наяра. - Это всего лишь металл. Но ты почему-то смотришь на них косо. Что в них не так? Абсолютное зло? – съязвила она, тяжело дыша. – Нет, - было видно, что эльфу совсем не хочется затрагивать эту тему. – Я не чувствую в них зла. – Так что же? – не унималась Наяра, постепенно успокаиваясь. – Они равнодушны, – нехотя пояснил Мирион и, увидев непонимание на лице девушки, вздохнул и пояснил: – Эльфийская сталь. Ты видела, каким светом разгорается она при виде врага? Голубая дымка звезд или зеленые всполохи трав. Сила и ненависть чувствуется там. И враг трепещет перед этой мощью, боится, хотя и брызгает слюной и строит из себя храбреца. А орочьи мечи? Разве они безразличны? Нет, – качнул головой эльф, – они верещат при виде свободных народов, разливаясь мертвецки-красным огнем. Твои же кинжалы… равнодушны. Нет, не бездушны. Но им все равно, кого кромсать. Все равно, чью кровь проливать. И с одинаковой радостью принимают они жертву: будь то зловонный орк или благородный человек. Им все равно, – раздельно проговорил Мирион, пристально поглядывая на девушку. – Они меня никогда не подводили, – упрямо склонив голову, произнесла она. – И не подведут, – кивнул на это эльф. – Тогда я ничего не понимаю, - Наяра помотала головой. – У них только один хозяин, и ему они будут верны до конца, – в тихом голосе слышалось еле заметное предупреждение. – Но их хозяин – я! – воскликнула девушка и вдруг съежилась, увидев кивок эльфа. – Ты сомневаешься… во мне? – голос пресекся от еле сдерживаемого волнения. – Ты считаешь, что я могу… – Я ничего не считаю, – перебил Мирион девушку. – И уж тем более не сомневаюсь. Просто… – он задумался на мгновение и продолжал: – В них есть что-то, что настораживает. Не пугает, но заставляет быть в напряжении… – Это называется мнительность, – не удержалась от ехидного хмыканья Наяра. – Оружие не просто кусок металла, и ты знаешь это. В сражении оружие становится продолжением твоего фэа. И как на алтарь преподносит оно тебе жертвы, питая силу твое и умение. Ты же чувствуешь это, не так ли? – наклонив голову, эльф пристально вглядывался в лицо девушки, пока не дождался ответного кивка. – Твои кинжалы равнодушны. Они вне света и тьмы. И главное, что их заботит, это не то, чью кровь они пролили. Они видят цель и идут к ней. Идут, невзирая ни на что. – Но разве не ты учил меня, что в битве нет добра? Разве не ты говорил, что в войне нет благородства? И чтобы выжить надо порой прибегать не только к рыцарским методам ведения боя? И там, – Наяра взмахнула рукой, – на поле боя совсем не важно, каким способом одержана победа? Эльф молчал, сосредоточившись, казалось, на поделке в своих руках. Постепенно отдышавшись, Наяра стояла в растерянности, наблюдая, как ловко руки оглаживают дерево, придавая ему идеальную форму. Девушка с удивлением прислушивалась к затихающему рокоту в своей душе, не понимая возникшего из ниоткуда негодования. Нет, не казалось Наяре странным, что после стольких лет и отмеренных лиг, когда единственным верным другом и помощником от надвигающейся темным кольцом неизвестности были кинжалы, она не сможет сразу с безмятежностью вдыхать умиротворенный воздух Лориэна и, ложась спать, не проверять на месте ли оружие. И все-таки холодком полоснуло по душе от мысли, что даже здесь постоянное чувство опасности будет преследовать ее, держа в напряжении. Девушка обняла себя за плечи, пытаясь согреться от ледяного дыхания казавшейся правды: кинжалы манили к себе, обещая защиту и покой. – Я не сомневаюсь в тебе, малыш, – прозвучал совсем рядом голос Мирион. Наяра неосознанно вздрогнула и быстрым вороватым движением слизнула капельку крови, что выступила на губе, в задумчивости обкусанной. – Я не сомневаюсь в тебе, малыш, – повторил эльф, дружески пожимая прохладные пальцы девушки. – Никогда. Но в тоже время знаю, что даже самые сильные и мудрые из лучших побуждений теряют ориентир и, прикрываясь благими намерениями и спасением мира, встают под знамена зла. Просто помни, кто ты есть, и не давай обстоятельствам стать выше тебя. И ничего не добавив более, Мирион развернулся и вышел, оставив на ладони Наяры теплого, совсем как живого, белого журавля.***
Сэм удручающе вздохнул, подперев голову поставленными на стол руками, и с явным недовольством посмотрел на чистый лист бумаги, что лежал перед ним. Вчерашние стихи, вырвавшиеся подобно полноводной реке и затопившие былое отчаяние и боль, будоражили сознание хоббита. Он долго не мог заснуть: обрывки рифм и фраз, что брали за душу, мельтешили перед глазами, складывались в волшебные образы, ясностью своей и переливчатой чистотой заставляли замирать от волнения. Хотелось ринуться и записать все, чтобы не забыть. Но отяжелевшие веки и приятная ломота в теле туманили разум, и легкое тепло укрывало забившееся в тревогах сердце. И вот теперь – Сэм недовольно нахмурился – слова скрежетали ржавчиной, упирались и никак не хотели превращаться в то прекрасное, что лишь поманило вчера ночью. А как многое надо было сказать и воспеть! Красота леса, эльфы, Владыки. Особенно Владычица Галадриэль, что своей хрустальной красотой покоряла и привечала. Даже Гимли и тот, казалось, поражен ее чарами. Хоббит покосился на гнома и, не сдержавшись, тихонько хмыкнул. Гимли, в который раз за сегодняшний день, приводил в порядок свою бороду. То бесконечно расчесывал ее, находя невидимые глазу несовершенства, то вплетал в косички узоры и снова расплетал их недовольный формой или рисунком. Сэм отвлекся от гнома и поковырял пером нетронутую чернильницу. Слова так и не находились. – Ну, и какой от меня толк? – угрюмо пробурчал себе под нос хоббит. – Ладно, сражаться не умею, так даже четверостишия не могу написать. Вот уж мистер Бильбо или мистер Фродо смогли бы так обрисовать прекрасный Лес, что картинка точно перед глазами встала. Полурослик глянул на Фродо, который лежал на походной постели и бесцельно смотрел вверх. Сэм довольно мотнул головой, примечая, как странная звериная настороженность отступила из ярко-синих глаз хозяина, оставляя легкую безмятежность. А рука, что так часто металась к шее и сжимала золотое кольцо, покоилась вдоль тела. Знать, в этих местах и правда нет месту злу, раз даже древняя магия отступила и дала передышку. Сэм покивал самому себе, вспоминая, как разгладились лица Хранителей; как спокойствие вернулось в их утомленные сердца; и как боль уже не выжигала их бескрайние души, а лишь тлела, чуток согревая. Всем было привольно здесь. И только Боромир странным образом отделился. К радости Сэма, гондорец не кидал на Фродо прежних колючих взглядов, но после встречи с Галадриэль будто съежился весь, погруженный в себя и терзаемый не совсем понятными думами. Сэм припомнил, как под утро проснулся, разбуженный тихим шепотком. Спросонок, ничего не понимая, повел он головой, когда увидел немигающий взгляд серых глаз, устремленный ввысь. Хоббит хотел было позвать гондорца, но тот, словно почувствовав что-то, резко повернул голову в сторону полурослика, которому на краткий миг показалось, как блеснули янтарем глаза человека. Сэм замер под пристальным, пробирающим до самого нутра взглядом, судорожно сглотнул – и в то же мгновение увидел, как засоловели глаза Боромира, сладко зевнувшего и перевернувшегося на другой бок. – Здравствуй, Сэмуайз Гэмджи, – раздалось над самым ухом, и хоббит, вертевший до этого чернильницу и чуть было не уронивший ее, вздрогнул и подслеповато заморгал. – Добрый вечер, Наяра, – отчего-то тушуясь, проговорил он. – А я решила проведать вас и справиться, как вы устроились, – девушка с улыбкой смотрела на переминающегося с ноги на ногу полурослика. – Все хорошо, – нескладно последовало в ответ, и Сэм, чтобы скрыть смущение, махнул в сторону шатра. – Пойдемте, там все наши. Только Леголаса нет, – словно извиняясь, добавил он, украдкой посмотрев на девушку, но та, казалось, не обратила внимания на последние слова хоббита. Сэм посторонился, пропуская вперед девушку, однако Наяра качнула головой и подбадривающе похлопала полурослика по спине. – Ага! – с ликованием в голосе воскликнул Мерри, враз оглушив Сэма. – Ну что, мой друг Пин? – спросил он, освобождая из объятий девушку. – Подставляй свой лоб, ибо ты проиграл. Я же говорил, что Наяра и дня без нас не сможет прожить. А он в тебе сомневался, - громким шепотом поведал Мерри, не обращая внимания на закатившего глаза Пина. – Ты кого-то ищешь? – отвлекшись на миг от небольшого зеркала, громогласно спросил Гимли, прерывая препирательства двух хоббитов. Девушка улыбнулась, ничего не ответив, и не замечая, казалось, любопытного взгляда гнома. – Не волнуйся, Наяра, – произнес подошедший Арагорн, – они в целости и сохранности, как ты и просила. Сэм непонимающе уставился на Бродяжника, потом перевел взгляд на все также улыбающуюся девушку и тряхнул головой. – Спасибо, Арагорн, - наконец проговорила Наяра и протянула вперёд руку. – Я не волновалась, нисколько. Просто… – Понимаю, – кивнул Странник, – после стольких лет неудивительно, что тебе спокойнее, когда они рядом. Как жаль, что даже здесь нам надо быть постоянно наготове и держать оружие при себе, чтобы в любой момент отразить нападение врага, – и он вздохнул, опуская на раскрытую ладонь девушки черные кинжалы. – Ну что ж, мой друг Мерри? – влез в разговор Пин. – По-моему, Наяра вовсе не по тебе соскучилась, и не к тебе, как ты думал, она спешила, – хоббит хмыкнул и важно надулся, всем видом показывая, что не собирается так просто сдавать свои позиции и подставлять лоб. – Ох-ох-ох, мой мальчик - с интонацией умудренного старца вздохнул Мерри и лениво повел головой, – неужто ты не понимаешь, что кинжалы – это всего лишь предлог! Да-да, мой друг, - покачал головой хоббит, искоса наблюдая за недоверчивым лицом Тука, – всего лишь предлог. Уж я-то знаю, - промурлыкал полурослик и, как показалось Сэму, фривольно подмигнул. – Вот уж дудки! – стоял на своем Тук. – Не та ты, видите ли, персона, ради которой можно предлоги выдумывать. Форма ушей не подходящая, – хмыкнул полурослик и победоносно вскинул голову. - Ах… так, – захлебнулся негодованием Мерри, – ах, так! Наяра, рассуди нас! Неужто ты пришла к нам только ради кинжалов, – страдальчески закатив глаза, проговорил он. – Пин, Мерри, – укоризненно взглянув на разбушевавшихся хоббитов, покачал головой Арагорн. – Мой дорогой Мерри, – улыбаясь, проговорила Наяра, – я благодарна тебе за веру. И за то, что ты не усомнился во мне. Я не могла бы поступить иначе. И вот я здесь, чтобы проверить своих друзей… – она развела руки в сторону, всем своим видом показывая, что слова не имеют значения. – Вот видишь, – победоносно вскинул голову Мерри и, не раздумывая боле, отвесил щелбан прямо в середину лба Пина. – Да-да, – пробурчал себе под нос Тук, потирая покрасневшее место удара. – А оружие, Наяра, ты можешь оставить здесь, чтобы твой зеленоглазый эльф, – Мерри сделал паузу и выжидающе посмотрел на девушку, но ничего не дождался и продолжил: – не нервничал. Все равно же вместе будем выдвигаться. Путь-то у нас один, – нерадостно вздохнул хоббит, зябко передернув плечами. – Но я не иду с вами, – последовало в ответ. Сэм помотал головой, посчитав, что ослышался. Потом повернулся к Наяре, которая безмятежно стояла рядом, и черные кинжалы привычно выглядывали из-за ее спины. – Я не иду с вами дальше, – повторила девушка, и Сэм поразился спокойствию, что звучало в её словах. Хоббит оторопело посмотрел на Хранителей. Бродяжник и Боромир переглянулись, но ничего не сказали. Мерри и Пин приуныли, но отчуждения в их глазах Сэм не увидел. И даже мистер Фродо лишь легонько сжал ладонь Наяры, но не осуждал! И только Гимли… – Это как же понимать, а? –¬ метнул недоброжелательный взгляд гном на стоящую девушку. – Как ты с нами не пойдешь? – Мое место здесь, Гимли, – спокойно произнесла Наяра. – Но враг уже на подходе, – стоял на своем гном. – Ты прав, но кто-то должен защитить и эти земли тоже. – Как будто без тебя они не справятся, – хмыканье в ответ, и Сэм согласно кивнул про себя. – Справятся, но мое место здесь, – вновь повторила Наяра, но гном что-то несогласно забурчал себе под нос. – Но разве то, что должны сделать мы, не важнее? – неуверенно спросил Сэм. – А разве будет толк от спасения, если все свободные народы будут уничтожены? – в свою очередь задала вопрос Наяра, вглядываясь в глаза хоббита. – Пойми, победа куется не в одном месте. Да, поход ваш важен. Но неужто жизни детей и женщин не важнее. Кто будет останавливать врага, пока вы идете к своей цели? Нет, Сэм, здесь я буду нужнее. К тому же, по замыслу Гэндальфа, – произнесла она с еле заметным вздохом, – отряд не должен привлекать к себе внимания. Скрытность – вот главное ваше оружие. И вот почему Гэндальф не согласился, чтобы Глорфиндел сопровождал вас. – Слова, все слова, – пробормотал Гимли, заложив руки за спину. – Ты не такой выдающийся воин, чтобы привлечь внимание наших врагов. – Верно, – резко обернувшись к гному, проговорила Наяра, – но не забывай, что я помечена назгулом. И кто знает, с какой целью. И все-таки самое главное, что сейчас мне нужно быть здесь. Просто быть здесь, - тише добавила она. – Это больше смахивает на… – Гимли недовольно хмыкнул, но не продолжил и, круто развернувшись на каблуках, ушел вглубь шатра. «Предательство», – эхом пронеслось в голове у Сэма, и он вздрогнул, поняв, что Наяра увидела это.***
Она стремительно вышла из шатра, пытаясь отдышаться. Слова Гимли и взгляд Сэма, полный непонимания, не причиняли боли или обиды. Но все же что-то наподобие червя огнём выгрызало душу. Наяра прикрыла глаза и отречено подумала, что не раз еще, наверное, заподозрят ее в предательстве. Пусть так. Она не страшилась отчуждения, зная, что правда у всех своя. И что каждый, кто примеряет чужие поступки и решения на себя, лишь видит искаженное отражение истины, не пытаясь понять сокровенные мысли и посылы другой души. – Они не хотели тебя обидеть, – раздалось за спиной. – Они сказали то, что думают, – ответила на это Наяра и обернулась. – Они боятся, – мотнул головой Фродо, подходя ближе. – Мы все боимся, – чуть неуверенно улыбнулся он. – В страхе нет ничего постыдного, – тихо проговорила Наяра. – Знаю. Но когда тебя впереди ждет беспросветная тьма, и даже отблеска надежды не видать… – Фродо посмотрел на залитые солнцем деревья, безмятежно дремавшую траву, и глаза его, потемневшие вдруг, снова стали искристо голубыми. – Ты им дорога. Всем нам… Они думали, что ты пойдешь с нами. Знаешь, так хочется, чтобы отряд остался отрядом. Особенно сейчас. Когда мы потеряли Гэндальфа. Наша целостность – как символ, как надежда на успех. – Я не могу, – беспомощно прошептала она. – Понимаю, – кивнул Фродо. – У каждого свой путь… – он вдруг замолчал, пристально вглядываясь в посеревшее лицо девушки. – Я человек, Фродо. Не эльф, не гном и не хоббит. Всего лишь человек… – мотнув головой и подавшись вперед, тихо проговорила Наяра. – Не худший, но и не лучший представитель своего народа, – она вскинула руку, запечатывая протестующий возглас, готовый сорваться с уст хоббита. – Во мне нет того благородства и мужества, что есть у Боромира. И нет той силы духа и умения вести за собой, как у Арагорна. И даже в бою, как бы я умела ни была, буду проигрывать истинным воинам. Я взбалмошная и часто подвержена мимолетным порывам, подчас сначала делая что-то, а потом думая, – Наяра говорила быстро, на одном дыхании. – Ты говоришь так, словно пытаешься убедить в чем-то, – с грустной улыбкой молвил хоббит. – Причем в большей степени убедить себя, а не меня. Ты не справедлива к себе, я знаю, – покачав головой, добавил он. – Ты знаешь меня такой, какой хочешь видеть, – возразила ему Наяра, но не увидела согласия в глазах полурослика. – Мне его не хватает, – после непродолжительного молчания приглушенно сказала девушка. – Ты понимаешь меня. Даже здесь в Благодатном крае, где свет притупляет боль, она жива в моем сердце. Мы можем смеяться, упиваясь красотой и безмятежностью. Можем без страха прохаживаться по тропкам, вдыхая аромат свободы. Можем мечтать, поглядывая на такие далекие близкие звезды. И все-таки подчас сжимает душу тоска; замираешь, не в силах пошевелиться; и хочется выть от накатывающего бессилия и осознания, что сделал, возможно, не все. Ты чувствуешь то же в большей или меньшей степени. Ты чувствуешь это, – с нажимом повторила она. – И эта боль от потери бередит тебя, заставляя до рези в глазах вглядываться в темноту, не давая заснуть. Быть может, только, не каждую ночь. – Каждую, – глухо отозвался Фродо. – Нет, я не тешил себя ложью, что здесь все забудется. И все же... – хоббит вздохнул, опустив глаза, а когда поднял их, то заговорил о другом: – А здесь и правда благодатный край. И дышится легче, чувствуешь? А эльфы. Какие здесь эльфы, Наяра. Кажется, что такие же, как в Ривенделле, а приглядишься – ан нет! А Сэм-то млеет, Наяра, – с улыбкой продолжил полурослик, словно и не замечая недоумения, написанного на лице девушки. – Он же думал, что эльфы – это ночь и звезды. А тут день. И эльфы тут. Чудное место здесь, Наяра. Как любит поговаривать Сэм, волшебное. Но все-таки и оно в одно мгновение не может излечить душу от изнуряющей боли, – без всякого перехода вдруг произнес Фродо и сделал шаг вперед, беря руки девушки в свои. – Я понимаю тебя, Наяра. И это не слабость. Просто нам всем нужен отдых. И кто знает, может, выигрыш в пару дней здесь, будет ужасным поражением там. Нам всем нужен отдых, - практически неслышно произнес Фродо. – Я хотела бы пройти этот путь с тобой до конца, – также тихо проговорила Наяра, заглядывая хоббиту в глаза. – Знаю, - ответил он серьезно. – И будь я на твоем месте, скажу откровенно, то вряд ли бы бросился сразу же в бой. Эх, нет, я бы как следует отдохнул, растянувшись на мягкой травке, – мечтательность звучала в голосе Фродо, – выкурил бы нашего табачка и… Да что я в самом деле, – рассмеялся он, взлохматив волосы и с ясной улыбкой посмотрев на девушку. – Спешка здесь не к чему. И ты так долго не была дома. Остановись, подыши, почувствуй. Здесь есть те, кто так долго ждал тебя, кто тебя любит. Мда, – ухмыльнувшись, перебил Фродо себя, – мне не так повезло с родственничками. Одна Лобелия чего стоит. Нет-нет, уж лучше в поход и незамедлительно, чем к ней на радушный прием. Они рассмеялись, почувствовав легкость и безмятежность. И даже назгулы были не так страшны, как нарисованная живым воображением хоббита тетка Лобелия. Они смеялись. Смеялись над собственными страхами и потерями, смеялись над болью и разочарованиями. Смеялись… Без затей и шуток… Смеялись… потому что жили. – Ох, пойду я, – отдышавшись, промолвил Фродо, утирая выступившие слезы. – Спасибо тебе, – Наяре, казалось, что надо еще что-то сказать, но слов уже не осталось. – Всегда рад помочь, – с известной учтивостью хоббитов поклонился Фродо, вызвав смешок. – Наяра, – позвал полурослик собиравшуюся уходить девушку, – чтобы противостоять тьме, надо сердце светом заполнить. – Ну, как она, – с живым интересом поинтересовался Боромир, ожидающий Фродо около входа в шатер. – Все хорошо, – настороженно откликнулся хоббит. – Это хорошо, – широко улыбнулся гондорец, провожая взглядом удаляющуюся Наяру. – Спасибо тебе, Фродо. – За что? – со скрываемой подозрительностью спросил полурослик, оглядывая Боромира. – За нее, – широким жестом указал человек, – за то, что нашел правильные слова. Спасибо. Ты прав, полурослик, прав. Свет в сердце – вот, что поможет победить. Свет…***
Свет был живым. Вплетая ажурное золото, летел он ветром над зеленым океаном нетронутых трав. А тихая, но созвучная всему живому мелодия, неслась вслед за ним. И не было в этих звуках ни горькой глухой обиды, ни насмешек, ни притворства. Лишь легкая доброта, прекрасная в своей простоте. Небольшие капельки росы колокольчиковым смехом звенели от теплого прикосновения ветра, отражая в самом сердце своем истинный мир – звонкий и кристально чистый. А сирень пахла весной. Ярко-фиолетовые цветы пушились под теплыми лучами солнца и не давали ложной пятилистной надежды на счастье. А счастье было. Осязаемое и такое настоящее. Живое. Просто поверь. Поверь в себя… И вековой клен, что стоял на холме, с доброй улыбкой умудренного старца взирал на молодую чистую траву. Она потягивалась, с чуть заметной сонливостью, и с радостью подставляла свои пальчики подмигивающему солнцу. Клен был мудр. И стар. Но не терял радости жизни, делясь опытом и наслаждаясь шебутной возней около своих корней. Обнимая своими теплыми, пахнущими домом и детством ветвями, клен ласково привечал птиц и насекомых, рассказывая под золотым летним дождем сказки. Звонкой весенней капелью на холм взошел белоснежный конь. Во влажных глазах его, что с интересом оглядывали утопающую в солнце зелень, читалось безграничное удивление самой жизнью. Конь мотнул головой и ударил копытом, привлекая внимание всадника. Человек провел рукой по густой светлой гриве, почесал между радостно топорщившимися ушами и, дождавшись довольного фырканья, открыто улыбнулся. Мир искрился перед ним, переливался и звенел. В простых, казалось бы, изгибах травинок читалась кропотливая работа волшебных мастеров, умелыми движениями создавших совершенство. Всадник прикрыл глаза, впитывая кружившуюся около него благодать. Рукой оперся о сочащийся жизнью морщинистый ствол клена, который, как старый проверенный друг, приобнял листвой. И ветер, присевший на плечо, вновь запел, щекоча волосы. В мелодию небывалого счастья резким свистом вонзился чужой звук. Он старался перекричать, ухватить за обшлаг. Но слишком уж он надрывался, теряя силы, и не мог перекрыть тихую благозвучную песнь. Человек открыл глаза, огляделся и с грустной улыбкой воззрился на горизонт, где тонкой полоской серела мгла. Мотнул головой, не осуждая. Но словно бы горечь мелькнула в его серых глазах. Всадник неторопливо, основательно поправил оружие; провел рукой по светлым, что утренняя гладь озера, доспехам; коснулся рога, висевшего на бедре. Неуловимым движением ног тронул коня, спокойно и благожелательно шевелившего ушами. Белый плащ со знакомой нашивкой светлым крылом простирался назад, укрывая нежностью оставленное позади. Взгляд всадника, наполненный скрытой печалью, излучал уверенность и всесильное добро. Добро, что никем не растоптано. Добро, что на вере выращено. Добро… Что есть в сердце у каждого…