***
- Привет! Наяра, сидевшая и недовольно буравившая взглядом полянку, вздрогнула и оглянулась. И робко кивнула, увидев улыбающуюся Владычицу. - Присяду? — не дожидаясь ответа, она расположилась рядом и продолжила: — Красота-то какая! Правда? - Да-а… — несколько неуверенно подтвердила девчушка, с восторгом поглядывая на сидевшую рядом эльфийку. Показалось, или правда, легкое свечение окружало Владычицу? А солнце смеялось в ее глазах? По-доброму смеялось, без мысли задней. Просто от счастья, от свободы, обдувая теплом. - Здесь очень красиво, — решилась произнести девочка, чувствуя, как щеки вспыхивают румянцем. - Я рада, что тебе здесь нравится, — просто ответила Владычица, и Наяра поспешно закивала. — Почему грустишь? Сидишь, словно птаха на ветке дождливым днем. Смотри, — она указала на небо, и девочка перевела взгляд на безбрежную синь, приметив, как что-то сверкнуло на пальце, — ни облачка, ни тучки. И южный ветер несет лишь хорошие вести. Все в порядке? — уточнила эльфийка. Наяра увидела обеспокоенность во взоре Владычицы и снова кивнула, не решаясь поведать истинную причину своей тоски. Ну разве не смешно переживать из-за корзинки земляники, наполненной лишь наполовину?! Девчушка бросила горестный взгляд на стоявшую рядом виновницу и, прикусив губу, нахмурилась. - Землянику собираешь? — словно прочитав мысли, спросила Владычица. — Марилла заставила? - Нет-нет! Что вы! — поспешно откликнулась Наяра, уловив жесткие нотки в голосе эльфийки. — Сама. Девочка не сдержала вздоха, но заговорить не решалась. Почему-то было сложно объяснить свое стремление не быть обузой, желание быть полезной. Окруженная теплом и вниманием Владычицы Наяра чувствовала и некую неприязнь со стороны Мариллы, которой поручили присматривать за малышкой. Приходилось доказывать, раз за разом смотреть на пренебрежительно поджатые губы эльфийки, пытаясь понять, что же теперь было сделано не так. И не находить ответа. Поэтому, когда Марилла, не глядя в глаза, процедила сквозь сжатые зубы, что поспела земляника, Наяра с радостью ухватилась за эту возможность. И, выбрав корзинку побольше, помчалась в лес, лишь бы на миг, не больше, увидеть что-то похожее на гордость и кроху тепла в обращенных на нее ледяных глазах. - Смотри, какая молодец! — прозвучавший звонкий голос заставил Наяру вынырнуть из раздумий. — Половинка корзинки! Совсем неплохо! Девочка, сведя бровки домиком, покосилась на Владычицу, пытаясь рассмотреть скрытый подвох. Но, не увидев ничего кроме искренней радости, нехотя призналась: - А хотелось целую. Вот раньше… И прикусила губу, так и не закончив. - Так в чем же дело? Смотри, как много ягод! — Владычица широким жестом указала на полянку, которая купалась в лучах восходящего солнца. Наяра шмыгнула носом и недоверчиво воззрилась на госпожу. Смеется она что ли? Нет, не похоже. - Да разве это много, — пробурчала девочка, ковыряясь в земле тонкой березовой веточкой. - А разве нет? — с улыбкой последовал вопрос. - Вот в нашем лесу ягод больше было. Как сядешь — так две корзинки за раз наполнишь, — немного запальчиво воскликнула Наяра. — А тут ходишь, ходишь. Ходишь, ходишь… И на тебе! — она крякнула и обвела руками поляну, призывая в свидетели сиротливо стоящую корзинку. - А может, ты собираешь неправильно? — наклонив голову набок, с улыбкой спросила эльфийка. - Кто? Я? — задохнулась от несправедливого обвинения девочка. — Да я!.. Простите, — уже тише добавила она, опустив глаза. - Смешная, — рассмеялась Владычица, повергая Наяру еще в большее смущение. — Я не сомневаюсь в твоих способностях. И эта корзинка лучшее тому подтверждение. Просто здесь лес… — она замялась, словно отыскивая подходящее слово, — другой. А хочешь, — вдруг предложила она, заговорщически подмигнув, — я научу тебя собирать землянику? Пойдем, правда. Владычица легко поднялась, подавая руку Наяре. Девочка замешкалась, но, подбадриваемая лучистым взглядом, вскочила на ноги, отчего-то не решаясь прикоснуться к эльфийке. Та снова рассмеялась и, махнув рукой, легко пошла вперед. Казалось, они вышли на точно такую же полянку. Деревья обрамляли ее, подобно стражам, а солнце мягко щекотало летнюю охочую до тепла листву. Небольшая паутинка искрилась под лучами, и в центре ее радугой переливалась еще неиспарившаяся капля росы. - Ну, что ты стоишь? — окликнул звонкий голосок. — Иди сюда. Легкий свободолюбивый ветер развевал белоснежные, с вплетением серебряных нитей, волосы эльфийки. Владычица откинула со лба прядку и присела; прошлась рукой по зеленым листочкам, потянувшимся навстречу нежному прикосновению, и крупная ягода, казалось, сама прыгнула на раскрытую ладонь. - Присоединяйся, — величественным жестом предложила Владычица. Наяра осторожно опустилась на колени, и сложенная ковшиком ладошка быстро начала наполняться ягодой. - А говорила, умеешь собирать землянику. Лукавый, полный смешинками голос застал руку на полпути к заветной корзинке. Наяра застыла и подняла голову. - Смотри, как надо, — Владычица подмигнула девочке, и ягоды одна за одной отправились в рот. Наяра помотала головой и нахмурилась. Вам бы все шутки шутить, подумалось ей. Девочка нахохлилась, чем вызвала еще один короткий смешок. - Ягода — сладка с куста. Не обижай лес. Он кормилец. Прими его дары, поблагодарив, а уж потом, испросив позволения, собирай на здоровье. - Но я… — неуверенно проговорила Наяра, переводя взор с ладони, полной ягод, на Владычицу. - Давай, давай, — подбодрила она. - Ну… ладно, — наконец-то решилась девочка, и желудок радостно запрыгал, урча. - И как тебе? - Вкусно, — без всякого лукавства ответила девочка, зажмурившись от удовольствия и слизнув алую каплю, притаившуюся в уголке губ, — но мало. - Еще? — даже не вопрос, утверждение. - Ага! — с радостным предвкушением прозвучал ответ. Они наперегонки, ухохатываясь, срывали спелые ягоды. Сначала по одной, смакуя вкус и аромат. Затем — набирали пригоршню, размазывая сок по губам. Потом, сытые и довольные, долго лежали в траве. И молчали, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Говорить не хотелось. Да и было не нужно. Прошлое, казалось, навсегда закрыло за собой дверь. И счастье — обычное и такое простое — встало на неокрепшие крылья и взмыло ввысь, унося с собой все тревоги. Потом они добрали землянику, наполнив корзинку до краев. Перешучивались и пересмеивались. Открылись друг другу чуть больше. И Наяра, вышагивающая рядом с Владычицей и посматривающая на нее с обожанием, подумала тогда, что такой, возможно, и была бы ее мама. Доброй, теплой и пахнущей земляничной радостью. *** Наяра открыла глаза. Заунывный дождь все еще тянул свою грустную песню, с тонким звучанием комаров, пережидающих непогоду. Девушка лениво отогнала одного трубача и потянулась, расправив затекшие ноги. Что-то глухо ударило, Наяра повернулась на звук. Корзинка покачнулась, но устояла, зацепившись за ветку. Аромат земляники всколыхнул воздух, заставил мучительным урчанием отозваться желудок и окутал невесомым шлейфом, ложась на плечи. Девушка прищурила глаза, посмотрела на смурное небо и придвинула корзинку к себе, с решимостью опустошая ее содержимое. - Вкусно, но мало, — вслух произнесла она, облизнувшись. Лес затих. В недоверчивом взгляде, обращенном на девушку, читалось удивление. Даже капли дождя срывались не бурным потоком, а будто зависали в воздухе, стараясь рассмотреть что-то в сосновом убежище. Наяра хмыкнула и вылезла под морось, не забыв вытащить горемычную корзинку. - Ага, — удовлетворенно протянула она, пройдя несколько шагов, — а вот и ты! Ммм! Вкуснятина какая, — промурлыкала девушка, жмурясь от удовольствия и совсем не замечая капель дождя. — Спасибо тебе! — сказано было громко, ни к кому не обращаясь. Она ловко срывала спелые ягоды, оставляя под зонтиками зеленых листьев чуть розоватые с алеющими бочками. Сок струился по губам, смешивался с солоноватым потоком, бушующем в недрах тела, привносил нотки счастья и покоя. Умиротворение и ощущение полета. Дождь затих; затих шелест капель по подставленным зеленым ладошкам. Солнце, подобно матроне, величественно вышло из прикрывающих небо тучек, чуть скучающе зевнуло, обведя взглядом лесные угодья. Хотело было закрыться плотным серым облаком, но увидело в шепчущейся листве фигуру девушки, кружившуюся по полянке, раскинув руки в стороны и задорно хохоча. Светило, приглядываясь, услышало песенку, что напевала себе под нос земная дева в перерывах между горстями земляники. Мотив был несложен, и солнце, само того не замечая, вдруг стало прихлопывать в такт по проплывающей туче, выбивая из нее остатки серой мути. Пушистое белое облачко рвануло ввысь, а золотые лучи уже пробегали по каплям дождя, дрожащим на тонких струнах паутины. Тихий нежный перезвон огласил Лес, но не замер. Раскручиваясь подобно вихрю, мелодия вплетала в себя поскрипывание стволов, легкий шелест травы. На высокой ноте вступили кузнечики, их стрекот поддержал жужжащий хор. И волшебная трель разнокрылых птах влилась в песнь Леса, прославляя сей благодатный край. Солнце теперь уже мало напоминало скучающую особу: в рыжих косичках, торчащих в разные стороны, и в веселом, покрытом веснушками, лице искрилась юность. Чистая и безмерно задорная. Наяра медленно возвращалась домой. Увесистая, наполненная до краев корзинка приятно тяготила руку. Девушка пальцами проводила по тянущимся к ней листочкам и тихо шептала слова прощения; каялась, что так долго не появлялась здесь, и обещала исправиться. И тут же яростно вступала в спор с невидимым собеседником, доказывая ему что-то. Потом молчала. И снова просила прощения. Она встала передохнуть у самого края опушки. Оглянулась вокруг, вслушиваясь в трели порхающих птиц, и потянулась к аппетитно выглядывающей землянике, подмигивающей ей и словно манящей. Пальцы сомкнулись на ягоде, и мир вдруг вздрогнул. Как пламя свечи под резким дуновением ветра. Наяра растерянно осмотрелась и замерла. Лес был серым, и серым же пеплом оседал он на землю, оставляя после себя глухую, безжизненную пустоту. Девушка, не веря своим глазам, протянула руку к ягодам, и те превратились в грязный пепел, развеваемый холодным колючим ветром. Наяра отшатнулась — и все пропало. Сердце жутко колотилось в груди. Пальцы дрожали, никак не желая смыкаться на ручке корзинки. Девушка быстро пошла. Не оглянулась ни разу. И, подгоняемая мыслями, перешла на бег. Она наскочила на какого-то беловолосого эльфа. Не обернулась. Лишь махнула свободной рукой. «Простите», — ее крик подхватил ветер. Она не ждала ответа. Просто бежала вперед. Сжимая во вспотевшей руке гнилые, с запахом тлена, ягоды.***
Тропка мягко пружинила шаг, оставляя мимолетное ощущение полета. Пролетающие под сводами лесных гигантов птицы весело щебетали, с высоты посматривая на жителей Лориэна, переливчатыми голосами перекликающихся где-то внизу. Один самый смелый, а может, молодой и безрассудный, птах пролетел перед самым носом идущего эльфа, весело чирикнув и заглядывая в яркие лазурные глаза. «Смотри, смотри, как я могу!» — всем видом показывал птенец, задоря и дразня. А когда так и не дождался никакого ответа, присел на качавшуюся неподалеку ветку и с грустным удивлением и непониманием склонил набок голову, воззрившись на идущего. А эльф и правда никого не замечал. Брел задумчиво, будто и не было никого рядом, будто и не дивная красота окружала его. Лишь изредка вздыхал, думая о чем-то своем. Птах тряхнул хохолком, распушился и расправил крылья, показывая себя во всей красе. Поднял темные бусинки глаз на скрывающееся в листве солнце и сладкоголосо запел, горделиво покручивая головой. Он знал, что пение его завораживает и вдохновляет, и очень был доволен собой и той чистотой, что несла в себе песнь. Невиданная сила и нежность зазвучали еще громче, когда эльф проходил мимо. Но неожиданно споткнулась песня, кубарем покатившись вниз, подвизгивая от острых камней, что больно царапали душу. А эльф, не останавливаясь, шел вперед, с безучастным равнодушием посматривая себе под ноги. Леголас и правда ничего не слышал, лишь звонкий голос Наяры и ее «Простите!» колокольчиковой трелью заполняли собою все пространство. Принц вздохнул, с мимолетной самоиронией усмехнувшись над собой, и снова задумался. Она не узнала его. Пролетела, как вихрь, сбивая с мыслей. Махнула рукой, извиняясь. И скрылась, погружая на мгновение в непроницаемую тишину. Не узнала. Не обернулась. Спешила. А так хотелось поймать ее за руку, развернуть к себе и посмотреть в глаза, пытаясь найти в них отблески крыльев солнечного мотылька. Не успел. Рука ухватила колыхание воздуха, оставляя чувство одиночества. Не моя… Пульсом билась мысль, отдаваясь при каждом шаге. Не моя… С ледяной отчетливостью понимал разум. Не моя… Почему-то не верило сердце. И разве могло быть иначе? Разве сбываются сны, в лихорадке мечущиеся? Разве легко переступить через прошлое, зажив настоящим? Разве можно поверить в счастье? Сейчас? Вопросы оглушительным боем звучали в голове. И с тонким свистом неслась стрела ответа. Нет! Нет, принц, по-другому и быть не могло. Смирись, позабудь, отпусти. Отпустить — это тоже подвиг. Принять чужое счастье в ущерб своему — это ли не героизм? Порадуйся за нее. И возблагодари Мудрых, что дали тебе крупицу времени с ней. Отпустить… Радоваться… Жить… Ох, Валар, но отчего же так больно?! Ноги не выбирали дороги. Несли вперед то по мягкой зелени, то по камушкам земли, то путаясь в корнях деревьев. Сладкий запах цветов тонким ароматом окружал принца, и с каждым новым вздохом становилось чуть-чуть свободнее, немного теплее. Хотя горечь полыни не давала забыться. Леголас полной грудью вдохнул тепло окружающего леса и впервые за все время пути огляделся. Небольшая полянка, залитая лучами уходящего на Запад солнца, предстала перед его взором. Тонкие стебельки травы мягким ковром покрывали полукружье. Стройные, совсем молоденькие, деревца протягивали листочки к небу, встав на цыпочки и пытаясь достать до солнышка ветками. Замерли в воздушном изяществе, в хрупкости своей неся силу и мощь и оберегая от посторонних глаз тайное место. Принц на мгновение замер, пораженный такой простой красотой, тихим умиротворением. Все так, как он и любил. Без яркого многообразия красок, ослепляющего и ошеломляющего, где волей-неволей приходилось соответствовать: расправлять уставшие плечи, украдкой стирая дорожную пыль; приводить в порядок волосы, вытаскивая мелкий мусор, что осел от бесконечной погони; горделиво вскидывать голову, смущаясь немного от сладковатого запаха чужой крови, что пропитала до самой глубины души. И улыбаться, искренне и чисто. Улыбаться, не показывая боль и дикую усталость. Улыбаться, потому что по-другому просто нельзя. Леголас тряхнул головой, отгоняя пришедшие мысли, и сделал несколько шагов к поляне. Здесь все было иначе. И изображать из себя эльфийскую сталь — крепкую и неутомимую — не надо. И раздувать щеки от гордости, рассказывая о своем пути, тоже. Здесь можно было быть самим собой: немного уставшим, грустным, мечтательным. Лечь в обнимающую зелень, закинув руки за голову, и смотреть на небо, в проплывающие облака, не думая ни о чем и ничего не чувствуя. «Интересно, — пришла в голову эльфа мысль, — а небо за листвой видно или нет? Наверное, видно, вот только будет казаться, что в колодец смотришь». Полянка в бесхитростном радушии приглашала к себе, приоткрывая еле заметную тропку. Леголас неторопливо направился по ней, рукой проводя по поднимавшимся кверху тростинкам. Впервые за все время пути стало покойно. Расправились плечи, скидывая напряжение и груз ответственности; выровнялось дыхание, в пристрелах задержанное. И спешка, извечная спешка за каждый глоток ненасытной жизни, куда-то подевалась, предоставляя мимолетный отблеск свободы. Свободы от всего. Свободы внутри себя. Леголас улыбнулся — и тут же замер, подавив горестный вздох: полянка была занята. Эльф крадущимся шагом подошел ближе и спрятался за высоким тополем, принюхиваясь к колыханию воздуха и безотчетно определяя присутствие кого-то еще. Принц выглянул из укрытия и недоверчиво моргнул, не веря глазам. В самом центре поляны сидела Наяра. Подобрав под себя ноги, она откинулась назад на руки и подставила свое лицо ласкающим лучам солнца. Расслабленная улыбка блуждала по губам, искрясь и звеня в самых уголках полуприкрытых глаз. Мягкий свет окутывал стан девушки, отчего та казалась нимфой, сошедшей в этот благодатный край, чтобы посмотреть, как выглядит солнце снизу. Леголас застыл, не заботясь, что будет узнан. Во всем облике девушки он чувствовал хрупкость и нежность. Хотелось обнять, вдыхая тепло ее волос. Чувствовать, как по жилам бежит кровь, пульсируя жизнью и лучезарной радостью. Или положить голову на колени, всматриваясь в родные черты лица на фоне неба, чтобы тонкие пальчики пробегали по волосам, заставляя замирать от прикосновений и покрываться мурашками счастья. Леголас тряхнул головой, стараясь отогнать шальные мысли, а ноги сами, без ведома хозяина, уже тянули безвольное тело в сторону поляны. Заговорить… Пусть миг, не больше… Видеть свет глаз… Слышать голос… Улыбку… Для него… Пусть будет больно… Все потом… Но не сейчас… Сейчас она… И он… Они… Вместе… Принц уже не противился своему желанию, покоряясь ему и втайне радуясь. Он практически сделал шаг вперед, когда увидел, что улыбка на лице Наяры стала более озорной, и девушка посматривает из-под опущенных ресниц. Отчего-то зардевшись и забыв выдохнуть скопившийся в легких воздух, Леголас лихорадочно подумал, не спрятаться ли ему. Но, отругав себя за подобное мальчишество, остался на месте, удивляясь тому, как Наяра смогла услышать его. Эльф еще спорил с собой, когда раздался легкий, еле слышимый шорох. Наяра прикрыла глаза, однако озорная улыбка стала еще шире. Подивившись этому, Леголас покрутил головой, стараясь отыскать источник тонкого, даже для его ушей невнятного шума. На другой стороне поляны, крадучись и постоянно оглядываясь, появилась девочка лет восьми-девяти. Она сосредоточено осматривалась, выбирая дорогу и поднимая свои тонкие загорелые ноги достаточно высоко, чтобы не задеть траву и шорохом не выдать своего присутствия. Прикусив губу и сведя точеные брови к переносице, резко присела, когда Наяра лениво повела головой. Выждав некоторое время, вновь выпрямилась и тихо, шажок за шажком, приближалась к ничего не подозревающей девушке. Леголас с возрастающим удивлением смотрел за открывающейся перед его взором охотой. То, что это была именно охота, эльф не сомневался. Вот только странно вела себя Наяра в образе жертвы. «Да она же знает!» — чуть было не крикнул принц от пришедшей догадки. Озорные отблески смешинок, приплясывающих в приоткрытых глазах, и расплывающаяся улыбка были лучшим подтверждением мысли эльфа. Вдруг девчушка издала громкий клич и в пару шагов преодолела казавшимся большим расстояние. «Подобно лани», — подумал принц, увидев с каким тонким изяществом вытянулся носочек отставленной назад ноги. Взметнувшиеся волосы заискрились древним золотом, кристальной чистотой своей напомнившие Леголасу то, что так оберегал эльф в своем сердце. То, что стало теперь под запретом. То, что напоминанием своим причиняло боль, заставляя сквозь сжатые зубы дышать. Дышать и жить. Хотя иной раз хотелось другого. Сквозь пелену проступивших воспоминаний, огнем своим прижегших окрыленную душу, принц увидел, как девочка напрыгнула на Наяру, взлохмачивая волосы. Как, весело смеясь, девушка поймала взметнувшуюся руку и, перекувырнув через себя, повалила хохочущую девчушку в траву, щекоча и задоря. Леголас смотрел, не отводя застывших глаз, и сладкой болью саднило сердце от безграничного счастья, что россыпью смешинок рассыпалось по округе. Как же она похожа… Задохнулся от пришедшей мысли Леголас, рукой сдавливая горло, чтобы не закричать от ощущения пустоты. Навязчивая мысль подойти, взглянуть на девочку не давала покоя, выжигала разум, заставляя рычать, подобно зверю. Эльф силился выдохнуть, но воздух в распор встал в легких. Дыхание стало тяжелым и жарким, не приносило ни облегчения, ни чувства насыщения. «Я здесь!.. Я здесь…» — шептал эльф пересохшими губами, пытаясь понять реальность происходящего, пытаясь понять, что он реален. Но счастье не замечает стона чьей-то души. Счастье слепо, и лишь мутным пятном расплывается перед ним горе и боль. И только девчушка, почувствовав что-то, вскинула голову, на миг став серьезной. И карие глаза, даже сейчас не по-детски мудрые, отбросили Леголаса, заставляя спрятаться. «Глупо! Как глупо! — сквозь сжатые зубы корил себя эльф. — Даже лица не успел рассмотреть…» А смех звенел, вплетая в девичьи голоса мужской. Принц поморщился и даже не выглянул из своего вынужденного укрытия, прекрасно зная, кого он там увидит. Но неведанная сила словно подталкивала в спину, заставляя широко открытыми глазами наблюдать за переливами чужой радости. Леголас безотрывно смотрел на поляну, настоящим и прошлым причиняя себе осознанную боль. Вороша воспоминания, подобно уголькам костра, и подбрасывая новые поленья, принц раз за разом сжигал себя заживо. И тонкими, кровоточащими пластами слезала обугленная кожа. Слой за слоем. Надменность за высокомерием. Оставляя оголенными душу и сердце, что роняло кровавые слезы. Принц видел, как с легкостью подкинул зеленоглазый незнакомец девочку, с ловкостью поймав ее и прижав к своей груди. Как рука, сильная и властная, с нежностью прошлась по плечам Наяры и приобняла за талию. Как что-то тихо прошептал эльф на ушко девушки, и та серебристо рассмеялась, уткнувшись в грудь спутника. В полудымке, шаг за шагом, растаяли силуэты, подобно туману, оставляя после себя сладковатый шлейф лавандового счастья. Счастье… Обычное, такое простое. Без тени надрыва и жертвенности. Без разрывов души, лихорадки сердец. Простое. И одновременно такое понятное. Когда-то и он был также счастлив. С ней. С ними. Два лучика радости. Наяра. И она. Маленькая их егоза. Сжимала ладошкой его указательный палец… Надежность… Сила… Вера… В глазах темных, как спелая вишня, он видел любовь и таял. Сердце зашлось, заухало, когда Леголас вдруг увидел в исчезающей дымке прозрачных силуэтов себя. Нежно обнимающего девочку трех-четырех лет и держащего за руку Наяру. И в глазах своих, чистых, искрящихся, не было ни боли, ни мрака… Горло сдавило судорогой, и Леголас в смутной надежде прижался лбом к прохладному живому стволу тополя. Зашумела крона, обдал теплом ветер. Но облегчения это не принесло. Дрожащая рука метнулась к вороту туники, задержалась на мгновение и нырнула внутрь. От боли сбежать нельзя. Принц это знал наверняка. Порой, чтобы стало легче, надо пустить боль в себя, надо упиться ею, чтобы заново ожить, начать чувствовать. Рука чуть подрагивала, когда нашла то, что искала у самого сердца. Вчетверо сложенный лист бумаги. То, что напоминало о счастье и предательстве. То, что наполняло душу светом и раздирало на куски от изнуряющей боли. То, что заставляло жить. И то, от чего хотелось умереть. Его память и беспамятство на одном небольшом потемневшем листке бумаги. Леголас на миг прикрыл глаза, попытался выровнять скачущее дыхание и медленно, словно пытая самого себя, развернул лист. В некоторых местах порванный, чуть помятый, и все же он хранил следы той нежности, что прошла через года, не растерялась в пути и осталась напоминанием света. Рисунок. Детской нетвердой рукой пролегли тонкие нити его. Время сжалилось в этот раз и пощадило краски, оставляя то тепло, что привнес юный художник. Леголас бережно расправил лист и улыбнулся, воочию представив, с каким усердием был сделан этот подарок и как был сосредоточен даритель его. Солнце, яркое и большое, росчерками своих лучей не оставляло шанса тьме, что пряталась порой под старой корягой или в тени раскидистых деревьев. Мягкая зелень неуверенными штрихами воспаряла к небу. И россыпи радужных цветов, то ли ромашек, то ли васильков, в неведомом танце наскакивали друг на друга. Принц провел пальцем по пожелтевшей бумаге, задержавшись на маленькой нарисованной фигурке в центре. Топорщившиеся в разные стороны штрихи явно наводили на мысль о волосах, которые развевал свободолюбивый ветер. Широченная улыбка полукругом очертила рот. Маленькие точечки глаз с длинными ресницами. И нос-крючок, старательно перерисованный несколько раз. Светлое платье с разлетающейся в разные стороны юбкой, и выглядывающие из-под подола босые ноги. И ручки, тонкие, как веточки, но крепко держащиеся за тех, кто стоял справа и слева от малышки. Рука принца прошлась немного вперед, останавливаясь на фигурке повыше. Такое же светлое платье, длинное, но более облегающее. Короткие, до плеч, штрихи волос. И улыбка. Яркая и жизнерадостная. От уха до уха. И в свободной руке нет ни кинжалов, ни бумеранга. Лишь букет полевых цветов, мир и покой. К последней фигуре на листе Леголас обратился не сразу. Будто нехотя убрал пальцы с держащихся за руки его девочек. И со странной гримасой на лице заставил себя посмотреть туда, где была нарисована еще одна фигура. В глаза сразу бросились уши. Острыми крышами торчали они из головы. Длинными линиями с переплетениями косичек лохматились волосы. Туника и штаны, отчего-то короткие, с выглядывающими тонкими палками ног. В руке ладошка девочки. Свободная — сжимает меч, отгораживая фигуры на листе от внешнего зла. Из-за спины выглядывают лук и стрелы. И улыбка на лице. Полная жизни и смысла, полная любви. И вновь тепло по пальцам бьет в сердце. Пробегает змейкой по телу, врывается в душу. Те-пло. Т-е-п-л-о… И Леголас прикрывает глаза, отдаваясь ему.***
– Егоясь! Леголас лениво приоткрыл один глаз и тут же был сметен златовласым вихрем. Не ожидая такого напора, принц покачнулся и рухнул в траву. Она мягко приняла его, вздыхая. Вихрь разлегся рядом, потом, видимо передумав, поелозил и взгромоздился сверху, заразительно смеясь. – Ага! — победоносный клич мог оглушить кого угодно. — А я тебя найшйа! Ты чего спйатался? — нахмуренные брови смешно поддергивались, и Леголас еле сдерживался, чтобы не засмеяться в голос. — Я тебя исщу и исщу. А он тут. Сидит… – Уже лежу… – Не важно!.. — маленький указательный палец заходил перед лицом эльфа, угрожающе покачиваясь. — Ай-ай! Не хоррошо! — и с видимым удовольствием повторила: — Хо-ррррррро-шо! Поучается? – Получается, птичка, получается, — засмеялся принц, целуя девочку в щеку. — Ты так всех диких зверей перепугаешь. – Пгавда? — заинтересованно переспросила и тут же снова зарычала, состроив смешную страшную рожицу и изображая руками когтистые лапки. – Ой, боюсь-боюсь! — притворно охнул эльф, закрываясь руками и сквозь пальцы наблюдая, как расползается довольная улыбка на лице девчушки. – Не бойся, — великодушный взмах рукой и поцелуй в щеку. — Мурррр! – Нет, ты не птичка, — с показной задумчивостью протянул Леголас, поглядывая на небо. — Киска? — спросил он, подняв бровь и, дождавшись взмаха волос, продолжил: — А вот и нет! Ты моя маленькая егоза! Девчушка ойкнула, когда Леголас одним легким движением сбросил ее с себя и начал щекотать, довольно мурча что-то себе под нос. – Хфа, — смех перемежался со всхлипами. — Хфа…тит! Пе…е…стань! Девочка повизгивала, переходя на невнятное похрюкивание, старалась отгородиться, но довольная подобной возней все же не собиралась сдаваться и в небольших передышках, когда от бесконечного хохота распирало легкие, нет-нет, да и тянулась к эльфу, чтобы запустить щекотуна и под его тунику. – Все. Все! Сдаюсь, — Леголас высоко поднял руки и, перекатившись на спину, снова разлегся в траве. – Ну… вот… — разочарованно протянула девочка и уселась рядом, запыхтела как обиженный ежик и с тайной надеждой спросила: — Ну давай еще, а? Леголас приоткрыл один глаз. Лениво поводил головой и, стараясь выглядеть серьезно, промолвил: – Потом птичка, хорошо? – Так нечестно! — воскликнула она и нарочито обижено посмотрела на невозмутимого эльфа. Девочка подобрала под себя ноги, руки скрестила на груди и нахохлилась, бросая короткие выжидательные взгляды на Леголаса. – Птичка, — с улыбкой протянул он, поддавшись неподдельной скорби, блуждающей на лице девчушки, — обещаю, как только закончу дела, мы обязательно поиграем еще. Послышалось недовольное сопение, бровки заходили домиком и сошлись у переносицы. Раздался горестный вздох. – Птичка, — произнес эльф, дотрагиваясь до светлых, таких же, как у него, волос, — я тебе обещаю, — бессвязное недоверчивое бормотание, и Леголас, улыбнувшись, пощекотал девочку, та фыркнула тихо, тряхнув волосами. — В любую игру, которую пожелаешь. – В юбую-юбую? — недоверчиво переспросила егоза, покосившись на сидящего рядом эльфа, и уточнила: — В юбую-пррееюбую? – В любую-прелюбую, — клятвенно заверил он, поднимая руку. – Урья!!! — подскочив на месте, возликовала девчушка, перепрыгивая с ноги на ногу. — Давай, я буду котенком, а ты мамой-кисой? Не-не! — тут же спохватилась она, не обращая внимания на взлетевшую бровь Леголаса, который немного оторопел от предложенного. — Я буду мамой-кисой, а ты котенок! Уй ты мой манекий, иди сюда, кыс-кыс-кыс. Нет! — резко убрав руку от подбородка эльфа, всполошилась птичка. — Давай в торргофцев. У меня будет обоз, а ты — станник. Здавствуйте, — церемониально поклонилась она, благодушно уместив руки на животе, — чего извоите? Ябочек? — и, сорвав красную шапку клевера, с превеликой радостью подсунула её под самый нос Леголасу. — Ийи капустки? — небольшой листик, угрожающе покачиваясь, уже намерился пощекотать нос эльфа. — А катошки у нас нет, — прискорбно развела она руками. — Сейсясь, сейсясь! Девочка в задумчивости огляделась по сторонам в поисках еды и готовая в любое мгновение сорваться с места. – Птичка, подожди, — остановил Леголас подпрыгивающую от нетерпения егозу. — Сначала дела, потом — игра, — назидательно произнес он и вполголоса добавил: — Да и позавтракать не мешало бы. – Точно! — вскинулась девочка и засуетилась. — Подём быстъее, Ягоясь! Я ж тебе кафу пиготовиа. Вкусну-ую! — блаженно жмурясь, протянула она. – Кашу? — как-то тоскливо переспросил эльф. — Вкусную? – Ага, — радостно подтвердила птичка, качнув разлетающимися волосами. – Из одуванчиков? — без всякой надежды спросил Леголас. – Что ты! Что ты! — замахала на него руками девчушка и, словно маленькому, стала растолковывать: — Какие же одуваны сейсяс? Врремя-то не то, — потрясла она рукой, чтобы слова звучали более убедительно. — Из кафшки. Мммм… Вку-усно! — причмокнув губами, добавила она, облизываясь и поглаживая себя по животу. Леголас скорбно вздохнул, воочию представив яство: на небольшой глубокой тарелке лежала гора кашки, щедро сдобренная жижей из ила и тины. – Вкусно, — сглотнув, промямлил он и тут же уточнил: — А Наяре?.. – Тоже, — кивнула она, без лишних слов понимая вопрос. — Подём, подём скоррее. Леголас коротко выдохнул и не смог сдержать мимолетной улыбки, вспомнив лицо Наяры, когда птичка с требовательным видом сидела напротив и строгим тоном совестила девушку, заставляя «съесть фсё-фсё до посъедней крофшки, чтобы сийу никому не оставъять». Улыбка эльфа стала шире. Сам он, пользуясь замешательство девчушки, смог освободить тарелку раньше, втоптав растекшуюся жижу в землю, и с неподдельным интересом наблюдал за поединком, пытаясь не замечать горестных, а затем и угрожающий взглядов Наяры. – Ну же, подём! — теребила за рукав девчушка. — Остынет же! Я тебе сегодня двойную поррцию поожила. Вчерра, небось, не наейся, бедняфкий, — ласково проворковала она. — Вон как вчеа все съей быстрро. Леголас взялся за протянутую руку. Улыбнулся, глядя как солнце выписывает узоры на светлых волосах его птички. Его счастья. Такого неподдельного и простого, что кружилась голова. И даже каша, эта несносная каша из тины, не портила настроения. Он крепче ухватился за маленькие пальчики. И резко, с рывком, встал. Вспышка. Резкая. Подобно молнии. Разорвала сознание. Не отпускала. Все чувства и мысли сосредоточила в одной маленькой точке, а потом нестерпимо ярким светом заполнила собой все и с громким хлопком рассыпалась на множество осколков, причиняя боль. Леголас закрыл глаза. Еле сдерживаемая гримаса исказила губы и застыла. – Его-я-я-ясь, — тихий взволнованный голос прорвался через пелену. – Все хорошо, птичка, — одними губами прошептал эльф. – Бойно? — также тихо спросила она. Леголас приоткрыл глаза, пытаясь придать себе невозмутимый вид. Хотел отшутиться, по привычке растягивая губы в лживой ухмылке. Вот только девочка не принимала лжи. Глаза смотрели строго и участливо, и вся бравада эльфа слетела, как пыль. Эльф молча кивнул и бросил неприязненный, полный раздражения и ненависти взгляд через плечо. Туда, где в луговой траве возвышалась мишень, изрешеченная стрелами, которые ложились близко к центру. Близко, но не в центре. Лишь малая толика людей могла похвастаться таким результатом. Для эльфа он тоже был неплох. Но не для него. Леголас еле сдерживался, чтобы не броситься к этому треклятому кругу, вырвать его, втоптав следы позора. Только вот деревяшка не была виновата в ране, что плохо заживала на правой руке. Да и он, Леголас, тоже. Но легче от этого почему-то не становилось. – Ну фто ты, фто ты! — эльф и не заметил, как птичка прижалась к нему, поглаживая неестественно прямую правую руку. — Скорро прройдеть. Вот увидифь. – Конечно, птичка, — выдохнул он, кривовато улыбаясь и выдыхая сквозь зубы захлестнувшее отчаяние. «Скоро пройдет… Эх, птичка, птичка, — думал эльф, поглаживая белокурую макушку. — Если бы все так было просто». Другой на его месте возблагодарил бы Валар за чудом сохраненную жизнь. Такие раны, как знал не понаслышке эльф, редко проходили даром. У людей они заканчивались погостом. Те, кому повезло, под причитания близких корчились в страшных муках и с воем взывали к самой смерти, с уродливой гримасой счастья встречая ее. Тихое песнопение, небольшой холмик и пара слов на память. Вот и весь итог скоротечной жизни. Чаще везло меньше. Когда яд взрывал напряженные мышцы, а бурлящая черная кровь пробивала своим зловонием мозг, от человека оставалась лишь одна телесная оболочка. Внутри же, поскребывая когтями, появлялся зверь. Страшный, необузданный, жаждущий крови. Количество жертв приближалось к десятку, когда близкие, и не очень, понимали, что ничего человеческого в этом звере уже не осталось. Без сожаления, с мрачной решимостью свои, казалось бы, шли на своего. И загнанный в угол, скулящий, но готовый вгрызться в глотку, уже обреченный, но не поверженный, зверь с одержимостью бросался вперед. Последний рывок. Самый последний. И за мгновение до того, как чудовищная судорога подбрасывала вверх бренное тело, высвобождая потерянную душу, в стекленеющих глазах мелькала благодарность и еле сдерживаемое сожаление. Черные всполохи смрадом расчерчивали небо, и гнилью несся треск пожираемых веток в спину тех, кто шел, не оглядываясь. Тех, кто казнил человека, убивая в нем зверя. На эльфов же яд действовал молниеносно. Нет, смерть не собирала здесь свой знатный урожай. Лишь помечала, оставляя зазубрины на поврежденных конечностях. Хотя, что лучше — мучительная смерть или вечная жизнь калекой — Леголас не знал. И кто он сейчас — тоже. Еще не калека, уже не воин. Заживающая рука слушалась. И это было уже чудом. Обычно конечности немели и безжизненной тряпкой свисали со здорового тела. Но ему почему-то повезло. И Леголас чувствовал пульсирующую силу в руке, попеременно сжимая и разжимая ее. Вот только какой толк был во всем этом? Стрела дрожала, ложась на древко лука, и с тем же дрожанием устремлялась вперед, вихляя оперением. И совсем не желала вонзаться в центр мишени. В ненавистный центр мишени. Леголас в бессильной ярости заскрежетал зубами. «Да кому я такой нужен! Только и гожусь, ворон распугивать!» — в сердцах подумал эльф. – Я тебя юбью, — тихо прошептала девчушка, мигом осушая затопившее душу отчаяние. — Сийно-сийно. И кррепко-кррепко! Во-о-от так! — она обняла Леголаса, вызывая неподдельную улыбку. - Ну и чего это ты сидифь? — уже через мгновение вопросила птичка, уперев руки в боки. — Сидифь-сидифь, а кафа стынет. Чего? — недоверчиво оборвала она себя, поглядывая на ухмыляющегося эльфа. - Я тоже люблю тебя, птичка, — продолжая улыбаться, произнес Леголас. — А теперь, — он хитро прищурил глаза, молниеносно вскакивая на ноги, — кто быстрее до дома? - Я! — взвизгнула девчушка, азартно поблескивая глазами. — Я певая! - Посмотрим! - Я обогню тебя! - Ага-ага! - Ты вводя! Догоня-яй!..***
Воспоминания гладью ложились на полотно памяти. Сквозь толщу времени несся озорной, наполненный мириадами смешинок голос его птички; шелест теплого ветра, пробегающего у самых кончиков высоких луговых трав. Чуть уловимый аромат клевера и васильков свежестью своей будоражил ноздри. Принц зажмурился на мгновение, будто от рисунка исходил ослепительный свет. И тепло. Пробирающее до самого нутра. Тепло, пробегающее мурашками по телу. Тепло, что уютным калачиком свернулось у сердца и счастливо мурлыкало. Тепло. Эльф чувствовал, как жар разливается по всему телу. Казалось, что из кончиков пальцев вот-вот готовы вырваться языки пламени. Неугомонного и почему-то злого. А жар нарастал. Заставлял гулко и тяжело дышать. Хвататься за ворот туники. Облизывать пересохшие вдруг губы. И, когда стало казаться, что тело и фэа через мгновение-другое вспыхнут и испепелятся, ниспадая на землю серовато-белесым пеплом, жар с громким хлопком исчез, оставляя запах въевшейся гари, крови и смерти. Принц дернулся и открыл глаза, против воли приковываясь тяжелым взглядом к листу. Солнце больше не грело. Не светило приветливо, разгоняя расползающуюся по щелям мглу. Оно само стало символом тьмы. Беспросветной и жуткой. Изъеденное огнем, оно щерилось рванными обугленными краями. И больше не защищало — нападало. Со звериной жестокостью, как на последнем издыхании, служа неведомому хозяину. Тонкие копья лучей, с раздвоенными жалами у самого конца, вспарывали землю; точными ударами пронзали фигуры, и без того растоптанные грязными орочьими башмаками. Цветов не было. Неровными пятнами багровела кровь. То тут, то там розовела россыпь маленьких капелек. Словно небо проливалось кровавым дождем. Хотя нет, вдруг четко подумалось эльфу, больше похоже на фонтан, что хлещет из распоротого орочьим ножом горла. Кровь, смерть и смрад. Насмешка судьбы. Нет улыбок, тепла. Нет счастья. И надежды уже не осталось… Он опоздал… Над выжженной деревушкой людей поднимался въедливый дым. Черными клубами устремлялся он ввысь, не гонимый притихшим ветром. Безмолвие тяготило, а доносившееся скорбное уханье одиноко падающих искореженных балок лишь острее давило на уши. Он чувствовал запах жженных костей и кожи. И гнилостный, но все равно пока сладковатый — плоти. С радостным карканьем воронье восседало на ближайший деревьях, предвкушая сытный обед, а быть может, и ужин. С жадностью следили черные глаза, но приступать к пиршеству не решались, боязливо поглядывая на небо, где вовсю кружили уже безмолвные падальщики, обряженные в черные одеянья могильщиков. Закопать бы тех, кто не нашел своей могилы в разрушающем огне, но даже этой роскоши не смогли позволить себе те, кто своими жизнями поставил заслон на пути хлынувшей тьмы. На пути к эльфийским границам. Леголас поморщился. Он знал, что они не успели бы. Он понимал, что нужно было усилить свои границы. И все-таки ощущение гаденького оправдания своего бездействия ледяными гадюками расползалось по душе. Принц глянул на разрушенный людьми мост и вздрогнул. Бесформенное кровавое месиво на самом краю овражка мало напоминало хохмача-мельника, здешнего старосту. Лишь оторванная рука, все еще сжимающая топорище, подсказывала, над кем вьется темное жужжащее облако. Чуть поодаль — будь неладно острое эльфийское зрение — лежало еще одно тело. Цветастая юбка прикрывала обрубки отсеченных ног, валявшихся рядом и оттого вызывающих ощущение неестественно длинного тела. Разорванная рубаха, с перекрестьем зияющих ран, колыхалась при набегающих порывах ветра. Рука еще сжимала мясницкий нож, а лицо, некогда радушное и улыбчивое, застыло гримасой боли, в складках которой догорали смелость и ярость. Видать, жена мясника пыталась оттянуть орков на себя, пока староста дорубливал мост, отрезая единственный путь к спасению. А спасения ждали. Ждали до последнего. Ждали, что соседи придут на помощь. А когда орки прорвались, люди стали рубить мост, уже не спасая себя, а давая эльфам время, чтобы стянуть отряды к прорванным рубежам. Люди… Странные, порой непонятные… Как часто слышал он короткие фразы о них, брошенные с высокомерием и явным чувством превосходства. Люди… С неиссякаемой жаждой выпивали они жизнь до последней капли. И всегда им казалось мало. Люди… Им надо все здесь и сейчас. Порой не заботясь о том, что останется после них; порой, думая лишь о себе. Люди. Те, кто, не раздумывая, бросились вперед наперекор смерти. Те, кто верили и надеялись, несмотря ни на что. Те, кто отдали самое дорогое. Погибли, приняв единственное, как им казалось, верное решение. Кто-то осторожно тронул за обшлаг рукава, привлекая внимание и указывая на практически незаметные борозды от телеги. След вихлял, скрываясь в твердой земле и одиноких островках уже желтеющей травы, и уходил в гряду камней. Казалось, что это какой-то селянин перебрал душистого эля и, показывая молодецкую удаль, пытался доказать твердость духа, а главное рук. Лошадка сноровисто бежала под веселое улюлюканье подвыпивших пройдох, мотая телегу из стороны в сторону. Но вот колесо наскочило на камень, повозка накренилась, выбрасывая незадачливого седока. Леголас мотнул головой, отгоняя столь явное видение недовольно бормотавшего селянина, потиравшего зашибленное о камни место чуть ниже спины. Принц даже проехал пару шагов вперед, со странным интересом высматривая исчезающий силуэт. Но, конечно, никого не увидел. Лишь в траве, растопырив соломенные ручки, лежала тряпичная кукла, рябиновыми глазками безучастно взирая на принца. Дети… Они спасли детей. Эльф, не спешиваясь, подобрал сокровище, внутренне улыбаясь, но вдруг резко обернулся. Деревянная лошадка беззвучно раскачивалась, наклоняясь мордой к подсыхающей лужице крови, испивая ее. Не всех… Это можно было понять по груде сложенных маленьких тел, куда совсем не хотел смотреть принц. Чистые лица, без звериного страха, лишь недоумение и надрыв. И неиспитая до последней капли жизнь застоявшейся водой тухла под обжигающим солнцем. Луч тускло отразился на светлой макушке. Леголас подался вперед, больно впиваясь в белую шелковую гриву. Конь всхрапнул, ударил копытом и с легкой обидой покосился на седока, который, казалось, не замечал ничего вокруг. Весь мир сузился до одной яркой пульсирующей точки. Взгляд выхватил безвольно свисающую ручку, светлый чубчик растрепанных волос. Но общей пугающей картины не складывалось. Или сердце никак не хотело верить. Надо увидеть лицо, заставлял себя эльф. Надо… Жирная ворона, то ли самая глупая, то ли слишком самоуверенная, каркнула что-то взбудораженному небу и, соскочив с ветки, вальяжно расселась на бездыханном теле. Расправив крылья в стороны, прошлась по спине, как зажиточный торговец, с важностью осматривающий новое выгодное приобретение. Тюкнула клювом по поблекшему золоту волос, выуживая оттуда толстого разомлевшего жука. Почистив клювом перья и придавая им определенный лоск, ворона с интересом посматривала на копошившихся около приоткрытого рта жирных мух, с благосклонностью кивая им за проделанную работу. Леголас не выдержал. Стрела зло взвизгнула, рассекая душный воздух. Черная бусинка глаза метнулась на колыхание, но спастись птица уже не смогла — свистящее жало прошло ровно через нее, отбрасывая мертвую тушку на несколько шагов. Оживший на мгновение ветер приподнял светлые волосы — и замер, укутывая веснушчатый нос. «Не она», — с бесстыдной радостью подумал принц, шумно выдыхая. Леголас без слов тронул коленями лоснящиеся бока жеребца. Тот загарцевал на месте, ударами хвоста разгоняя дотошных, утомительно жужжащих мух. Покосился на седока, всхрапнул, кивая головой. И без лишних понуканий пустился вскачь, оставляя позади себя вьющихся настороженных падальщиков. Принцу не надо было задавать верное направление — конь и сам прекрасно знал ту тропку, что плутала по самой кромке подступающего леса, иногда заманивая чуть дальше вглубь. Эльф лишь теснее прижимался к шее своего скакуна, вглядываясь в мелькающие деревья. Тонкие ветки хлестали по лицу, задевали прижатые руки, словно умоляя остановиться, словно заставляя повернуть назад. Леголас скрежетал зубами, но молчал, не внимал ни угрозам, ни тихому шепотку растревоженной простоволосой природы. Лишь давил подкатывающее отчаяние и в булькающих звуках просил жеребца: - Быстрее, Ветер, быстрее. Белоснежный конь, под стать своему тезке, летел все вперед, не дожидаясь небольшого отряда разномастных молодых жеребцов, что следовал за своим вожаком. Хриплое дыхание тяжело прорывалось через раздуваемые ноздри. Слюна пеной уносилась назад, а влажные умные глаза налились ожесточением и злобой. Конь пофыркивал иногда, перехватывая сосновый воздух и боясь сбиться с шага. Леголас вылетел на знакомый луг, когда конь споткнулся на ровном месте и стал заваливаться, подминая под себя всадника и жалобно заржав. Принц в последний момент оттолкнулся от разгоряченного бока, перекувырнулся через голову и приземлился на ноги, обеспокоенно обернувшись назад. Белогривый жеребец лежал на траве, тяжело и прерывисто дыша. Пена с разгоряченных губ опускалась розоватыми облаками, и тонкая тягучая слюна кровью припечатывала их к земле. Конь поднял голову, всхрапнул и попытался встать, но лишь ногами засучил по траве. Он коротко и тонко заржал, а потом посмотрел заплывшими глазами на принца и зло фыркнул, с неодобрением мотнув головой. Леголас молча кивнул и устремился вперед, не замечая тянувшихся к нему трав. Принц выбежал на лужайку перед домом, заметив едкий дым, что поднимался над крышей небольшого, когда-то уютного дома. Мозг малодушно пытался уговорить, что это в раскочегаренную печь просто что-то попало. Но сердце, всегда до последнего живущее верой, пресекло эту ложь, лишь крепче обнимая за подрагивающие плечи. Их дома уже не было. Пустыми глазницами выбитых окон, подобно слепцу, взирал он на резко остановившегося эльфа. Дом помнил его, почувствовав родной запах и излучаемое тепло. Жалобно скрипнул изуродованной дверью, хранившей следы истязаний от орочьих тесаков. Истратив, казалось, на это последние силы, дом испустил последний скорбный вздох и вместе с пеплом и сероватым дымком устремился ввысь, опадая в безмолвии. И замер навеки. Леголас медлил. И все же, превозмогая себя, решился. Эльф протянул руку, отодвигая искореженную дверь, которая гулко тут же упала, поднимая столб земляной пыли. Тусклый луч солнца осветил горницу. Аромат сушенных трав еще царствовал здесь, но уже сглаживался кисловатым запахом пота. Лихорадочно осматривая комнату, Леголас вызывал в памяти знакомые образы. Вот здесь они с Наярой любили болтать по утру; вот тут их птичка потчевала кашей, а здесь заплетала косички, которые в итоге оказывались хвостиками. А прямо на этом месте стояла Наяра, встречая их с прогулки, приветливо махая рукой и журя за остывший обед. А вот здесь, около окна, они долго молчали одной лунной ночью, боясь соприкоснуться руками; и он медлил, не решаясь признаться и услышать ответ. А здесь… А тут ничего уже не было. Перевернутый стол, стул со сломанной ножкой. Разорванное кружево скатерти. Грязная занавеска, сорванная впопыхах. Разодранное платье. И еще одно поменьше. И кровь. Розовыми каплями; темнеющими лужицами; алым следом волочения. Кровь. Растеклась вальяжно, по-хозяйски, ревниво поглядывая на грязь, что соперничала за власть в поруганном доме. Леголас на негнущихся ногах прошелся по комнате. Он чувствовал, как замерли позади лесные разведчики, что без лишних слов и разрешения последовали за ним. Принц был благодарен им сейчас за безмолвное участие и за скорбь, что не растекалась лживыми словами. Эльф вздохнул и заставил себя как следует оглядеть каждый уголок, в пустой надежде отыскать следы его птички. Быть может… быть может… Нет, он не надеялся успеть, он боялся опоздать. И опоздал… Леголас присел на опрокинутый стул; руки мелко дрожали. Хотелось завыть, но не получалось. Хотелось верить, но уже не осталось сил. Хотелось надеяться, но было бессмысленно. Леголас запустил руки в волосы и монотонно раскачивался из стороны в сторону, даже не пытаясь спасти разорванное в клочья сердце. Мог успеть… мог успеть… мог… успеть… Разве жизнь одного дороже долга и жизни других?! Разве дороже? Принц знал и не знал ответ. Молчал, стиснув зубы. Пытался понять, ради чего стоит теперь жить. И не находил. Обезумевший взгляд волколаком рыскал по комнате. А потом вдруг зацепился за что-то и потеплел. Не вставая, Леголас потянулся вперед, вытаскивая из-под задранного ковра небольшой лист бумаги. Рисунок. … Он ушел, не оглянувшись ни разу. Обрядил в ледяную кольчугу душу, запер издыхающие клочки некогда большого весело перестукивающего сердца. Чеканил шаг, остро поглядывая вперед. А на груди, близко к телу, осторожным теплом прошлого лежал рисунок. То, ради чего стоило немного еще пожить. То, ради чего он будет мстить…***
- Ну и где тебя волколаки носят? А, Леголас? Гневный оклик застал эльфа врасплох. Принц, погруженный в думы, дернулся и заозирался по сторонам, встречаясь со взглядом гнома, привычно ожидая колкостей. Но обескураженный взор Гимли сбил с толку, и эльф, призвав самообладание, хмуро бросил: - Зачем я тебе понадобился? - Ты? Мне? Не смеши! — фыркнул гном, покачиваясь на каблуках. - Раз так, — пожал плечами Леголас, — прошу, пропусти меня. Я жутко устал. - Ух ты-нухты! — короткий смешок перешел в ворчание. — Устал он, смотри ж ты. Будто это он, а не я проторчал тут уйму времени и отбрыкивался от хоббитов, изводящих меня своим неуемным любопытством. - Гимли, — устало проговорил Леголас, — если тебе есть, что сказать, говори. А нет — так освободи дорогу. Не велика работа — сиднем сидеть и разминать языки, перемалывая всем косточки, — не удержался он от ехидного замечания. - Это ж видано ли дело! — пропустив мимо ушей последние слова эльфа, пробурчал себе под нос Гимли. — Гном, — он многозначительно поднял палец, — и будет советоваться с эльфом. Смешно да и только. - Когда-то наши народы дружили, — просто ответил принц. - Пока высокомерие эльфов не положило конец этой дружбе, — уже привычно окрысился Гимли. - Как и неуживчивый, можно сказать, склочный характер подгорного народа, — напомнил на это ему Леголас. Принц замолчал, предоставляя Гимли самому решать, достоин ли высокомерный эльф выслушать то, что хочет поведать этот языкастый до ядовитости гном. Последний молчал, словно всерьез задумался над предоставленным выбором, и Леголас остался наедине со своими мыслями. Отчетливый рисунок прошлого был ярким, но не обжигающим. Скорее напоминанием, чем обвинением. Ты должен сделать то, что должен. Глупо просить прощения. И столь же глупо обвинять. Казалось, это больше подходит людям: искать виновных в других, пытаясь свалить с себя бремя отяжелевшей совести. Он думал, что эльфы не такие: живущие не одно столетие, привыкли они наперед видеть возможные варианты и, не раздумывая, брать ответственность на себя. А может, вдруг подумал принц, в этом и заключается главный подвох?.. Он не успел додумать мысль до конца, услышав натужное кряхтение и обратив взгляд на гнома. -Ну… что… думаешь?.. Гимли говорил, почти не разжимая губ. Щеки его, надутые как бочки, были похожи на красные помидоры, готовые в любой момент разорваться и излиться соком. Да и все лицо заалело пятнами от перехватившего горло дыхания. - Ты о чем? — живо поинтересовался эльф, стараясь не оскорбить вспыльчивого гнома прорывающейся улыбкой. — Кхм?. — нечленораздельно добавил он, прибивая к груди смешок, что так и рвался наружу. - Вот… — немногословно высказался гном, показывая на обновку. Леголас смерил Гимли взглядом, надолго остановившись на куртке, что плотным кольцом сжимала грудь гнома. Застежки важно топорщились, тесно прижимались друг к другу складки. Натянутая на животе кожа жалобно скрипела и вздыхала, да так, что Леголасу на миг показалось, будто она живая и с мольбой взывает к эльфу с призывом о помощи. - Эм… — подбирать слова было трудно, — интересный фасончик. Только мне кажется… - Ну?.. — рыкнул Гимли и замер, вытаращив глаза; кожа затрещала по швам. - Тебе не кажется, что куртка немного, — эльф призадумался, обводя взглядом фигуру гнома, и доверительно сообщил: — мала? - Зато стройнит, — стараясь лишний раз не дышать, ответствовал Гимли. - О, да! — только и нашелся эльф, скрывая улыбку, но не утерпел и полюбопытствовал: — И как долго ты можешь без воздуха? Гимли побагровел, глаза налились кровью. Леголас сделал небольшой шаг в сторону, чтобы ярость гнома не вся обрушилась на него. Но… Тренькнула застежка, шумный выдох огласил поляну. И раскрасневшийся Гимли спешно вытер бусинки пота со лба. - Да, как видишь, ненадолго меня хватает, — честно признался он, присаживаясь на поваленное дерево и раскуривая трубку. Эльф выжидательно молчал, ожидая, когда гном всласть повыпускает сероватые колечки и сам начнет разговор. - Видишь ли, Леголас, — оправдал ожидания Гимли, — Владыки в честь нашего похода организовывают праздник. Танцы, выпивка и еда. Разве не прелестно? И я, как единственный представитель народа гномов, просто не могу появиться абы в чем! — он разгоряченно воскликнул, рубанув ладонью воздух. - И?.. — вскинув бровь, поторопил эльф призадумавшегося гнома. - И, и! — буркнул тот. — А с кем мне посоветоваться? Не с хоббитами же?! Наяру не сыщешь. А единственный дружественный эльф — это ты! — гном обличающе ткнул трубкой в сторону принца. - Дружественный, значит, — прищурившись, Леголас смерил взглядом Гимли. - Остроухий! — взвился гном, вскакивая на ноги. — Можешь помочь — помоги! А нет — иди своей дорогой! - Что ж. Ты хотел пойти в этом? — небрежный взмах в сторону куртки. — Вышивка не плоха, узор красив. Но ты и сам понимаешь, что эта куртка тебе… - Стройнит! — резко перебил гном. - Слишком, — ответил эльф, и Гимли понуро кивнул. — Ты можешь пойти в ней, но будешь выглядеть как фаршированный помидор. И не сможешь насладиться ни яствами, ни прекрасной Владычицей. - Все так, — вспыхнул гном и тут же добавил: — но походная куртка не столь хороша. Думаешь?.. - Уверен, — кивнул Леголас. — Владычица читает сердец красоту, их перестук верный. И видит то, что сокрыто в душе, друг мой. Красота, как и доброта, не нуждается в выпячивании. Гимли пошевелил бровями, что-то прикидывая. Метнул острый взгляд на эльфа, но не нашел какого-нибудь подвоха. И, махнув свободной рукой, решился: - Ну, смотри, остроу… Леголас. Если я буду посмешищем… - Я сам помогу тебе разобраться с насмешником, — в тон ему ответил эльф. - Фух, — облегченное колечко дыма резво поднималось в ввысь, — хорошо-то как, правда? У тебя таких забот, в чем пойти на бал, нет. - Я… — неуверенно произнес эльф и опустил глаза. - Тааак! — протянул гном и зыркнул на принца. — Ты же пойдешь? - Нет, — мотнул головой Леголас и неуверенно докончил: — Не знаю. - Ну, и что на этот раз не так? — прищурившись, Гимли с удвоенной силой запыхтел трубкой. - Я лучше на границу пойду. Не хочу расслабляться перед решающим броском. - Ага-ага, — поддакнул гном, — ты кого обмануть хочешь? Себя? - Гимли, — не терпящим возражения голосом проговорил Леголас. — Не время сейчас. - А когда оно было, Леголас? А когда оно будет? Эльф молчал. Веселиться не хотелось. Хотелось увидеть Наяру. Хоть на мгновение, не больше. Но и смысла продлевать агонию своему чувству принц не видел. Пусть будет больно лишь ему. А она… она достойна счастья… пусть не с ним, пусть с зеленоглазым. - А я ведь сначала подумал, как и ты, — донесся голос гнома. — Как эльфка принесла приглашение. Как хоббиты стали отплясывать что-то невообразимое по данному случаю. Ох и хотел же я им всыпать, Леголас! А потом… передумал. Гном долго дымил трубкой, с прищуром поглядывая на небо, что обряжалось в темно-синюю сетку ночи. Где-то за спиной догорал закат, и ветер вьюжил по самой земле. - Ты никогда не думал, — чуть охрипшим голосом произнес Гимли, — что люди или хоббиты счастливее нас? — и пояснил на взлетевшую в удивлении бровь. — Мы с тобой помним многие события. Горести и ненастья для нас не просто прошлое. Мы помним все, и всё знаем. И именно это знание не дает нам быть по-простому счастливыми. Я видел, как обрадовались хоббиты возможности что-то отпраздновать. Какой радостью горели их глаза. И даже Фродо, помеченный моргульским клинком, сиял, словно мифрилл. Они будто отрешились от предстоящего пути, смогли скинуть оковы возложенной ответственности. И в спокойную секунду позволили себе быть радостными. - Что, и Боромир тоже скакал от привалившего счастья? — с улыбкой спросил эльф, представив себе друга, прыгающего с ноги на ногу. - Да хоть бы и скакал, — пожал плечами гном. — Он вообще здесь смурной какой-то. То во сне шепчет, то улыбается. Наяры на него нет! — усмехнулся он. — Она бы все из него вытрясла, — и добавил тише: — Посланник сказал, что и она должна быть на празднике. - Пусть так, — нарочито спокойно ответил эльф, — пусть. - Эх, Леголас, Леголас, — покачал головой гном. — Хоть наши народы и бахвалятся своей непохожестью, а мы ведь по сути одинаковы. И думаем слишком много. И помним. Особенно думаем. За себя, за другого. За других. Неужто мы не можем прийти на этот праздник и просто быть счастливыми? Просто из-за того, что тьма не наступает нам сейчас на пятки. Просто потому, что музыка услаждает слух, а вино льется рекой. А мясо… тьфу, мяса-то тут не будет. А, ладно, — махнул рукой Гимли. — Разве, чтобы быть счастливым, нам обязательно надо что-то измышлять и что-то побеждать? - Не знаю, Гимли, — покачал головой принц, подумав, что шутить расхотелось. — Я слишком много помню, чтобы отпустить чувства на волю. Я слишком много помню, чтобы спокойно вкушать яства и вина. Я не могу позволить себе сейчас расслабиться, зная, что ждет нас впереди. Быть может потом… - А если это «потом» не наступит? Если впереди нас ждет костлявая, что уже манит к себе своими крючками? Тебе не страшно, Леголас? — гном испытующе посмотрел на присевшего рядом эльфа. - Я не боюсь смерти, — просто ответил тот. - А я и не говорю про нее. Тебе не страшно не быть счастливым? — Гимли сморщился от корявости фразы, но Леголас кивнул, подтверждая, что понял, о чем речь. — Что ожидает нас в конце? И все же легче, зная, что я не упустил возможность радости. Обычной и такой простой. - Но мир… - Он был и есть. И будет, я думаю. Ты знаешь, я сначала не растолковал, почему хоббиты так рады. Хотел было напуститься на них. Но не стал. Подумал, что они могут найти что-то хорошее во всем. Они черпают счастье. По крупицам. А им больше и не надо. — Их век короток. А мы… - А мы слишком много помним зла, ты прав, — кивнул гном, возвращаясь к прерванной в самом начале мысли. — И всегда готовимся ко встрече с ним. Скажешь, не так? - Так… Леголас сказал это неуверенно, но вдруг явственно понял, что они, эльфы, слишком часто сталкиваются со злом, чтобы довериться кому-то до конца. И, даже когда сердце переполнено радостью, они не дают излиться ей в полной мере. - И все же я никогда не поверю, — больше отвечая на свои мысли, произнес Леголас, — что вы, гномы, не умеете радоваться малому. И трудитесь вы не меньше людей. Да и век ваш сравним с людским, нежели с нашим, чтобы помнить истоки зла. А уж грянуть застольной песней после тяжких будней — не есть ли высшее для вас благо? - Вечно вы, остроухие, кичитесь своим бессмертием, — проворчал Гимли, но злобы в голосе не было. — А соображалка, бывает, подводит, — хмыкнул он и снова стал серьезным. — Я тебе не вот уж про всех эльфов и гномов толкую. У каждого из нас есть своя история, что тяжким бременем лежит на сердце. - Гимли?.. - Но эта история не для!.. — гневно вскричал гном, сверкая глазами. - …эльфийских ушей, — кивнув, перебил его Леголас. - Не для чьих, — уже спокойнее ответил гном и повторил: — не для чьих ушей эта история. Гимли снова умолк, лишь с усердием попыхивал трубкой. Маленькие колечки клубились над его головой и не делали ни малейшей попытки уплыть в ввысь. На какое-то мгновение гному показалось, что дым причудливым образом соткал знакомый образ: свободолюбивые кудряшки, обрамляющие лицо; большие глаза, посеребренные морозным дыханием; теплая улыбка, что когда-то согрела мечущееся сердце. Гном долго вглядывался, а потом резко рубанул трубкой — очертание дернулось и расползлось клочками к темнеющиму небу. - Когда-то я думал, — глухо произнес Гимли, — что к счастью можно прийти только через страдания. Я ставил себе преграды, наводил запруды. И не мог допустить мысли, что счастье рядом, практически на ладони. Такое простое, и в простоте прекрасное. Не верил, не мыслил, что можно совместить любовь и долг. И доказывал, доказывал, что я достоин, — гном вздохнул и хрипло откашлялся. — Себе, ей, горе! А когда, потрепанный и изнеможденный, я вернулся за наградой, уже ничего не было. И мне, глупцу, ничего не досталось. Взмахнула птица счастья самоцветным хвостом да сгинула во чреве горы. Не любила она неволи. И глупых поступков тем боле. Ох! — взъярился вдруг гном, зыркнув на эльфа. — И нечего с такой постной миной стоять! Даже не смей! Нет! — прикрикнул он на пытавшегося что-то сказать Леголаса. — И слышать от тебя, остроухий, слов сожаления или, чего хуже, жалости, я не хочу! Не надо! — буркнул гном, отворачиваясь. - Тогда для чего ты… - Тебе рассказал? — перебил Гимли. — А, — махнул он рукой, — балрог его знает зачем! - А я уж подумал, что ты в друзья набиваешься, — хмыкнул эльф. - С меллорна, что ли, рухнул?! — насмешливо поинтересовался гном. - Сразу с двух, — серьезно кивнул Леголас. - Ты бы поберег себя, твое высочество, — смешинки в глазах приплясывали. - Лучше это доверю тебе. Друг мой? — эльф бросил взгляд на гнома, но тот лишь довольно крякнул. - Доверяешь? — беззлобно переспросил Гимли, поднимаясь. - Уже да, — царственно кивнул Леголас, качнув головой. - Какая честь, — фыркнул гном, закатив глаза. - Потом насладишься всеми прелестями этой почести. Пошли. - Главное не твоими, друг мой, — буркнул Гимли и встрепенулся: — Куда? - К празднику готовиться, — Леголас удивленно глянул на гнома, — куда же еще. - Поможешь? — дождавшись утвердительного кивка, гном радостно хехекнул. — А быть счастливым, Леголас, несмотря ни на что — это искусство. – Предлагаю, Гимли, начать оттачивать его прямо здесь. Леголас улыбнулся шире, подстраивая свой шаг под тяжелую поступь гнома, который громко восхищался лесом. И думал эльф, прислушиваясь к себе, что праздник — прекрасный повод разрешить себе быть чуть-чуть счастливым. Что счастье таким и бывает — простым!