Учебное пособие

Гермиона проснулась и, не открывая глаз, сладко потянулась. Её обдувало прохладным ветерком, сквозь веки струился рассеянный свет, тело приятно утопало в мягкой постели. Ей хотелось ещё немного поваляться, прежде чем нужно будет вставать и… Она резко распахнула глаза и рывком поднялась с подушки. До боли, до отвращения знакомая комната, наполненная мягким полуденным светом. Единственным существенным отличием по сравнению с её утренним пробуждением был свежий прохладный воздух, врывающийся в окно. Одна его створка была распахнута, шторы слегка раздвинуты. Спрыгнув с кровати, Гермиона осторожно приблизилась к окну и, облокотившись на подоконник, выглянула в сад. Снаружи было так тихо и спокойно, и это так ярко контрастировало с той бурей эмоций, которая вновь начала закручиваться в груди! Помедлив, она все же протянула руку, но почти тут же отдернула, дуя на обожженные пальцы. Какая ирония! Она стоит перед открытым окном и даже руку из него не может высунуть. Когда боль немного поутихла, Гермиона решила поинтересоваться судьбой своего первого ожога на ребре ладони, но не обнаружила от него и следа. Для верности она проверила вторую руку — кожа была чистой, ничто не напоминало об уродливом красном пятне, полученном совсем недавно. В то, что она внезапно научилась регенерировать, словно ящерица, верилось с трудом. Гермиона поднесла руку к носу и осторожно принюхалась. На коже остался легкий запах календулы и анемон, основных ингредиентов мази от ожогов. — О, серьезно?.. — прошептала она, бездумно потирая зажившую ладонь. — Решили позаботиться обо мне? Естественно, ей никто не ответил. В комнате было всё также тихо и спокойно. Но это лишь подстегнуло её ярость. — Да пошли вы! — взвизгнула Гермиона и двинула кулаком по закрытой створке окна. Эффект последовал незамедлительный: руку обожгло, заживленная кожа покраснела, на ней даже успел вздуться и лопнуть один волдырь. Гермиона сморгнула выступившие на глазах слезы, мысленно отругала себя за несдержанность и вернулась к кровати. Только сейчас она заметила, что вместо жесткой робы на ней было некое подобие ночной рубашки. Не сказать, что нечто шикарное, но мягкий светлый хлопок был однозначно приятнее материала, из которого была сшита роба. И от этого стало совершенно не по себе. Последнее, что она помнила, — это перерезанное кривой ухмылкой лицо Люциуса Малфоя. Похоже, падая в обморок, она ощутимо приложилась головой, потому что совершенно не помнила, как её принесли сюда и переодели. Хотелось верить, что это снова сделал домовик. Одной мысли о руках Малфоя хватило для того, чтобы содрогнуться всем телом. Очнись, Гермиона! Всё впереди! Внезапная мысль, острая, как та самая опасная бритва, полоснула изнутри, заполняя Гермиону новыми порциями страха и отвращения. Нужно было срочно избавиться от неё и подумать, что ей делать дальше. Если Волдеморт действительно убил Гарри (поверить в это Гермиона до сих пор не решалась), значит ли это, что привычный для неё волшебный мир перестанет существовать? Значит ли это, что все маглорожденные волшебники обречены? Но не может же Волдеморт быть настолько недальновидным! Ведь волшебники попросту вымрут! Эта мысль злила Гермиону, как злит ребенка глупость, которую он заметил за взрослым. Кроме того, в ней снова подняла голову уязвлённая гордость. Да как Малфои и подобные им могут обращаться с ней, словно с бестолковой скотиной? Она волшебница, у неё есть неоспоримые магические способности, притом отличные! Отняв у неё палочку, они не изменят её сути! И уж точно не смогут превратить её в безмолвную куклу для собственных сексуальных утех... Они не получат её «молодого и довольно привлекательного тела». Стоит ей только выбраться отсюда… Возможно, уже все ваши друзья мертвы… Ей не хотелось верить в это. Орден не прекратит борьбу, даже если Гарри действительно… Гермиона по-прежнему не пускала это в свою голову. Однако полностью отгородиться от мыслей о Гарри и Роне она не могла. К тому же, если они действительно погибли, об этом, стараниями Пожирателей, уже наверняка известно всем. И в этот момент к Гермионе резко пришло осознание того, что вряд ли кто-то придет её спасать. Приспешники Волдеморта не станут вывешивать полный список погибших, они огласят на весь магический мир весть о смерти их главного врага — Гарри Поттера. И вряд ли кому-то придет в голову, что его верная подруга Гермиона Грейнджер не погибла вместе с ним, а оказалась в заточении в Малфой-мэноре. Никто не будет искать её. Никто никогда не узнает, что она здесь. Единственные люди, которые не смирились бы с противоречивым известием о смерти Гермионы, сейчас даже не помнили, что она существует. Мысль о родителях отдавала такой невыносимой тоской — Гермиона начала задыхаться от тяжести, внезапно сдавившей грудь. Все эти месяцы скитаний она упорно гнала от себя все мысли, ограничиваясь одной: когда всё закончится, она отыщет родителей и вернет им память. И вот сейчас она поняла, что, возможно, никогда больше не увидит их. Ни красивой маминой улыбки, так похожей на улыбку самой Гермионы, ни вечно сияющих глаз отца, окруженных лучиками мимических морщин… Медленно, но верно её начало затягивать в омут воспоминаний о детстве. К горлу моментально подступил ком, а в уголках глаз защипало. Нет… Нет! Не сейчас! Сейчас ей нужно было успокоиться и подумать. Она ведь хорошо умеет это делать, верно? Сколько раз их выручала её способность сохранять трезвость и остроту ума даже в самых сложных ситуациях? И где была эта способность, когда её друзей убивали? Гермиона на миг зажмурилась, гоня от себя образы Гарри и Рона. Ей нельзя сейчас думать ни о них, ни о родителях. Если она снова начнет упиваться своим горем, она точно не выберется. В данный момент нужно было думать об одном — о свободе. Итак, что она имела? Распахнутое окно, на которое, по всей видимости, наложены чары невидимого огня, — она как-то читала о них. Пытаться выбраться через него - все равно что через горящий камин. А дверь… Гермиона задумалась, напрягла память. Когда она впервые коснулась двери, в её комнате тут же появился домовик. Вряд ли это было простым совпадением. Похоже, на двери стоит система оповещения. И следит за ней разве что тот самый несчастный Крипси. Ей сложно было представить Люциуса Малфоя, ежесекундно проверяющего: не решила ли его пленница выйти из комнаты? Другое дело, домовик наверняка сразу же докладывает хозяевам обо всех передвижениях Гермионы. От этой мысли её пробрала неприятная дрожь: она словно лабораторная крыса под пристальным наблюдением. Ей нужно было срочно избавиться от дурацкого ощущения, что каждый её шаг отслеживается. Для верности она даже покрутила головой, ища маленькие зоркие глазки камер слежения, какие висели в стоматологическом кабинете её отца. Естественно, здесь их не было. Это же Малфой-мэнор: дом, полный магии и лишенный электричества. От этого стало как-то обидно. Будь у неё хоть что-то магловское, например оружие, она бы уже не чувствовала себя такой беспомощной! «Так, Гермиона, соберись! — мысленно отругала она себя. — Ты волшебница, волшебница, черт возьми! Вот и мысли как волшебница!» Что же она могла сделать? Похоже, единственным способом покинуть комнату был тот, что она уже несколько раз испытала на себе. Что ж, сейчас ей была бы приятна даже компания домовика. К тому же её организм отказывался и дальше голодать, а падать в очередной обморок на глазах у Малфоя ей не хотелось. Поэтому, не мешкая больше ни секунды, Гермиона подошла к двери и стукнула по ней здоровым кулаком. Крипси появился через пару секунд, с тем же громким треском и тем же подносом. На нем снова был скудный паёк: похлебка, хлеб и стакан воды. В желудке у Гермионы неприлично громко заурчало при виде этого жалкого обеда. — Мисс нужно поесть, — осторожно заметил домовик, водружая поднос на привычное место. — Да, ты, кажется, прав, Крипси, — Гермиона выдавила из себя улыбку, присела на край кровати рядом с тумбой и заглянула в тарелку. Похлебка представляла из себя мутную жижу, в которой плавали овощи. Гермиона подумала, что Малфои были в состоянии кормить её получше, но это явно не входило в их планы. — Хозяин просил передать мисс это, — рядом с похлебкой появился небольшой пузырек с ярко-оранжевой мазью. Гермиона громко фыркнула: она узнала мазь от ожогов. Чертов Люциус Малфой прислал ей мазь от ожогов! Она уже собиралась швырнуть пузырек в окно, но гадкая боль в обожженной руке и пальцах вовремя напомнила о себе. «Хорошо, — мстительно подумала она, откупоривая склянку и погружая пальцы в холодную, похожую на очень густой кисель, мазь. — Пусть этот напыщенный самовлюбленный хлыщ думает, что сломил меня. Пусть мнит, что он способен предсказать каждый мой шаг. Пусть потеряет бдительность…» Мазь принесла моментальное облегчение. Гермиона понаблюдала за тем, как исчезает ожог, потом убрала остатки мази в тумбочку и приступила к еде. Похлебка была едва теплой — согреть её не составило бы труда тем, у кого есть палочка. Поэтому Гермиона решила, что это часть пытки. Ей хотели показать, что ценят её не больше тех же домовиков. Что ж, столь жалкие попытки уж точно не сломят Гермиону Грейнджер. Она продолжила есть, без особого интереса наблюдая за Крипси. Тот стоял поодаль, нервно мял край наволочки, заменявшей ему одежду, и изредка бросал на Гермиону испуганные взгляды. Как будто ждал, что она набросится на него. — Вы боитесь меня? — домовик вздрогнул. В его огромных слезящихся глазах читался ужас, какого Гермиона не видела прежде. Что же они делают с ним? Точнее, что заставляют его делать с собой? Её передернуло от жалости и отвращения, взгляд против воли скользнул на дрожащие руки домовика, испещренные шрамами. На её собственных руках не осталось и следа от ожогов, достаточно было нанести мазь. Многие раны волшебники умели залечивать бесследно. Но Малфоям, кажется, даже в голову не приходило облегчить страдания своего слуги. «Раба», — мысленно поправила себя Гермиона и сжала челюсть. Есть больше не хотелось, и она резко отодвинула тарелку, чуть не вывалив остатки похлебки на тумбу. — Что теперь? Какое унижение твои хозяева приготовили для меня на этот раз? — как она ни старалась, ей было сложно говорить бесстрастно. Обида и злость на тюремщиков так или иначе обрушивались на невинного домовика. — Хозяин придет вечером, — пискнул Крипси, явно страшась, что эта новость взбесит Гермиону. Она же проглотила её на удивление легко. Это было ожидаемо. К тому же у Гермионы было время на то, чтобы подготовиться к этой неприятной встрече. Как только домовик исчез, она принялась обследовать комнату. Кровать напоминала ту, на которой Гермиона спала в Хогвартсе, правда, в отличие от школьной, эта была лишена полога. Под ней не обнаружилось ничего интересного. Как и в тумбочке, куда Гермиона недавно собственноручно отправила единственного обитателя — баночку с мазью. Старый шкаф протестующе заскрипел, когда она отворила одну из створок. Внутри одиноко болталась знакомая роба. Гермиона сдернула ненавистное одеяние с вешалки и попыталась разорвать, однако ткань оказалась чересчур плотной. Предприняв ещё несколько безрезультатных попыток, она с остервенением скомкала робу и швырнула в окно. Ткань вспыхнула мгновенно, словно была пропитана бензином. Бросившись к окну, Гермиона увидела лишь тлеющие на лету обрывки. На секунду представила на их месте себя и поёжилась. Нет, она явно не была готова сделать с собой что-то непоправимое, как бы ужасна ни была ситуация. Проследив за тем, как жалкие обрывки робы приземляются на идеальные кусты рододендрона, Гермиона вернулась на кровать. В комнате было ещё трюмо, но заглядывать в небольшой ящик под зеркалом она не стала: какой смысл? От нечего делать (и отчасти для того, чтобы снова не погрузиться в пучину тягостных мыслей) она стала рассматривать свой новый «наряд». Белая ночная сорочка в мелкий нежно-голубой цветочек выглядела так нелепо, так неуместно. На секунду она даже пожалела, что выбросила жесткую робу, а не этот глупый наряд, годный разве что для пятилетнего ребенка. От этой одежды разило очередной издевкой Люциуса Малфоя. Гермиона представила, как она появляется в таком виде перед надменным хозяином дома и его не менее надменным сыном, и ей захотелось поплотнее закутаться в простыню. Может, так и сделать? В голову тут же пришло воспоминание о том унижении, которое она испытала в присутствии Малфоя-старшего, когда он за волосы вытащил её из ванны, обнаженную и мокрую. Это вызвало привычный уже приступ тошноты. Гермиона подтянула голые колени к себе и уткнулась в них подбородком. Он смотрел на неё, как на какое-то насекомое, но это не отменяло того, что она была абсолютно голой! Ни один мужчина прежде не видел Гермиону Грейнджер в таком виде! И уж тем более ни один мужчина вот так не акцентировал внимание на… на её лобке. Гермиона глубоко вдохнула. Ещё никогда она не чувствовала себя настолько гадко. И она ненавидела Малфоя за это чувство, за страх, за боль, за то, что он был причастен к смерти её друзей. И раз уж у неё ничего не осталось, кроме ненависти, она планировала держаться за эту самую ненависть и черпать из неё силы. Помедлив, она приподняла и без того короткий подол ночнушки и уставилась на трусики. Простые, белые — чужие. Её собственное белье, похоже, кануло в лету вслед за магловской одеждой. Гермиона глубоко вздохнула, заранее настраиваясь на худшее, и оттянула край трусов. Абсолютная гладкость кожи была омрачена лишь едва заметными красными пятнышками. Пришлось больно закусить губу, чтобы не всхлипнуть: Гермиона как никогда остро почувствовала себя жертвой, которую готовят к кровавому ритуалу. Под кожу моментально просочился страх, который она так усиленно прогоняла, закрываясь от него щитом из ненависти. Она закусила губу ещё сильнее, проглотив очередной подкативший всхлип. Он булькнул в горле и провалился обратно. В глазах и носу защипало, и это сделало Гермиону чуть злее, помогло справиться с очередной назревающей истерикой. Она не станет плакать. Не станет. Да, она всего лишь девочка, убитая горем и пришибленная страхом перед неизведанным. Перед… Мерлин, перед сексом! Как глупо и отвратительно! Она умнее и талантливее многих слуг Волдеморта, а Малфой хочет использовать её… для утех своего сына? Сказал бы ей кто о таком, она бы со смеху умерла. А вот сейчас почему-то было не до смеха. «Хозяин придет вечером», и это неизбежно. Единственное, что она могла сделать для того, чтобы не оказаться в липких объятиях одного из Малфоев, — это выброситься в окно, за которым уже занимался закат. От вида прекрасного красно-оранжевого неба Гермиона поёжилась. Она могла бы отправиться на пытки с гордо поднятой головой, хотя и боялась боли, причиняемой Круциатусом, но тут… Как она ни старалась, избавиться от желания уткнуться лицом в подушку и глухо разрыдаться не получалось. Ни разу в жизни Гермиону не посещал страх перед сексуальным насилием. Она просто подумать не могла, что кто-то способен сделать с ней такое! Что кто-то захочет… Кто-то, вроде Люциуса Малфоя. Или Драко. Мысль о последнем оказалась самой колкой. Достаточно было воскресить в памяти прилизанные белые волосы, неизменную гримасу отвращения на худом бледном лице и ярко контрастирующие с белизной кожи алые губы. Молниеносно искривляющиеся при виде Гермионы. Сколько его взглядов, полных презрения, отвращения, неприкрытого чувства превосходства, она ловила на себе в годы учебы! И теперь представить, что этот самый Драко станет… заниматься с ней сексом, пусть даже и по указке отца! Бред, чистый бред. Может, весь этот нелепый спектакль с бритьем, эти слова о «старых традициях» значили не больше, чем выбрасывание её магловской одежды и холодная похлебка? Всего лишь моральное давление, изощренная пытка, финалом которой должно было стать вовсе не принуждение Гермионы к сексуальному контакту. А что тогда? Смерть? Смерти Гермиона боялась. Никакая внутренняя бравада не могла прогнать этот первобытный страх. Вдруг подумалось: «А Гарри и Рону было страшно?» Они никогда не разговаривали о смерти, о том, что делать оставшимся, если один из них умрет. Может, они и правда верили в собственную неуязвимость? Что ещё могло заставить троих подростков, даже не окончивших школу, отправиться в это жуткое путешествие, окунуться в противостояние сильнейшему Тёмному магу последнего столетия? И вот Гарри и Рон мертвы. И сколько бы Гермиона ни отрицала это в своих мыслях, она не могла изменить случившегося в реальности. И она отчасти была рада, что не видела их гибели. Как бы трусливо это ни звучало. А что осталось ей? Бояться — и ненавидеть себя за это. И за то, что осталась жива. Она и не заметила, что её душил комплекс выжившего. Пришлось сосредоточить все свои мысли на родителях, чтобы ослабить его хватку. Дверь распахнулась как всегда внезапно. Тактичность в отношении Гермионы Люциусу Малфою была неведома. Не задерживаясь на пороге, он вошел в комнату и остановился у изножья кровати. — Вижу, вы снова с нами, мисс Грейнджер? — издевательская заботливость его тона пугала, но Гермиона собрала в кулак остатки смелости и не отвела глаза. — Признаться, я не ожидал, что вы настолько слабая девица, — Малфой задумчиво потер подбородок, беззастенчиво разглядывая голые плечи и ноги Гермионы. Она подавила желание прикрыться простынкой. — Однако Крипси доложил мне, что вы ничего не ели с тех пор, как оказались, кхм… в нашем доме. Надеюсь, впредь вы не будете так глупы и не умрете раньше времени от банального голода. Гермиона сжала губы, чтобы не выплюнуть ненароком какую-нибудь гадость. Дрожащий срывающийся голос выдал бы её с головой. Пусть Люциус Малфой думает, что она сломалась: какая разница? Главное — выбраться из комнаты. О том, что ей делать потом, Гермиона предпочитала не думать. — Я вижу, вы усмирили свой язычок? — Малфой прищурился и посмотрел на неё с явным недоверием. — Что ж, так будет проще. Вставайте. Гермиона не шелохнулась. Что-что, а безропотно плясать под дудку своего жестокого тюремщика она не собиралась. Малфой нахмурился. — Снова решили поиграть в неповиновение? У вас слишком короткая память, или вы попросту не умеете сопоставлять факты? — с этими словами он извлек из складок мантии палочку и направил её кончик на Гермиону. Она успела лишь представить, что её ждет, а в следующую секунду раскаленные прутья проткнули кости и опалили плоть. Боль лишала всякой ориентации в пространстве: Гермиона перестала понимать где она, кто она. В ушах стоял звон, и, как только боль резко прекратилась, она поняла, что это её собственный крик, с хрипом продирающийся через истерзанное горло. Когда боль ушла, Гермиона обнаружила себя распластанной на постели. Руки до ломоты в суставах сжимали покрывало. — Сейчас я повторю свой приказ и надеюсь, что вы выполните его, — тихо и вкрадчиво произнес Малфой. Гермиона не в силах была ответить, лишь давилась беззвучными рыданиями. — Поднимайтесь. — Слово прозвучало где-то на границе сознания. Тихо и ненавязчиво. Но что-то подтолкнуло Гермиону, и она медленно приподнялась на локтях, а затем спустила босые ноги на пол. В этот момент она совершенно не думала о неприлично задранной ночной сорочке, потому не заметила плотоядного взгляда, скользнувшего от худых бедер к ягодицам. Малфой инстинктивно облизал губы и поспешно отвернулся, когда Гермиона сделала пару нерешительных шагов к нему. — Сейчас мы воспользуемся порт-ключом. Когда мы переместимся, даже не пытайтесь бежать, иначе та боль, которую вы испытали только что, покажется вам почти лаской. — Последнее слово Малфой шепнул Гермионе в самое ухо, притянув её к себе за талию. А она не успела даже поморщиться от омерзения, как почувствовала знакомый рывок в области пупка.