***
Заброшенный амбар, в который аппарировал Люциус, невыносимо вонял. Можно было подумать, что его перестали использовать совсем недавно и тяжёлый запах возникает из-за догнивающих остатков зерна по углам, однако на деле строение было чертовски старым, к тому же спрятанным от посторонних глаз магией, поэтому никаких логичных объяснений вони не существовало. Тем не менее Люциус чувствовал, как она заполняет его нос и оседает на коже и волосах. Это бесило, но лучшего места для встречи он не нашёл. Оглядевшись, Люциус решил, что пришёл первым, и даже успел обозлиться от мысли, что ему предстоит ждать в этом мерзком месте, однако в следующее мгновение возле стены послышалась возня и из тени вынырнул коренастый мужчина. – Où est ma fille?* Люциус закатил глаза. Его до жути раздражал этот низкорослый пухлый французик, его раскатистый голос и его безвкусная козлиная бородка. – На английском, месье Делакур, – процедил он, раздувая ноздри. Конечно, Люциус, как и любой Малфой, владел французским на уровне, достаточном для того, чтобы понимать своего собеседника, однако ему хотелось поставить этого толстяка на место с самого начала. Делакур поморщился, но всё же повторил: – Где моя дочь? – Она сбежала, – равнодушно бросил Люциус и достал сигару. – Какого чёгта, Малфой? – взвился Делакур, выбивая сигару из его рук. – Вы обещать, что ma fille будет у меня, как только вы разбегётесь с Уизли! Таков был уговор! Последнее слово он почти прорычал, захлёбываясь слюной. Люциус посмотрел на француза с отвращением: надо же, так беситься из-за того, что его дочь, осквернительница крови, пропала. На его месте Люциус благодарил бы судьбу. – Вы, похоже, плохо помните условия нашего договора, – произнёс он вкрадчивым тоном, издевательски скопировав французский акцент при произнесении последнего слова. – Вы помогли нам разбить чары Фиделиуса, а мы сохранили вашей мерзавке-дочери жизнь. Ей и её выродку. – Не сметь… – начал было месье Делакур, однако Люциус остановил его, резко выхватив палочку и прижав её кончик к груди собеседника. – Вы не в том положении, чтобы чего-то требовать. Я не обязывался тащить вашу шлюху-дочь к вам. Скажите спасибо, что я не позволил своим людям пустить её по кругу. Ложь давалась Люциусу легко, она лилась из него ровным потоком, обволакивая Делакура, меняя выражение его некрасивого лица. Сквозь возмущение и ненависть на нём проступали страх и отчаяние. Похоже, он действительно боялся за свою мерзкую дочурку, и это было Люциусу на руку. Он отчётливо видел: этот коротышка пойдёт на всё, чтобы спасти девчонку. Было бы просто непростительно не воспользоваться этой глупой слабостью. Идея, которая возникла в мозгу Люциуса совершенно внезапно, показалась ему такой чёткой и правильной, словно он обдумывал её несколько недель. – Полагаю, ваша дочь не знает, что это вы предали семейку Уизли? – Я… Я лишь хотеть её защитить, – промямлил Делакур и принялся пощипывать свою гадкую бородёнку. – Я быть не против Уизли, но если нужно выбирать… Oh, ma fille... Он умолк, видимо осознав, что оправдываться перед Малфоем бессмысленно. – Молитесь, чтобы ваша дочь вас не подозревала. И надейтесь, что она прибежит к вам в поисках защиты. Я не трону её, хотя клянусь, мне хотелось бы уничтожить ублюдка, которого она родила от Уизли… – Это девочка, – невпопад вставил Делакур и тут же умолк под тяжёлым взглядом Малфоя. – Мне это безразлично, – сухо заметил Люциус. – Я позволю вам спасти вашу дочь, но взамен мне нужна будет вторая девка. – Втогая? – Да, с ней сбежала маленькая сука Уизли. Не думаю, что они расстанутся по дороге, скорее всего, к вам придут обе. Если вы хотите, чтобы Пожиратели оставили вашу семью в покое и позволили вам убраться во Францию, вы должны будете отдать мне вторую девчонку. На пару секунд лицо Делакура окаменело, скрывая признаки внутренней борьбы, однако Люциус знал, что это ненадолго. Уверенный в своей победе, он готов был подождать. Отвернувшись, он достал новую сигару и с удовольствием раскурил её. Прошло ещё несколько секунд, прежде чем тишину нарушил хриплый голос Делакура: – Хогошо. Я согласен. – Отлично, – усмехнулся Люциус, выпуская струю густого дыма в лицо француза. – Но мне нужны гарантии. – Bien entendu,** – пробурчал Делакур, отмахиваясь и кашляя в кулак. – Полагаю, я должен заплатить? – Заплатить? Меня не интересуют деньги, старый французский болван, – Люциус демонстративно стряхнул пепел на носок высокого сапога Делакура. – Я говорю о Непреложном Обете! – Но… как? – выдохнул тот и принялся озираться по сторонам. – О, не волнуйтесь, в роще возле этого амбара ждёт мой человек – он поможет закрепить клятву, – светским тоном произнёс Люциус. – Идёмте. Не дожидаясь француза, он двинулся к выходу. Этот смердящий сарай так надоел Люциусу, что он не желал задерживаться в нём больше ни минуты. Распахнув скрипучую дверь, он с удовольствием втянул холодный ночной воздух, помедлив, выкинул недокуренную сигару на землю и зашагал к лесу. Судя по кряхтению за спиной, Делакур семенил следом. В тени дубов поджидал Руквуд в маске Пожирателя. Делакур не преминул отметить это громким недовольным фырканьем. Несмотря на проигрышное положение, в котором он находился, этот французский щёголь умудрялся демонстрировать характер, что внушало долю уважения. Небольшую. Люциус нехотя протянул руку, предвкушая прикосновение потных ладоней, однако его ожидала на удивление крепкая хватка. – Приступим? – Люциус сжал короткие пальцы Делакура чуть сильнее и пристально посмотрел ему в глаза. Тот злобно зыркнул в ответ. – Мне нужно будет от вас всего одно обещание. – А что насчёт вас? – тихо спросил Делакур, раздувая крупные ноздри. – Это будет обоюдный Обет? Люциус усмехнулся. Этого оказалось достаточно для того, чтобы его собеседник осознал всю нелепость своего вопроса и потупил взгляд. Люциус кивнул Руквуду, тот вынул палочку и направил на скрещённые руки. – Обещаете ли вы, месье Делакур, что передадите мне Джиневру Уизли, как только она окажется в вашем доме? Француз молчал и пялился на свои сапоги почти вечность. Только подрагивания руки выдавали напряжение, в котором он пребывал. Наконец он откашлялся и тихо произнёс: – Обещаю. Из кончика палочки Руквуда выпорхнул язык пламени, осветивший лица стоящих друг напротив друга людей. Он обвился вокруг их сплетённых рук и начал затягиваться. Будь это настоящим пламенем, оно бы уже расплавило их кожу, но вместо обжигающей боли Люциус ощущал лишь лёгкое покалывание, а с ним – расцветающее в груди чувство триумфа.***
Гермиона думала, что просто не сможет уснуть после всего произошедшего. Несмотря на то, что её тошнило и шатало от усталости, несмотря на то, что с уходом Драко её вновь одолели воспоминания об увиденном в Омуте памяти, от которых нестерпимо хотелось отключиться хоть ненадолго. Но стоило ей прилечь на край кровати, как её утянуло в беспокойный сон, полный обрывочных образов: мистер и миссис Уизли, Рон, Гарри, Люциус Малфой и, наконец, Драко с разодранной грудной клеткой, смотрящий на неё остекленевшими мёртвыми глазами. Это последнее видение было таким отчётливым и ярким, что буквально вытолкнуло её из сна. Впрочем, разбудило Гермиону не только это. Ещё её буквально колотило от холода. Неудивительно – ночная рубашка на ней до сих пор была влажной. Гермиона тут же с досадой вспомнила уродливую робу, которую вышвырнула в окно: сейчас эта мерзкая, но сухая одежда ей очень пригодилась бы. Помедлив, она стянула сорочку и тут же торопливо обернулась в простыню, словно Люциус мог появиться в комнате в любую секунду. Затем осторожно прикрыла окно и вернулась к кровати. Гермиона понятия не имела, сколько проспала, кажется, не больше часа. Её снова клонило в сон, и, несмотря на то, что спасительная отключка по-прежнему казалась ей непозволительной роскошью, она уснула, стоило ей прилечь и немного согреться. В этот раз ей снились родители. Впервые за много дней, проведённых в плену. Поэтому проснулась Гермиона, ощущая какое-то подобие умиротворения. Во сне она видела загородный дом, который Грейнджеры снимали как-то летом. Они с матерью что-то пекли, пока отец сооружал во дворе тент. Такой простой, лёгкий, бытовой сон никак не укладывался в ставшую для Гермионы привычной картину вечного страха. Как кусок из другого пазла, случайно попавший в коробку. Впрочем, умиротворение рассеялось быстрее терпкого дыма от сигарет, которые иногда курил отец. Гермиона столько раз заводила с ним разговор о том, насколько это вредно. «Ты же стоматолог! Тебе ли не знать, что курение разрушает твою эмаль!» – было её неизменным аргументом, на который он всегда отвечал: «Я делаю это так редко, что моя эмаль просто не успевает пострадать!» Это препирательство было их маленьким ритуалом, воспоминания о котором заставили Гермиону улыбнуться. Ей даже стало интересно: продолжает ли отец покуривать сейчас? – Конечно, продолжает, – тихо произнесла она, разглядывая свои руки. – Ты отняла у него воспоминания о себе, а не о его странной привязанности к ментоловым сигаретам. Гермиона закрыла глаза и попыталась представить Венделла Грейнджера, который вышел из своего домика где-то под Канберрой и затянулся сигареткой, даже не подозревая, что на другом конце света его дочь (о существовании которой он забыл) сидит на чужой кровати в чужом доме и пытается воспроизвести в памяти его лицо. Пытается – и не может. Даже во сне родители были безликими. Гермиона точно знала, что это они, но не видела их лиц. Похоже, реальный мир отторгал Гермиону Грейнджер, покидая её воспоминания. Сначала Гарри и Рон, теперь родители. А ещё мистер Уизли: его лицо, одновременно испуганное и удивлённое, то, что она видела в Омуте памяти совсем недавно, расплывалось, стоило Гермионе сосредоточиться на мыслях о нём. Сейчас единственным, кого она могла представить поразительно чётко, был Драко Малфой. Он был тем, кто за короткий период времени смог вывернуть её наизнанку, удивив, обнадёжив, а потом столкнув с обрыва в пучину отчаяния. Именно Драко, а вовсе не Нарцисса, был последней надеждой Гермионы на спасение. Теперь это было для неё очевидно. То, как он вёл себя с ней этой ночью, заставило Гермиону думать, что Драко не желает ей зла, что он поможет ей выбраться. Идиотка! Несмотря на страшную головную боль и недосып, Гермиона соображала как никогда ясно. Достаточно ясно для того, чтобы понять: Драко использовал её. Не для удовлетворения своей похоти, нет! Или, по крайней мере, не только для этого. Сейчас она вдруг осознала, что основной его целью было насолить отцу. В голове всплывали обрывки монолога Люциуса, которым он разразился перед тем, как вручил Гермионе злосчастное воспоминание об Уизли. Я надеялся с вашей помощью научить Драко кое-чему… Чему? Жестокости по отношению к маглорождённым? А может, повиновению? Похоже, отношения в семье Малфоев строились именно на этом – беспрекословном подчинении воле Люциуса со стороны всех остальных. И то, что сделал Драко, походило вовсе не на проявление благородства, как наивно полагала Гермиона, а, скорее, на маленький бунт. Тихий, почти незаметный для тирана, но такой необходимый для лишённого права выбора раба, коим, по сути, Драко и являлся. И почему Гермиона поняла это только сейчас? Она же видела, она всё видела! Она наблюдала за тем, как раз за разом Драко прогибается под требования отца, несмотря на всю их для него отвратительность! Тот первый раз, когда Люциус «обучал» его в подземелье, – несмотря на действие зелья и собственный страх, Гермиона не могла не заметить, с какой неохотой во всём этом участвует Драко. Он не желал делать то, что требовал от него Малфой–старший, и тем не менее делал. Конечно, его поведение тогда противоречило тому, что случилось совсем недавно, но – как знать, – видимо, Драко вошёл во вкус. К тому же очевидно, что Люциус не был доволен, застав сына в спальне Гермионы. Вполне возможно, что он запретил тому приходить… Это было как озарение, только вместо приятного воодушевления оно принесло Гермионе горькое разочарование. Драко не способен был помочь ей. Стоило ей заговорить об этом в его спальне, как он тут же пошёл на попятный. И в итоге вывернул всё так, словно его заботила судьба пленницы! А на деле… Гермиона судорожно вздохнула: на деле Драко просто испугался, захотел стряхнуть с себя ответственность за её жизнь. Он готов был использовать Гермиону, покуда у него есть возможность с её помощью показывать зубы отцу. Пусть даже вот так, украдкой. Но идти против Люциуса в открытую… В этот момент у младшего Малфоя сработал защитный рефлекс, и, как бы Гермиона ни презирала Драко за это, она не могла его винить. Каждый выживает так, как может. Неизвестно, чем Люциус сдерживал своего сына. Пытки, деньги, а может, и то и другое – и это лишь на поверхности. Она могла лишь догадываться, на какие ещё мерзости способен Малфой-старший. Значит – вот он, её конец? Вдали от родителей и выживших друзей… Вряд ли Люциус станет откладывать то, что озвучил накануне вечером. А то, что он говорил о борделе… На секунду Гермиона представила себя в роли продажной девки – гротескно размалёванной, взлохмаченной, похожей на героиню какой-то любительской театральной постановки, на которую Гермиона как-то ходила в Лондоне. Была ли такая судьба лучше смерти? В голове к образу взлохмаченной проститутки присоединился мужчина. Безликий, но очертаниями невыносимо знакомый… Даже оставив в живых, Люциус Малфой вряд ли отпустит её. – По крайней мере, Джинни и Флёр спаслись, – пробормотала она, глядя на горстку золы в камине. – А ты наконец-то свихнулась, раз говоришь сама с собой. Свихнуться и перестать захлёбываться безысходностью было бы потрясающе. Однако Гермиона не питала подобных иллюзий. Она прекрасно понимала, что её рассудок практически не повреждён, несмотря на старания Люциуса Малфоя, а единственная причина того, что она начала выражать свои мысли вслух, была в том, что тишина убивала быстрее страха. Мысль о Флёр и Джинни была одновременно успокаивающей и… неприятной. Как бы старательно Гермиона ни хваталась за чувство облегчения и радости за подруг, она не могла заслонить ими досаду и разочарование. Разочарование от того, что именно её постигла гадкая участь быть пленницей в доме Малфоев. А ведь Флёр была бы куда более наглядным пособием… Да и Джинни, с её дерзким нравом и умением нравиться парням... – Ох, нет! Не смей так думать! Ты чудовище! Во что ты превратилась?! – выкрикнула Гермиона, прерывая поток неприглядных мыслей, и зарыдала, уткнувшись в ладони. Это не она! Это всё дни заточения, страх и чувство безысходности – они заставили Гермиону думать в таком омерзительном ключе. Нет, нет, она бесконечно рада за Джинни и Флёр! Мерлин всемогущий, у Флёр же маленький ребёнок! Как она, должно быть, напугана, ведь теперь она переживает не только за свою жизнь! И это просто чудо, что она смогла спастись! И Джинни! Бедная Джинни… Она потеряла половину своей семьи… Родителей! Как можно желать ей чего-то худшего?! Гермиона вновь подумала о собственных родителях. По крайней мере, они живы и в безопасности. В безопасном магическом забвении… Если бы только можно было так же легко стереть память о себе у всех, кроме них! Она уже начала было воображать себя под жарким австралийским солнцем, рядом с мамой и папой, но тут же выкинула эти мысли из головы. Ей следует смириться с тем, что этого уже никогда не будет. Даже если Люциус Малфой не убьёт её, а отправит в бордель, он не даст ей оттуда выбраться... Гермиона содрогнулась от этой мысли, и в этот момент знакомое синее свечение озарило стену рядом с изголовьем кровати. Не раздумывая, она схватила нашивку и позволила порт-ключу утянуть себя в туалет. Ледяная вода смыла остатки липкого сна; жаль, с её помощью нельзя было так же легко избавиться от головной боли и смятения, которое начало опутывать Гермиону всё сильнее. Воспоминания о родителях, а также мысли о том, что как минимум часть Уизли спаслась, уничтожили и апатию, и её непонятную тягу к смерти, а пришедшее вместе с этим осознание того, что помощи ждать больше неоткуда, снова заставило её испытывать неконтролируемый страх. В первую очередь страх неизвестности. Когда вернётся Люциус? Что он с ней сделает? Глупо, но именно неизвестность оказалась худшим оружием, которое было у Малфоя-старшего. Она терзала Гермиону, держала её в нервном напряжении. Дурная смесь страха, ядовитой надежды и глухого отчаяния медленно разъедала её изнутри. Сознательно или случайно Люциус загнал её в такое состояние, сложно было сказать. Его мозг – мозг садиста – работал по непонятной для Гермионы схеме. Она не могла сказать, где заканчивался его омерзительный план по превращению собственного сына в бесчувственного монстра и начиналось его безумие. Вот единственное, в чём она была уверена: Люциус Малфой был безумцем, склонным к внезапным вспышкам агрессии, неконтролируемому насилию и сексуальным девиациям. Как ещё можно было объяснить то, что он устроил для Драко? И то, что он устроил для неё… Гермиона содрогнулась всем телом, вспомнив… Даже если она каким-то чудом выживет, спасётся от Малфоя, она никогда не сможет спастись от воспоминаний о том, что он чуть было не сотворил с ней. Гермиона даже подумать не могла, что в её жизни окажется человек… Ровесник её отца… Или мистера Уизли... Отец Рона, не менее чистокровный, чем Люциус, но вместе с тем такой... другой: отзывчивый, добрый, немного нелепый в своей тяге к магловским вещам. Представить, чтобы он творил нечто подобное, было нереально! Впрочем, от Малфоя-старшего Гермиона тоже не могла ожидать такого: в те несколько встреч, которые у них случились до её заточения, он был холодным, высокомерным. Не считая столкновения в Министерстве магии на пятом курсе, но тогда всё было похоже на сон сумасшедшего: те люди в масках не ассоциировались у Гермионы с конкретными личностями. Синее свечение порт-ключа, лежащего на краю раковины, напомнило, что пора возвращаться в комнату. Перед тем как ощутить знакомый рывок под пупком, Гермиона успела кинуть последний взгляд в зеркало. Лицо, которое она увидела в нём, ужаснуло её. Оно показалось не просто чужим и отталкивающим – лицо выглядело... мёртвым. Возможно, виной тому был свет, исходивший от нашивки: в нём синяки под её глазами казались почти чёрными. Оказавшись в комнате, Гермиона первым делом заметила на тумбе поднос с привычным скудным завтраком и тут же поймала себя на мысли, что удивлена этому. Словно, несмотря на все внутренние метания и страх, подсознательно уже поставила на себе крест. Эта мысль ей совсем не понравилась. Она была не в духе Гермионы Грейнджер. По крайней мере, не в духе той, кем она являлась когда-то. Нынешняя Гермиона была лишь бледной копией самой себя, и виной тому был Люциус Малфой. Если бы он только дал Беллатрисе расправиться со своей жертвой… – Нет. Гермиона произнесла это еле слышно, но всё равно вздрогнула от звука собственного голоса в тишине комнаты. – Нет! – воскликнула она уже чуть громче и увереннее. – Я не покажу, что сдалась, этому мерзкому, больному… – Мисс? На этот раз Гермиона не просто вздрогнула, а судорожно втянула воздух ртом перед тем, как обернуться: у неё за спиной стоял Крипси. – Что ты… Как… Почему я не слышала… – оставив безуспешные попытки схватить за хвост хоть одну из мыслей, лихорадочно мечущихся в голове, она осела на кровать. – Крипси принёс завтрак и хотел сменить постельное бельё, – жалобно произнёс домовик, пряча глаза. – Крипси пора! – Стой! – Гермиона вскочила так резко, что несчастный домовик пискнул и сжался у стены. Он явно собирался убраться из комнаты, но её приказной тон сбил беднягу с толку. А его несчастный, затравленный вид сбил с толку Гермиону. Хуже всего было то, что она понятия не имела, зачем остановила Крипси, на что рассчитывала. Наверное, цеплялась за самые ничтожные шансы на спасение, хотя прекрасно понимала: домовик уж точно не поможет ей выбраться. Посмотрев на маленькие ручки, всё ещё обёрнутые грязными повязками, Гермиона обхватила себя за плечи и снова опустилась на кровать. Ей пора было принять тот факт, что всё кончено. Ложная надежда на спасение, отравлявшая её последние несколько часов, медленно, но верно теряла свою силу. Впрочем, у домовика могла быть информация, которая была Гермионе необходима. – Крипси, – позвала она, надеясь, что её голос звучит ласково, а не жалко. – Скажи, твой хозяин… Где он? Домовик дёрнулся, спешно закрыл перебинтованными ручонками лицо и завертел головой. – Прошу, Крипси! Это... это важно! – взмолилась Гермиона, ощущая, как к горлу подкатывает отчаяние. Ей просто необходимо было знать, где Люциус. Точнее, ей нужно было знать, что его нет в поместье. – Хозяин запретил Крипси говорить с мисс! Крипси будет наказан, наказан, – запричитал домовик, а потом внезапно упал на колени и принялся биться головой об пол. – Нет! – Гермиона рванула к домовику на помощь; правда, он успел ещё пару раз удариться головой, прежде чем она сообразила, как его остановить. Она не придумала ничего лучше, чем прижать несчастное создание к полу. – Крипси, умоляю! Ты можешь не говорить мне, где мистер Малфой, если знаешь, просто ответь: он сейчас дома? Он здесь? Прошу тебя! Домовик отчаянно задёргался в её руках, однако Гермиона держала его крепко. Ей было невыносимо причинять ему боль и страдания, но она твёрдо решила добиться от Крипси ответа. – Крипси ужасный домовик, ужасный! – как заведённый бормотал тот, продолжая вырываться. Однако силы были явно не равны, поэтому очень скоро Крипси затих и принялся шумно сопеть. Это начало немного раздражать: Гермионе пришлось несколько раз глубоко вдохнуть и мысленно напомнить себе о собственноручно созданном обществе по борьбе за права домовых эльфов. – Крипси, пожалуйста, – произнесла она вкрадчиво. Но эльф лишь дёрнулся и захныкал. Гермиона вдруг подумала, что домовик Малфоев мог в любую секунду удрать от неё, используя свою магию, однако почему-то продолжал смиренно лежать, уткнувшись лицом в пол. И тут до неё дошло: он не аппарировал, потому что не хотел утягивать её за собой. Вытащить пленницу из её камеры, определённо, было несоизмеримо более страшным преступлением, чем говорить с ней. Придя к этой мысли, Гермиона внезапно ощутила давно забытое приятное волнение, которое возникает, если в голову приходит хорошая идея. Это было как озарение, вспышка, осветившая тьму, в которой она прозябала уже много дней. Крипси МОГ ей помочь, правда не по своей воле. Это был шанс, реальный шанс, её единственный, последний шанс! Главное, не упустить его. Она медленно отняла руки от дрожащего на полу тельца. Главное, успеть ухватиться… Крипси не сразу понял, что его больше не держат; какое-то время он лежал неподвижно, а потом осторожно повернул свою ушастую голову и посмотрел на Гермиону. Она, в свою очередь, не отрывала от него сосредоточенного взгляда, нервно покусывая губы. Ну же, давай! Больше всего она боялась промахнуться или не успеть схватиться за Крипси. В голове возникли мутные воспоминания из прошлой жизни: они втроём аппарируют на площадь Гриммо вместе с проклятым Яксли. Тогда он ухватился за неё, разрушив магию, защищавшую их убежище! Возможно, именно он в итоге разрушил всю её жизнь... Гермиона мотнула головой, отгоняя глупые мысли – сейчас было не до них. Сейчас она должна сосредоточиться на Крипси. Домовик всё ещё лежал, но взгляд его огромных глаз лихорадочно метался от лица Гермионы к её рукам и обратно. Кажется, он тоже пытался улучить момент. Главное, не проиграть ему. Время замерло: Гермиона поймала себя на том, что сидит абсолютно неподвижно, с руками на весу. От этого они словно окаменели, и она вдруг испугалась, что не сможет ими пошевелить в нужный момент. Она сжала ладони в кулаки, и в этот миг Крипси дёрнулся. Это было едва уловимое движение, но Гермиона поймала его, выбросила вперёд правую руку и ощутила подушечками пальцев жёсткую ткань наволочки, заменявшей Крипси одежду, а следом за этим – знакомое сдавливание и рывок. Ей удалось. _________________________________ *Где моя дочь? (фр.) **Конечно, само собой разумеется (фр.)