The chronics of spirit

Как только предзакатные тени наполняют комнату Минсока, он высовывается по пояс из своего маленького окна и полной грудью вдыхает прохладу. Он слышит, как вслед за ним открываются и другие окна, дом наполняется тихими движениями, еле уловимыми слуху. Каждый сейчас будет занят своими делами, и ему тоже пора спешить на берег. Он осторожно порхает с одной ступеньки на другую так, что под тяжестью его веса ни одна половица не скрипит. Он знает самый короткий путь, и всё равно он кажется ему вечностью. Лучше всего пройти мимо палисадника, который с такой любовью и трепетом выращивает Чондэ. Каждый раз, когда там проходишь, даже от малейшего дуновения ветра слышатся звуки колокольчиков - это Чондэ повесил их на нежные стебельки, чтобы никто не смог пройти и не заметить красоты его растений. Но кроме цветов Мин замечает ещё кое-кого. Это Чанёль. Он смешно пыхтит, усевшись прямо на землю. Вот уже какой век подряд он пытается из огня в своих руках возродить Феникса. Он уже много раз обжигался, много раз что-то подобное птице у него получалось, но никогда до конца. Однако сколько бы времени не прошло, Чанёль всё с тем же упорством приходил сюда, подолгу слушал сладкую песню ветра и колокольчиков, грозное перешёптывание цветов и начинал всё сначала. - Доброй ночи, Чанёль. Постарайся сегодня. - Доброй ночи. Обязательно. Ты будешь первым, кто его увидит, - Чанёль солнечно улыбается и сразу хочется улыбнуться в ответ. *** Мин уселся на огромные камни возле моря. Сегодня оно казалось особенно неприветливым, плюя в лицо порывами ветра, и зло перешептываясь тяжелыми волнами. Небо предгрозовыми тучами хмурилось и готово было под тяжестью упасть. Мин кутался сильнее, но не уходил. Его маленькие ручки, казалось, озябли на века. С каждой пройденной минутой тело каменело. Мин даже улыбался той мысли, что если очень захотеть, то можно стать одной из этих величественных глыб. Интересно было бы жить здесь всегда. Он непременно стал бы камнем, который нравился ей. Повторяя каждый изгиб тела, вдыхая аромат моря и прикасаясь к мертвенно холодной коже, он собирал бы всё тепло, которое дает солнце, чтобы потом этим теплом ласкать её. Мин упорно ждал, как и всегда, появления своей русалки. Впрочем, она не обещала прийти именно сегодня. Она никогда и ничего не обещала. Но ей отчего-то очень сильно хотелось верить. Ветер осколками ранил и без того холодное тело. Казалось, что кроме этого парня здесь никого быть не может. Но как ни странно, на плечо Минсоку села бабочка. Он долго смотрел на неё, удивленный и заворожённый. И в голове его промелькнула странная мысль: как бы хорошо было написать дневник бабочки. О грусти иных цветов и улыбке солнца. О быстротечности дня и его огромной важности для живущих до заката. Написать дневник бабочки, раскрашивая разноцветной пыльцой сны, которых не видит. Трепетно, живо, искренне написать об одном и том же, о единственном полёте и ярком-ярком свете впереди, в котором она обязательно сгорит, но станет на миг самой счастливой. Он бы рассказал, как пахнет для неё небо. Как она дрожит от восторга и поёт о любви. Этой бабочкой была его Русалка. Раньше среди шаманов ходили толки, будто однажды ночью дочери волн, напевая прекрасные песни мерцающим осколкам, договорились с небом о странной сделке. Они захотели надеть на себя людскую шкуру. Всего на день и одну ночь. Мину тогда не посчастливилось встретить её. И теперь каждый день он приходит сюда и ждёт, что она вынырнет к нему, споёт какую-то грустную песню, расскажет о своём подводном царстве и уплывет обратно. Каждый день он думает с грустью о том, как ему быть и что сделать, чтобы Русалка и он были вместе. Ведь должен же быть какой-то способ. Обязательно должен быть.