The chronics of spirit

Лухан сидит на своей большой белоснежной кровати и тяжело вздыхает. Кажется, внутри его груди сгустки смоли, до омерзения горькие и вязкие. Он вздыхает ещё раз, а затем ещё раз в надежде, что воздух хоть как-то уменьшит боль. Но ничего не происходит. Он зарывается длинными худыми пальцами себе в карманы и достает оттуда лепестки роз. Чондэ сказал, что они символизируют капли крови богини любви – Афродиты. Его сердце само по себе обвито шипами и, кажется, не по делу кровоточит. У него есть своя богиня, только он не придумал ещё ей имени. Он увидел её на случайной чёрно-белой фотографии, и влюбился в непростительно яркую и цветную улыбку снимка. Ему кажется, что он полюбил больше, чем это вообще возможно. Лухан нашёл её случайно – её принес сильный октябрьский ветер, уже целую вечность тому назад, и он хранит этот снимок, как самое дорогое и ценное. Вокруг в комнате на полу разбросаны клочки бумаги - признак вчерашнего литературного похмелья. Ему так и не удалось написать то, что творится в голове и на сердце. Лу устало встаёт и запихивает весь мусор под кровать. Великим сыновьям Эрато* не пристало скатиться в уборщики, так думает Лухан. Но всё же распихивает аккуратно всё по своим углам. И вот одно неосторожное движение, и его мизинец встречается с ножкой кровати. От боли у Лухана выступают на глазах слёзы. Но что самое интересное: боль рождает какие-то ненормальные метафоры и он, забыв обо всем на свете, кидается к столу, лихорадочно ищет карандаш и уцелевшие клочки бумаги, и каждая нота страдания становится зримой и, кажется, даже ощутимой. «Я пишу тебе из стран, о которых ты никогда не узнаешь из выпусков новостей. Океан между нами такие сковал льды, что, пожалуй, и вовсе не стоило строить стен. Ни зацепки для памяти – зеркало, засмотревшись, оступишься – холодом обожжёт. Нынче время такое – не помнить и не желать. Здесь другие порядки, причудлив чужой язык, в его говоре тонешь и сладко идёшь на дно. Только в этом краю отныне ищи меня, не сверни с дороги на перепутье лет. Я часто сижу на песке, над миром восходит дым. Когда вспыхнет солнце, останется только текст». Довольный своей работой Лухан перечитывает то, что написал несколько раз, чтобы запомнить, открывает тумбочку, достает коробок спичек и поджигает. Огненно-рыжее пламя то затихает, то взлетает ввысь, и как все, оно умеет плакать, извергая капли жгучих слёз. Потом Лухан аккуратно собирает пепел в стакан, наполняет его вином и выпивает залпом. Ему кажется, что это должно утолить жажду сотен исписанных им листов. «Говорящий с ветром, как правило, не нуждается в языке, для него важнее внимательный слух, чтобы уловить дыхание воздуха, не понимаемое никем» Лухан озирается и понимает, что стены снова с ним разговаривают. Слышать их научил Чунмён, будь он трижды неладен. «Говорящий с морем, как правило, не в силах море перекричать. И наивно считает, что его приручил ты, если построил большой причал. Но страшнее девятого вала то, что море часто предпочитает всесторонне и оглушающе замолчать». Лухан закрывает ладонями уши и ложится на пол. Не слышать. Не слушать. Мин – это ведь о нём сейчас говорят стены. Он разговаривает с морем, он хочет его приручить. «Говорящий с богами, как правило, немыслимо одинок» Лухан знает, что он одинок в своей любви. Всё, что у него есть – это обрывок снимка. Тот немотой своей разъедает душу, но он не может перестать любить. Это не в его власти. Хань тянется за снимком и прижимает его со всей силой к груди, словно хочет, чтобы тот врос в него, растворился и пробежал горячей кровью прямо в сердце. Он будет пить свои стихи до тех пор, пока пепел не утолит его страданий, пока пепел не превратит его в такой же чёрно-белый снимок с ослепительно прекрасной улыбкой. _________________________________________________ *Эрато - муза любовных песен. Одна из девяти муз-сестер, богинь наук и искусства.