The chronics of spirit

Кай, разумеется, очень странный, особенно когда убил или только планирует убить. Он превращается во что угодно, а когда в себя, то под взглядом его пустота, темнота, ничего совсем не осталось. Загляни в его глаза, утони, растворись – ты узнаешь, что будет не легче. Иногда он спит, иногда убивает, иногда ломает других, чтобы что-то доказать себе. Но Кай всегда возвращается в свой подвал и падает в кресло, как на трон. Буквально со всех сторон слетаются чёрные твари. Он царственно снимает с себя чёрную рубашку и садится ближе к огню камина. Тело его покрыто царапинами (кто знает?) от когтей или клыков. Но он слышит, как тени расступаются. К нему – обнаженному и даже ранимому, приходит душа Мина. Кай улыбается вежливо, вот-вот спросит, как дела – как подобает хорошему хозяину. Кай любит красивые души. Бэкхён удивлённо замирает, словно и не сюда вовсе шёл. Но перед ним лежит демон и, как ни странно, к нему бы прикоснуться, даже израненному. - Тебе разве не говорили, что сюда приходить опасно? - Мне говорили, что мне можно изведать всё. Думаю, сколько ещё пройти мне нужно, чтобы найти себя? - Садись, я напою тебя чаем. Бэкхён медленно садится возле огня, и тени приносят поднос, а вместо чая – вино. Бэкхён пьет. Вино странное, словно наполнено мыслями, не его – чужими, давнишними. - Под хороший напиток нужен хороший рассказ. Так что слушай. Я знаю, тебя мучает вопрос «за что?», ты должен знать, что я всему виной. С потолка капает. - Опять Чунми расстроился, наверное понял, что ты у меня. Бедный, ему стольких терпеть приходится. Так, о чём это я? О том, что во всём только моя вина. Ты пострадал потому, что мне нужно было избавиться от Мина - он очень кстати влюбился в русалку. Потом была кукла. Лухана рвёт от боли, а ещё, он больше не пишет. Его стихи вдохновляли Чондэ петь, а без песен цветам не воскреснуть, и Чанёлю Феникса не возродить. Чунмён погасил фонари и Русалке трудно будет сюда дойти. Чунмёну плохо, воет он от тоски. Высекает на теле моём новые шрамы. Крис не летает. Сидит на крыше, жалеет себя. Меняется ветер, а значит меняются судьбы. Сэхун тревожится, кружит, носится, не знает к кому первому броситься помочь. В окна стучит, воет протяжно. Бэкхён почти засыпает. Странное вино, что дал ему Кай, наполнило тяжестью. Боль удвоилась, и невыносимая тоска нитями пробиралась в сознание. Упасть. Выть. Плакать. Что душе ещё остаётся, когда она места себе не находит? «Кто же я? По ком так отчаянно скучаю?» У Кая глаза блестят. Он знает, что чувствует Бэкхён. Он заберет его себе. - Я хочу колдовством оживить тебя на страницах. Ты будешь огнём танцевать на пальцах ведьмы, целовать тёмной сталью кинжала тех, кто когда-то причинял боль. Будешь убивать мягким трепетом губ, в полнолуние плясать на могиле с тенями. Не бойся, Бэкхён, ты - душа, ты - свет. Ты будешь светить у меня ярче, чем прежде. Кай обнимал Бэкхёна мягким голосом, усыплял его, знал, что уснёт. И Бэкхён уснул. Демон поместил его в баночку, в которой когда-то хранились цветные сны. Повесил на шею и вышел встречать перемены.

***

Ветер дул, слабея при каждом своём порыве. Кай улыбался ослепительно мрачно. «Сэхун, мальчик мой, да ты совсем ослабел. Как тоскливо ты воешь». Угомонись. Смирись. В дальнем углу сада поскуливал Чанёль. Руки его были в ранах от ожогов, а он всё плакал, смотря на них. Раны жгли, болели. Больше не заживали. Феникс питается внутренним огнём, им же и обжигает. И только песня могла излечить. Все теряло свои силы, слабело, отчаянно таяло. Кай прислушался к шороху, что шёл за тысячи миль. Совсем скоро нечисть придёт и заполнит всё. Злые тени боялись фонарей, потому что те обжигали, а сейчас даже Чунмён не сможет их зажечь. Кай чувствовал, как темнота росла, набиралась сил, становилась большой, мягкой. «Мальчик мой, Сэхун, не плачь». «Раздели минуту триумфа со мной, стань моей тенью, ведь можешь. Что же ты так боишься, места себе не находишь?». Нечисть скоро придет. Плач теней – стражников тьмы-обитателей-дома, стихнет.