Сказать и услышать

Фили слушал, все-таки сев на скамейку и уже не стараясь внимательно за всем наблюдать. То, что брату прямо сейчас ничего не грозит, он уже понял. Да и потом... Едва ли решение Торина будет очень суровым — после такого разговора... Кили, более-менее успокоившийся, так и сидел у стола, почти лежа на нем грудью и локтями и подпирая одной рукой голову. Торин слушал сбивчивый, но понятный рассказ, никак не обращая внимания на совершенно не соответствующую этикету позу принца, только время от времени задавая наводящие вопросы — все так же спокойно и мягко, не вспугивая горькую откровенность. Рассказ о происшествии на постоялом дворе ничем не отличался от того, что Фили уже слышал, разве что подробностей было все-таки меньше. А вот все остальное... — Я был просто обижен и зол, — добрался Кили до последовавших за возвращением из Ардена событий. — Не знал, как заставить себя услышать... Фили, он... правильно все говорил, конечно. Так он всегда все правильно говорит. Только мне эти слова были... Мне казалось, он просто боится, что кто-то подумает, будто он вовсе не такой хороший и правильный. Тогда я и решил, что все равно его достану, как угодно. Хоть на скандал нарвусь, но из этой правильной скорлупы его вытащу... Ну и нарвался. Я же не думал, что будет столько шума, что кто-то начнет следить специально и сведения собирать... ожидал обычного нагоняя, ну, в крайнем случае ремня или розог... А когда понял, что все куда страшнее, было уже поздно. Фили... он думал, что я боюсь. Старался меня поддержать и утешить. Прав был, конечно... Он ничего не боится. А я... Мне даже не хватило сил не подавать голоса... Я трус и слабак... — Нет, — очень спокойно отозвался Торин. — Плеть и взрослые не все способны терпеть молча, а ты еще почти подросток. Это никак тебя не унижает, поверь. И вряд ли Фили был напуган меньше, чем ты. Но разве можно показывать страх, когда рядом младший брат? — Не знаю, — снова всхлипнул Кили. — Когда рядом старший брат — оказывается, можно... Я видел, какие у него были глаза, когда он услышал про тридцать плетей. Как он перед палачом держался, видел... И потом... Он ведь знал, что всю кашу я заварил, только не знал, что нарочно. И все равно еще меня утешал... вместо того, чтобы в лицо плюнуть и послать куда подальше. Что мне было делать, что?! — Признаться и попросить прощения тебе в голову не приходило? — Я не мог. — Это прозвучало уже совсем безнадежно. — То есть я так и хотел сначала. Думал, что он начнет мне выговаривать или упрекать, и я тогда скажу все. Пусть отругает, изобьет, отведет душу... Но он так ничего и не сказал, кроме того, что любит меня. А самому начать об этом говорить... Это было хуже, чем в спину ударить. Может, я бы и смог, но не в тот же вечер. Пока в себя пришел, потом мама нашим лечением занялась... Напоила успокоительным настоем и мазью заживляющей натерла. Я и задремал... Потом проснулся, от того, что они разговаривали. Мама и Фили... Решил, что не буду мешать, пусть разговаривают. И услышал, что он плачет... Он — из-за меня. Из-за того, что с ним так... И он все еще не понимал, почему так получилось. Это... хуже побоев было. Я таким дерьмом себя почувствовал... Он умолк, продолжая глядеть в стол перед собой. Торин, дав ему немного передохнуть, мягко подтолкнул: — Но ты все-таки рассказал ему, так? — Не сам рассказал. Он ночью куда-то ушел, потом вернулся, сказал, что подслушал твой с мамой разговор. Ну, что она благодарила тебя за нас, что мы легко отделались, еще что-то про то же... А потом вдруг в лоб спросил, чем меня обидел и за что я ему мстил. — И ты?.. — Я растерялся. Надо было сразу сказать «неправда», он бы отступился... А я... — Голос Кили задрожал. — ...снова испугался. Я никогда его таким не видел, правда... Думал, он меня просто убьет на месте... Фили слушал сбивчивый пересказ ночного скандала, прислонясь плечом и лбом к стене, прикрыв глаза, и его бросало то в жар, то в холод. Кили, дурень несчастный... Попрекал брата неуместной будто бы бессловесностью, а сам... — Может, и можно было что-то возразить, но у меня с перепугу такая каша в голове была... Фили, как понял, что я нарочно его подставлял... будто с цепи сорвался. Сколько бы чего я ни говорил, его только больше злило. А после того, как он меня со шлюхой из борделя сравнил... все слова ушли. Говорят, для любви нет преград, а тут... Значит, и правда ничего не было, только моя прихоть. Раз даже слов найти не могу, и не чувствую ничего, кроме страха. Я совсем растерялся, дернулся попросить прощения... — И?.. — И ничего. Фили сказал, что не может и не хочет прощать такое. Так тоже ведь правильно... Я не только ему, я и маме плохо сделал, и тебе... — Кили снова всхлипнул, и Фили придвинулся к занавесу. — Разговаривать он больше не стал. Велел отправляться спать, а утром идти к тебе и во всем признаться. — Так он тебя привел? — спросил Торин. — Или ты все-таки сам? — Сам, — совсем сник Кили. — Фили сказал, что у него теперь нет брата. Ну что я мог еще сделать, чтобы он меня услышал? Я ведь не умер еще, и у меня никого нет ближе, чем он. Да, я вел себя, как последний мудак, но я же хотел, чтобы он меня услышал, а не оттолкнул!.. — Он помотал головой, смаргивая слезы. Поднял на Торина несчастные глаза. — Я же не думал, что все так... Хотел досадить брату, а получилось, что посягнул на честь наследного принца. Я ведь не боюсь, правда. Если меня... за измену... может быть, Фили тогда простит?.. — Нет никакой измены, — тихо отозвался Торин, — Была бы, если бы ты и это умудрился вынести на публику. Но в этом Махал тебя уберег. Пока что ты именно досадил брату. Ни к чему делать из этого преступление против короны, но и достойным такой поступок никак не назовешь. — Я понимаю... — шепотом выдохнул Кили. — Ты меня накажешь? — Чем? — прежним тоном спросил король. — Какое наказание будет страшнее того, что ты сам над собой сотворил? — Не знаю. Все равно. Брата я уже потерял... но, может, он хоть зла на меня держать не будет? — Напрасно ты так говоришь. Кили, поверь мне, ты бы не услышал и половины того, что он выплеснул на тебя ночью, если бы он тебя не любил. И вряд ли твоя боль доставит ему удовольствие. — Нет, — мотнул тот головой. — Я же видел, что противен ему... Я ведь... не такой. Торин коротко вздохнул и выпрямился. — А вот это что-то новое. Почему ты вдруг стал «не таким»? — Ну... испытывать вожделение к мужчине — это же... — Ты прежде когда-нибудь испытывал подобные чувства к мужчине? — Нет, никогда. До тех пор, пока эти... — «Этими» мы еще займемся. Не так много в округе бродячих театров, и не в последний раз они появлялись в этих краях. Никакой гном не спустит такого, а ты к тому же принц. Но об этом позже. Женщины были у тебя? — Да, — шмыгнул носом Кили. — Правда, из людей... Мы... Фили водил меня в публичный дом в Ардене. — Понравилось? — Да, хотя они и не похожи на гномок. — Тогда о чем ты говоришь сейчас? В чем ты «не такой»? — Кили, тоже распрямившись, смотрел на него молча и непонимающе. Торин придвинулся немного ближе, ладонью накрыл его сжатые до белых костяшек руки. — Что ж, рассказал ты, похоже, все, теперь послушай. Наказывать я тебя не буду, достаточно вчерашнего. Да и нет в этом нужды. Ты причинил боль самому близкому тебе существу, за это жизнь накажет сама. — Жизнь? Какая жизнь?.. — Твоя, мой мальчик. Ты все еще жив, как бы тебе ни хотелось обратного. Ты оступился, но, милостью Махала, не успел сотворить ничего непоправимого. Не знаю, как и чем тебе аукнется совершенное, что ж поделаешь, но прятаться от последствий своих ошибок недостойно мужчины и воина. О горных реках, обрывах, ненужных стычках с орками и прочих способах удрать от ответственности не сметь даже думать, узнаю про такие поползновения — точно мало не покажется. — Но как же?.. — О том, что ты «не такой» — забудь и голову себе не забивай. Ты гном, такой же, как все остальные. Плоть капризна; некоторым из нас достается способность испытывать влечение не только к женщине. Здесь тема для отдельного разговора, для которого еще будет время и место, но сути дела это не меняет. Свои желания нужно уметь держать в узде, независимо от их природы. Будешь помнить об этом — никакая дурная блажь над тобой верха не возьмет. Теперь о главном... О тебе и Фили. Я не хочу, чтобы случившееся стояло между вами вечно. Вы слишком привязаны друг к другу, вы молоды, жизнь для вас только начинается, и ломать ее сейчас... было бы и глупо, и нечестно. — Я знаю, — тихо проговорил Кили. — Но что же делать? После того, что он сказал... едва ли он заговорит со мной снова. — Так ли? — возразил Торин. — Ты преувеличиваешь значение слов, рожденных болью и разочарованием. Все еще может измениться, если — если! — вы оба этого захотите. — Я хочу, — отозвался Кили. — Но и сам еще не знаю, как... — Не торопись. Подумай обо всем спокойно и без пустого биения себя в грудь. В том, что ты сгоряча наговорил Фили, доля истины все-таки была. Что же до остального... Я не говорю тебе — «забудь». Забывать нельзя. Запомни все, что случилось, раз и навсегда, настолько, чтобы никогда снова такого не сотворить. Но запомни для себя, и накрепко об этом молчи. Единожды сказанное перестает быть тайной, а сколько вокруг охотников чужими тайнами попользоваться, ты, думаю, уже понял. Всех с лестниц не поскидываешь. — Так это правда?! — вскинулся Кили. — Что этот посол... не просто так на лестнице оступился?.. — Правда. И это, пожалуй, худшее из всего, что произошло по твоей вине. Хотя и не скажу, что очень сожалею — нечего было браться за недостойное дело. Но не всегда все бывает так просто. Он неторопливо поднялся, отодвинув стул, и вышел из-за стола. Кили встал следом. — Дядя, я... в самом деле не пошел бы к тебе сам. Если бы не Фили... — Брат дал тебе хороший совет, пусть это и показалось свидетельством неприязни. Не приди ты до вызова, разговор мог сложиться совсем иначе. Легче ли стало тебе? Кили сделал три шага к нему, робко и неуверенно, все еще глядя в пол. — Ты... не сердишься на меня больше? — Нет. И не забудь попросить прощения у матери. — Торин дотронулся до его подбородка, заставляя поднять голову. — Ты запомнил все, что я сказал, малыш? Кили посмотрел ему в глаза, коротко вздохнул... и, шагнув вперед, обнял крепко, по-детски обхватив за шею и уткнувшись в волосы и воротник мантии. Чуть слышно выдохнул: — Спасибо...