Ледяная буря разума

- Прости, но это всё, что я могу для тебя сделать. Если тебе что-нибудь нужно, забирай. Голос Генри звучал решительно и твердо. Спокойствие и отчужденность разили во всем его поведении. - Ты точно уверен, что не хочешь пойти со мной ? Саймон неуверенно взглянул на друга, внутри уже как бы догадываясь об ответе , но все равно совершая последнюю попытку исправить положение. - Да… Да, я давно это для себя решил. Слишком уж я стал стар для подобных вылазок, Саймон. Трухлявому пню негоже спасать человечество. Слабое подобие прежней лучезарной улыбки заиграло на сжатых губах. Генри старался хоть как-то смягчить предыдущий ледяной тон, которым обдал приятеля. Наигранная решимость и спокойствие выступали в роли спасительной маски, в то время как в душе у Генри взрывались раз за разом сотни маленьких хирасимкок, дробящих плоть на тысячи кусков. Он понимал, что больше не увидит Саймона никогда, что это конец. Что возможно и конец его собственной жизни. Друг был последней надеждой, последней маленькой веточкой, соломинкой за которую он ухватился, спасаясь от пропасти, над которой висел все эти годы. Он всё это прекрасно понимал. Понимал и пытался не показать эту бездну отчаяния Саймону, выливать не него все то, что отравляло ему существование, не хотел испортить расставание, и вот в которой раз его спасало его строгое воспитание и былое одиночество, за годы искоренившее его страстную и эмоциональную ирландскую натуру. Благодаря им истинные эмоции проглядывались с трудом. Выдавала с головой лишь горькая печаль. Навсегда раскатилось гулким эхом. Какое же все-таки премерзкое слово ! А ведь Генри для себя давно это решил, еще до того, как его тишину подземелья разрезал неожиданный звонок. Пойти с Саймоном наверх, на волю, начать искать людей и пытаться выжить, отбросив все, что было прежде, и ,как наивный дурачок, пытаться жить заново – все это было бы неисправимой ошибкой, очередной попыткой оттянуть время от неизбежного, попыткой обмануть себя. А правда была такова : он не хотел жить в мире, где не было его семьи. Пусть даже в новом дивном мире. Даже сейчас, когда перед ним стояла благородная цель. Он бы решился на это ранее, но не теперь. Теперь было уже слишком поздно. Генри успел изгнить изнутри, оставив только оболочку прежнего себя, полностью изжив свою надежду. Теперь он был для этого слишком бесполезен, слишком стар, был в конце концов слишком измученным и уставшим. Но больше всего он устал от такого существования. Пойдя вместе с Саймоном, он был бы ненужной ношей на шее друга. А вешать бремя на него он бы себе не позволил. Все эти настроения и мысли носились бешеным штурмом, ни на минуту не затихая. Время шло и следовало вынести вердикт. Друг ждал. И тут до Генри дошло, что Саймон наверное никогда не поймет истинной причины его отказа, сославшись на его страх или что-то другое, совершенно ему не свойственное, и Генри оставалось лишь сожалеть, что в памяти Саймона он останется вот таким бесчувственным истуканом, который прогнал его из своей жизни. Тут Генри заметил, как Саймон дружелюбно протягивал ему свою руку для прощального рукопожатия, видимо Саймон решил все же уступить непреклонности решения товарища и под конец прогнулся под бессмысленностью собственных доводов. «Генри не исправить» -наверное думал он. Немного погодя, и уже Генри, как бы наблюдая за собой со стороны неуверенно протянул руку на встречу руке Саймона. Как же комично, как же глупо он себя ведет ! Резко встряхнув голову и оправившись от полусна, Генри бойко отбросил все свои манеры, понимая, как неуклюже выглядит сейчас его церемониальность, он шумно бросился обнять Саймона. Генри сжал его изо всех сил, как бы пытаясь как можно сильнее впечатать это мгновение в память и запомнить все- все до мельчайших подробностей. Саймон же даже немного просел от неожиданности и обмяк в его объятьях как тряпичная кукла. Придя в себя, Саймон прохрипел: - Генри, ты мне так все кости переломаешь ! Но в его голосе не звучала обида, он был рад, что расставание трудно не только для него. Правда, его замечание не было далеко от истины. В силе он всегда уступал Сэру, да и не стоит забывать, что тот пробыл половину жизни моряком, закалив себя и свои мускулы. Поэтому Саймон даже немного опасался за свой позвоночник, который предательски хрустнул от столь дружеского объятия. – Ну, все, хватит – хватит, мне тоже нелегко с тобой прощаться. Но поверь, за расплющенные органы я тебе «спасибо» точно не скажу ! Уже отчасти шутя, а отчасти и пытаясь вырваться из стального зажима, протараторил Саймон. Генри, к счастью, вовремя ослабил хватку и уже вернув себе былую выдержку, будто опомнившись от содеянного, виновато рассыпался в извинениях. Саймон на его извинения лишь отмахнулся рукой, как бы ни в чем не виня товарища, но в то же время украдкой осторожно растирая гудящие ребра и плечи.

***

Генри неотрывным взглядом провожал удаляющуюся фигурку друга, постепенно превратившуюся в черную точку вдали. Сам Генри теперь стоял на пролетке, у входа в свой подземный лабиринт. Ему был открыт вид на поверхность, но он не перешагивал порог, оставаясь внутри. Он вдыхал воздух «высшего мира», к которому сам когда-то принадлежал, и от которого сам себя изолировал, предавался воспоминаниям. Он любовался небом, начинавшим окрашиваться закатом. Генри сравнивал себя со слепым кротом, который всю жизнь жил во мраке, и теперь вылезшим из норы и впервые обредшим возможность видеть. Первое, что увидел Генри за столько лет, был закат. Закат. Он было и забыл как это красиво ! Небо тонкими струйками извивалось, тут оно пылало пожаром окрасив себя в темно –оранжевый, тут напоминая Генри море, переходило в лазурный, а на востоке зеленело изумрудным. Краски в жизни не связные и не подходящие друг другу, на небе преображались и гармонировали невероятно. Зрелище было фантастическим. От великолепия увиденного хотелось плакать. И все же Генри старался долго здесь не задерживаться, пытаясь не растерять всю решимость. Он повернул к себе, в столь привычную темноту и нажал на вызов лифта. Опустился на самый нижний этаж, где располагался его кабинет. Полностью выполненный из каких-то сплавов металлов, он напоминал одну из лабораторий, в которой они исследовали Саймона. По всем сторонам виднелись какие-то аппараты и всюду мигали разноцветные кнопки. Генри прошел дальше, открыв дверцу шкафа, которая явилась потайным ходом, и шагнул внутрь. Это оказался проход. Он попал в небольшую комнатку, отличную от всех комнат его подземелья, здесь все предметы убранства заключались, дай бог, в трех- четырех предметах, что было явно не типично для эстета Генри. Взгляду зрителя представал одинокий стол, небольшой металлический комод, кожаный стул на колесиках. Единственное, что заполняло все стены и то, что разнообразило эту пустоту, были бесчисленные мониторы, на которых передавалось изображение с камер. Генри зло плюхнулся в сидение кресла, опустил ладони на прохладный металл стола. Спокойствие слезло с его лица, как облупившаяся краска и сквозь трещинки пробрался страх. Зажав голову в тиски, он поддался тревоге. Его отчаяние вылезло наружу, как загнанный зверь, почувствовавший свободу. Ничего поделать с собой он больше не мог. Руки в полумраке, освещаемым лишь светом от экранов, нашарили ручку комода и привычным жестом потянули ее к себе. Ящик покорно выпотрошил свое брюхо, явив Генри то, что он искал. Фотографию в дорогой рамке да небольшой футляр, оббитый слоновой кожей и инкрустированный изумрудами. Подарок из Индии, купленный им для его сына в одном из многочисленных путешествий. Это был револьвер искусной работы, коллекционный. Скорее всего, принадлежал какому-то радже, в чем Генри не был точно уверен. Смотря на любимые лица, тех, что уже не вернуть, зажав фотографию в одной руке, и, чувствуя тяжесть и холод металла в другой, он сделал то, что миллионы раз прокручивал в голове, и то о чем мечтал все эти года. И вдруг тишина, окружившая его подземный дом, впервые за всё это время разрушилась криком испуганных птиц, разлетевшихся прочь, отдав последнюю честь сэру Генри.