Не сломаться

Дождь шумел, бился в окно. Эстебан никак не мог успокоиться, не мог заставить себя не плакать. Чем больше приближалось время расставания, тем тяжелее ему становилось на душе. Он пытался справиться с собой, но то, что он заглушал в себе умом, вырывалось наружу в снах, за которые утром он начинал ненавидеть себя. "Да как я могу, как мне вообще приходит в голову думать о Дике ТАКОЕ - сейчас, когда он с опаской относится к каждому невинному прикосновению?! Чем я, в таком случае, лучше тех ублюдков?!" А сны не оставляли его измученный мозг. Горячие. Жаркие. Волнующие. В этих видениях глаза Дика темнели не от страха и боли, а от желания. Алый румянец на щеках, дыхание глубокое и частое, и - "Обними меня, пожалуйста!" – не отчаянно-безысходной просьбой человека, которому не к кому больше идти со своей бедой, - а нежно... только начало любовной игры. Эстебан еще не простил себе того, что Ричард все это время был для него привлекателен. Всегда. Даже измученный, избитый, истерзанный. Даже всхлипывающий и с распухшим от слёз лицом. Бывало, когда он сам лечил любимого, смазывая раны, помогая в самых интимных вещах, Дик безразлично-хмурым тоном спрашивал: "Ты что, мной не брезгуешь?". Приходилось с таким же деланным безразличием твердить: «Нет, с чего ты взял…». Не объяснить же словами, как это, что это. Не сказать: "Я люблю тебя, а любимый человек прекрасен всегда". Звучало бы слишком пафосно. Да и не подходящее было время для таких признаний. А когда оно будет подходящее, когда?! Он не мог никуда деться от всех этих чувств. Не мог заставить себя забыть ночь в Старой Галерее, и как Дик прижимался к нему, как цеплялся за его плечи и плакал. Такой растерянный и беззащитный, и в то же время... Ох... Запах волос и кожи, такой тонкий и неуловимый, такой волнующий. Горячие ладони. Голос. Неееет! Не думать о таком - сейчас. А Дик снился ему в снах, от которых мурашки шли по коже и разливалась по телу обжигающая тяжесть. И бывало, проснувшись среди ночи, ругая себя последними словами, Эстебан ласкал себя, представляя себе, что это Дик сам, по своему желанию, прикасается к нему. Наутро грызло чувство вины, выливаясь в мерзкую злость на себя и всех вокруг. …Дождь барабанил по стеклу. На душе было мутно и страшно. «Скоро всё это закончится. Скоро мы возможно расстанемся и возможно надолго. Как у Дика сложится судьба дальше? Уберечь бы его, защитить…» Эстебан с тоской подумал о том, что услышал, когда навещал родителей – кардинал не очень желает видеть при дворе оруженосцев из семей Людей Чести, а присутствие Ричарда Окделла в Олларии вообще недопустимо. Скорее всего, каким бы ни был результат экзаменов, Дик с позором вернется в Надор. «Это добьет его окончательно. Это же тот еще вепрь, да еще и начитавшийся и наслушавшийся всяких глупостей, что опасно вдвойне. С него станется вообразить, что его никто не принял, потому что все узнали о тех издевательствах в подвале. Вдруг он снова решится что-то с собой сделать, а меня рядом не будет?!» Юноша вздохнул, вытер слёзы рукавом рубашки, попытался думать спокойно. «А что, если я попрошу дядю принять Дика? Губернатор провинции Эпине – все же не самый последний человек среди Лучших Людей, чем плохо быть его оруженосцем. А жизнь на юге пойдет Дику на пользу». Но за этой мыслью последовали другие, менее приятные. «Как я объясню дяде, почему меня тревожит судьба Окделла? Ладно, могу не объяснять, пусть считает что это мой каприз. Но как отнесется его окружение к тому, что наша семья, можно сказать, приняла под свое покровительство Человека Чести?.. Нет, вряд ли Дику будет безопасно у нас. Вдруг еще кому-то придет в голову причинить ему боль?..» Дик… Прикосновение пальцев к щеке до сих пор будто жгло огнем. «Ты плачешь. Почему?..» Если бы только можно было сказать, почему!!! *** В углу что-то противно заскреблось. Дик вздрогнул от отвращения. Крыса. Он вспомнил о том, что крыса вылезала из угла и в первый его вечер в Лаик. Вспомнил, как загадал, что если убьет крысу, то Талиг снова станет Талигойей. Серо-бурая тварь с длинным голым хвостом стояла столбиком у порога, сложив на груди передние лапки, до отвращения напоминающие человеческие ручки. Она была у себя дома и никого и ничего не боялась, а зря! Юноша наклонился и ударил крысу книгой. Тварь метнулась, дернулась и цапнула его за руку. С огромным усилием он оторвал мерзкое животное от себя и швырнул в угол. Ранка на руке болела немилосердно. Закатные твари! Дик с сожалением подумал о том, что до церемонии осталось совсем немного, ранка не успеет зажить. Угораздило же – крыса укусила его за правую руку. Ну почему?! Теперь придется, наверное, попрощаться со всеми планами на предстоящий Фабианов День. С горькой усмешкой юноша вспомнил чувство обиды, нахлынувшее, когда кузен сказал ему, что вряд ли кто-то из Людей Чести осмелится взять его в оруженосцы – им невыгодно идти против воли кардинала. Вспомнил свои мысли о том, чтобы в этот день убить Дорака или Первого Маршала и самому умереть за Талигойю, смыв позор именно так. Ничего этого не будет. «Я виноват. Я сам во всем виноват. Я не могу ни жить, ни умереть как Человек Чести. Я полное ничтожество!»… **** Рассвет Фабианова Дня выдался какой-то мутный и суматошный. Дик быстро, дрожащими руками навел порядок в комнате. В последний раз убираться в этой келье. Уже вечером ждет совсем другая обстановка. Рука под наспех сооруженной Йоганном неловкой повязкой ныла тупой болью. «Может быть, хоть один удар кинжалом мне удастся? Только бы оказаться поблизости или к кардиналу, или к Ворону… только бы…». Голова кружилась. За завтраком Дик не смог ничего съесть. Еле влил в себя чашку паршивого шадди. Часы в столовой тикали монотонно и уныло. - Волнуешься? – спросил Норберт. Юноша пожал плечами. - Как рука? - Нормально. Ничего страшного. Дик отвел взгляд в сторону, уставился в облезлую стену, наконец решился и украдкой посмотрел на Эстебана. Тот еле заметно улыбнулся – юноша так и не понял, ему или каким-то своим мыслям. Тик-так. Тик-так. Их созвали и построили, как коней, которых выводят на торг. «Только не оглядываться», - велел себе юноша, выходя за ворота «Загона». Кривые улицы, толпы людей. Дик чувствовал себя лошадью, выведенной из тихой стайни в большой, шумный и враждебный мир. Когда они уже приближались к площади, в толпе, совсем близко, ужасно близко, как ему показалось, юноша увидел мужчину с грубыми чертами лица. Дику показалось, что именно на него мужчина показывал пальцем своему товарищу, бормоча непонятные слова и смеясь. К горлу подкатил липкий и противный страх, по телу пробежал отголосок прошлой боли, обоняние будто наяву ощутило запахи подвала – плесень, сырость, вонь немытых тел. Жир и грязь. Рыжий дворянин в парадном облачении – кажется, распорядитель церемонии – подошел, прикоснулся к плечу, поднес к лицу открытый флакончик с нюхательной солью. - Унар, с вами все в порядке? Держитесь, вы же не девица. Всё. Отступать было некуда.