И возвращается ветер...

*** Гонсало, задыхаясь от бега и радости, вихрем взлетает по узкой потайной лесенке в башенку на крыше дворца – гнездо там устроено у Вороненка. Уф! Хорошо! Попёрли дриксов от Альвеары! Попёрли! Попёрли!! От папы и от эра Ульриха донесение прилетело. Не через эра Эдварда – лично в руки. Дор Мориц, капитан Карои привёз, тот самый, который тогда на винтокрыле на клумбу… Ну то есть, докладывал-то не сам Мориц, а полковник Хайме Дьегаррон, чей полк прикрывал подступы к столице со стороны Фрамбуа. Потому что дор Хайме сам видел, как всё началось. Вышла, говорит, у дриксов между собой какая-то неразбериха – судя по всему, кто-то что-то напутал то ли с сигналами, то ли с приказами. Теперь уже сам Леворукий не раскопает, кто виноват, а только дриксы из Фрамбуа вылетели среди ночи, как пробка из бутылки, и ринулись всей толпой прочь – как позднее выяснилось, на северо-запад, на Мерган. Через Мергу вброд. Многие потонули – в темноте, в давке, да и не зная толком этого самого брода. А кто через реку перебрался с грехом пополам – врезались во фланг своей же пехоте. Те, опять же, не разглядев в предрассветных сумерках, открыли огонь – не иначе, подумали, что это талигцы на прорыв идут. Кавалеристы из Фрамбуа давай в ответ стрелять и рубить – решили, что на противника напоролись. Поистине, сир, с этаким врагом и нашего наступления не надобно – сам всё устроил наилучшим образом! И теперь дриксы, насколько Карои разглядел с высоты, катятся на запад, и не сказать, что в стройном боевом порядке. И наши пошли в наступление, даже и приказа собераньего дожидаться не стали – папито сказал: глупо такой случай упускать! Соберано бровь этак приподнял: как это так, принц сам распоряжается! – но ведь не трубить же ему было ретираду! Но это как же надо было дриксам напутать с приказами? Чтобы они – вот так? Ну – нет, если бы пришел приказ отступать вместо наступать, пусть бы и ночью, тогда дриксы бы просто встали, собрались, построились, да и поехали бы себе обратно на северо-запад. Они ж солдаты всё-таки, а не олени какие-нибудь, чтобы не разбирая дороги кидаться куда попало, если их кто-то напугал. На-пу-гал. Точно. Вот оно. Дриксов кто-то напугал вусмерть. Разузнать бы кто… *** Разузнать удалось только поздно вечером. Ментор подопечного уложил, укрыл, спокойной ночи пожелал – и сам спать отправился. А Гонсало, чуть дор Аугусто за дверь, вскочил, живо оделся, из подушек с кресла куклу в кровати соорудил, чтобы если кто заглянет, то подумали, что герцог на месте, – и шасть в потайной ход! И бегом по лестнице вниз! Зачем так рано ложиться, когда в кордегардии гораздо интереснее! Гвардейцы хорошие. Молодые, веселые, с ними и посмеяться, и побеситься можно, и в карты перекинуться, Гонсало уже немножко умеет – и в тонто, и даже во вьехаррон! И касеру ему как-то раз дали попробовать – он попросил, чуть-чуть, глоточек, просто любопытно было, что это такое. Ну и дрянь оказалась – хуже лекаревых микстур от простуды. И как взрослые ее пьют? А еще, если сидеть тихо, чтобы забыли, что ты тут, солдаты, бывает, всякие интересные истории рассказывают. А в тот вечер теньент Мартинес потихоньку рассказал, будто теньент Хименес, порученец полковника Дьегаррона, в трактире ему, слегка перебрав кэналлийского на радостях, что гусей погнали, шепотом поведал, будто вышло ночью из старой столицы, не к полуночи она будь помянута, целое войско закатных тварей, одна другой страхолюднее, походной колонной по трое! А над ними – вОроны, вороны! Огромная стая! И все прямиком во Фрамбуа! А привел это войско – не поверите, почтенные доры! – мальчишка, лет двенадцати, который в Грантвиле в полковой фургон залезть ухитрился, на фронт, видите ли, бежал, герой кошачий! Как бишь его там… а, вот, вспомнил, Алваро Аррохадо! А потом, уже днем, когда бегущих дриксов преследовали – видели: лежат вперемешку гуси, да не застреленные – загрызенные, и скелеты – где лошадиный, где собачий, а где и человечий... А чуть ветер дунет – рассыпаются кости в прах и пыль, будто и не было их. Ну тут все, конечно, в хохот: мол, это надо ж было Хименесу так надраться! И напрасно. Раз дриксы испугались – значит, было чего. Паники у нормальных людей, а тем более военных, просто так не бывает. А вот закатные твари – бывают. Иначе – чья чешуйка Гонсало тогда от дедова ремня спасла? Неплохо бы познакомиться с этим Алваро Аррохадо… …Но, твари там или не твари, а в войне наступил перелом! Дриксов гнали. По всем фронтам. Соберано Родриго стоял на трибуне, наскоро сколоченной на площади Сан-Фернандо, держа за руку внука – чтобы не удрал по своему обыкновению куда-нибудь, ибо регламент регламентом, а охота пуще неволи! – и смотрел, как шагают по старой, еще времен Рокэ Третьего, брусчатке батальоны – мальчишки, зелень безусая! – цокают эскадроны, ползут, лязгая гусеницами, оставляя позади облачка черного вонючего дыма, серые бронированные чудища – изобретение Рихарда Литенкетте, и сам эр Рихард, исхудавший, с ввалившимися глазами после очередной бессонной ночи за кульманом, высунувшись наполовину из люка головной машины, улыбался устало и отдавал честь, и на серых шершавых боках у железных махин было черной краской выведено: «Жарь гусей!», «На Эйнрехт!», «За Альтенберг!», «За Хексберг!». Время от времени соберано кидал быстрый взгляд по сторонам и назад: так, Гонсалито пожирает глазенками серые железные коробки – не иначе, прикидывает, как бы по-тихому улизнуть и просочиться к танкистам, чтобы рассмотреть хоть одну машину поближе. Предупредить Аугусто. Да и Рихарда тоже, чтобы смотрел в оба, а в случае чего вернул малыша во дворец… ну, хорошо, так и быть, устроив перед тем экскурсию, ибо лучший способ утишить любопытство – удовлетворить его! Принцесса Хельга смотрит на парад – на лице дежурное светское выражение, как у куклы. Не поймешь, нравится ей зрелище или нет. Спроси – конечно, скажет: безумно нравится, государь! Супруге наследника должно нравиться всё, что устраивается в день рожденья соберано. Стоит – вот хоть бы проблеск мысли в глазах! Тьфу, каррьяра. Тоже – раз, и кинула на свекра быстрый взгляд. И снова реснички полуопущены – поди разбери, что у нее на уме, у этой каданки… Взглянула… Серые глаза. Серые. А ведь были голубые! Или это освещение? И маленький розовый шрамчик слева на подбородке – откуда? Свежий. А ведь не было. Чудеса закатные. А в разумно устроенном государстве никаких подобных чудес не должно быть. Тем паче – в военное время. Разберемся. И с Хорхе, то есть капитаном Муэртесом, разберемся. Вот вручим ему на вечернем приеме орден Ворона – а после, удостоив беседы наедине, спросим: с чего это вдруг его с товарищем, да-да, вот с этим красавцем, младшим сынком генерала Карои, вдвоем видели в эсператистской церкви на Лэкдемийской? Эдвард говорит – беседа со священником весьма смахивала на таинство венчания! Нет, если человек способен, сев на вынужденную в глубоком тылу противника, угнать у этого самого противника самолет, притом полный штабных бумаг, – Леворукий с ним, пусть кискискает к себе на кровать хоть всех закатных котов разом, не то что без пяти минут кавалера Талигской розы, вынудившего сесть за нашей линией фронта не кого-нибудь, а герцога Руперта Фельсенбурга, младшего сына кесаря и лучшего истребителя в Дриксен! Однако же, все равно обидно. Будто одного гайифца недостаточно было в семье! Кстати, о гайифцах: партизанским отрядом, к которому прибился Хорхе – или, если ему угодно, капитан Патрисио Муэртес – командует Рамиро. И командует, судя по всему, неплохо. Да и Алонсо – в первом десятке в списке отличившихся в Хексбергском сражении – говорят, будто каждому выпускнику Ротгеровки горная ведьма ворожит… Вон они, оба братца, один на правом, другой на левом краю трибуны… поглядывают друг на друга. Ничего, кэридос, наговоритесь еще… …«Тьфу, кошки бесхвостые! Да когда ж он кончится, этот закатный прием!» – Гонсало поморгал, тихонько шмыгнул носом и старательно сделал полагающуюся по протоколу чинную и скучную рожицу. Ну сколько этот кошкин соберано может сидеть на троне и слушать, как всякие Мэйны, Манрики, Рафиано и Валмоны с поклонами и расшаркиваниями повторяют одну и ту же сиропную чушь! Вот мозги у него не слипаются от этого сиропа? У дора Филиппа явно слиплись – по глазам видно, и у дора Эмилио тоже. А вот эру Эдварду, похоже, самое то! Скорей бы уж все отболтали – и сели за стол, а когда ужин будет в разгаре, может статься, про Гонсало и подзабудут, и можно будет улизнуть на кухню, а там, если хорошенько умаслить Кончиту и Силету, можно разжиться чем-нибудь вкусненьким. Но нет, сегодня никаких пирожных! Сегодня нужны вяленое или копченое мясо, рыба, сухари, вино – то, что легко нести и не обязательно держать в холодном погребе. В «норе» под гротом, что в Саду принцессы, съестное с нетерпением ждут… Это третьего дня, вечером, Гонсало, отделавшись от ментора, отправился на тайную прогулку, наметив обследовать очередной ход. Разобрался, как замок работает изнутри, несколько раз проверил. Высунулся осторожно, огляделся – никого. Узнал место. Ничего стратегически важного, но на всякий случай запомнить стоило. Стал искать, как дверь открывается снаружи. Не сразу, но нашел. Запомнил. Даже камешком на стене внутри выцарапал. Хотел уже возвращаться – и тут со стороны Валмонского донесся шум, топот и ругань. Кто-то удирал – кого-то ловили! Гонсало нырнул было в подземный ход – но любопытство пересилило, мальчик вылез, оставив дверь приоткрытой, осторожно подкрался ко входу в грот и навострил уши. Грохот, звон разбитого стекла, истошный женский визг… и опять… Да что же там такое?! Маленький герцог тихонько, на четвереньках, выполз из грота и, раздвинув подстриженные кусты – увидел! Из окна того крыла, что выходило на Валмонский и куда он в приснопамятное утро просачивался, стоя на плечах дора Себастьяна, выскочил кто-то худой, русый, в лохмотьях, а за ним другой, черноволосый и крепко сбитый, и со всех ног помчались прямо по газону и клумбам – к кошкам все труды бедного дядюшки Пако! – перемахивая через низкие, тщательно подстриженные живые изгороди. Ближе, ближе… Ох, каррьяра! – Дор Ларс!! Ларс-Ренкваха!! Сюда, скорее! – Малыш?!! Лукас, давай сюда, шевелись мигом! Они, все трое, Гонсало – замыкающим, успели нырнуть в темный ход за миг до того, как снаружи затопотали подкованные сапоги гвардейцев и раздался как всегда холодный и спокойный голос Айзенхерца, осведомлявшийся о причине шума и беготни. Гонсало осторожно закрыл дверь…