И возвращается ветер...

…Мальчишка лет двенадцати, тончавый, смуглый, черноволосый, в протертых на коленках черных штанах и синей рубахе – рукава закатаны, полы затянуты на голом исцарапанном пузе узлом – сидит верхом на церковном низком заборе, из серых камней сложенном, и смотрит, притенив рукой глаза, как по главной улице Грантвиля на север, в сторону Ронсеваля снова с утра поранее тянутся, тащатся, топают и трюхают войска – пехота, кавалерия, пушки за фургонами катят, большие колеса на булыганах подскакивают. Мальчишка, навострив уши, ловит долетающие обрывки разговоров: так, фронт, значит, все-таки отодвинули, отодвинули от Альвеары, на три хорны – ну, почти на три! И держатся наши. Но из последних сил держатся. А он, Алваро Аррохадо, как дитятко малое, сидит тут, на юге, где тепло и безопасно, хотя ему уже почти двенадцать! И вообще, что это такое, мать и дядя Хесус только и знают: туда не ходи, с тем не разговаривай, этого не делай, сиди возле маменькиной юбки, как пришитый. Алваро – не маленький! У него, вот, нож есть. И стрелять его научил дядя Хесус. А папито когда последний раз присылал денег? Алваро уже и забыть успел. И мать вчера поздно вечером плакала: как прокормиться? У дора Хесуса тоже таллы с рассветных небес не сыплются – пенсию по выслуге лет только и знают урезать да задерживать! Хорошо, что ли, обузой быть? А в армии мундир дадут, и коня, и кормить станут три раза в день. А если отличиться так, чтобы наградили – так и денег отсыплют. Мать не отпустит. Нипочем. Сырость разведет и крик поднимет. Этих дам слушать… А, да пропади оно всё! Мальчишка ящеркой соскальзывает с забора, подбирается к обозу, который как раз встал перед перекрестком, и, дождавшись, пока усатый возница отвернется, взбирается в крытый выгоревшей зеленой парусиной фургон… * – Ну, и что это у нас тут такое? И откуда это вылезло? – Из фургона, дор полковник. – И как ты там оказался? – Залез втихаря, дор полковник. Пока дор Верхильо отвернулся. Это ж быстро. Но дор Верхильо не виноват! – Просто прелестно! Нет, капитан, вы слышали? Он, видите ли, втихаря залез! Можно подумать, мы в Тарнику на пикник едем… И где же вы, сударь, изволили к нам присоединиться? – В Грантвиле, дор полковник. «Квальдэто цера… Только детскую в обозе развести не хватало!» – Хайме Дьегаррон тяжело вздохнул и потер виски кончиками пальцев. Полковник не выспался, у него болела голова, перед ним на походном столике громоздилась куча бумаг и бумажек, из которой ехидно высовывало угол со сломанной тяжелой сургучной печатью очередное послание из столицы, дора Хайме с утра осаждали интенданты, порученцы, эскадронные – и все, конечно же, с неотложными делами. А тут еще это чудо выпрыгнуло, как кот из корзинки. И ведь пряталось же где-то от Грантвиля чуть не до самого Мантье, и ни разу дору Хайме на глаза не попасться ухитрилось! Подрастет – станет неплохим разведчиком. Если удастся подрасти. Война есть война, и там, молодой человек, знаете ли, постреливают. Что? Будете полезны? Картошку чистить умеете, и даже варить? Вот как, и о стрельбе и верховой езде имеете представление? Ладно, будет случай – проверим. А пока, коль скоро дор Верхильо допустил твое… кхм… появление – будешь у дора Верхильо личным вестовым. Да, господа офицеры, ни у кого нет, а у Верхильо Мендеса – будет. Потому что рядовой Мендес сам своим ротозейством накачал себе на голову этот дар Леворукого, как бишь там тебя звать? Алваро Аррохадо? Впрочем, не суть важно. Так рядовому Мендесу и передайте от меня! Но если нагрянет ревизия – ни я, ни кто другой ничего не видел, не знает и не ведает! Всем ясно? Ясно. Разрешите идти? Идите, молодой человек. Малолетнее кошачье отродье вытянулось в струнку, отсалютовало, сделало налево кругом – и вышло из палатки. За ним – остальные. Вот и ладно, подумал дор Хайме, берясь за бумаги. Теперь – ждать. Как-нибудь всё утрясется. Всегда как-нибудь да утрясается. Даст Анэм, доберемся до Альвеары – а там, вполне вероятно, после первого же авианалета не будет уже ни полковника, ни полка, и сама Пегая не вспомнит, что крутился у них между фургонами чернявый малец, у которого на лбу литерами в три бье было выведено: Алва… …Дриксы собрались наступать. Дня через два. От силы через три. Так разведка донесла. Готовятся. Войска стягивают. Дриксы свили гнездо во Фрамбуа и оттуда замышляют марш-бросок на Альвеару. Вот только сначала им придется иметь дело с Дьегарроном и его парнями! И в том числе с Алваро Аррохадо, кто бы и кем бы в лагере мальчишку ни считал. Алваро не хуже других. Алваро тоже будет драться. Только оружие нужно настоящее, не короткий кинжальчик, который дор Хесус подарил. Алваро просил у дора Верхильо – тот выругался и сказал, что не положено. Ничего. Алваро вот возьмет и сам себе всё, что надо, положит. Вот только как? Из фургона с карабинами вытащить? Пробовал, и не раз – получил от лысого капрала Санчеса по шее: мал ты, говорит, воевать! Ничего, что-нибудь придумаем. Алваро оглядывается. Диспозиция ясна, как «лэйе Анэмэ»: впереди – Фрамбуа с дриксами, позади… Оллария. Старая столица. Там сейчас никто не живет, одни твари изначальные. Когда на прошлый Излом смута началась, так они и поналезли – дор Хесус рассказывал. А как поналезли, так нормальные люди оттуда, ясное дело, поубегали кто куда, в чем были поубегали, и всё добро побросали… Всё добро. Выходит, и оружие тоже. И если оно лежало где-нибудь в комнате, не под дождем – а в запомоенной тварями столице и дождик-то, говорят, не идет, брезгует – тогда… Если не наврал тот рыжий сержант, то нечисть раньше полуночи не показывается, и за ворота городские ей ход заказан. А дор Хесус говорил, что нечисть боится рябины, ругани, смеха и четверного заговора, а еще от нее святого Рокэ хорошо поминать. Сейчас еще поздно темнеет. Если дернуть туда после вечерней поверки… То до полуночи вполне можно успеть! *** Темнеет. Пустые, пока пустые, дома хищно глядят вслед Алваро черными дырами, оставшимися на месте окон, скалятся дверными провалами. Пора бы и возвращаться. Но не с пустыми же руками! Обойдя площадь и постояв в задумчивости у входа в развалины, некогда, очевидно, бывшие ратушей, мальчик направляется вверх по широкой улице. Богато люди жили – не дома были, дворцы! Постройки при них были. Сады. Вот сюда, наверное, есть смысл наведаться. Ворота, кованые, ажурные, остались закрытыми – похоже, отсюда не удирали сломя голову, а в полном боевом порядке производили тактическое отступление. Всё, как было – и даже стекла в окнах кое-где уцелели. А на табличке, что к столбу ворот прибита, еще читается надпись: «У…ца… М…оз». Та-ак… Если поставить ногу вот сюда, на лапу чугунного ворона, а руками уцепиться за его же крыло и клюв… Готово! А теперь поищем, как в дом просочиться… Быстрым шагом обойдя особняк и заключив, что выбитое и распахнутое окно на втором этаже и почерневшее толстое дерево рядом как нельзя лучше годятся, чтобы осуществить задуманное, мальчишка ловко карабкается на ветку, перебирается с нее на подоконник – и спрыгивает на ковер, подняв облачко пыли. Оглядывается. Есть!! На стене, на облезлом и выцветшем синем шелке, чуть выше клыкастых веприных голов висит, поблескивает, манит – она! Сабля. Настоящая морисская, наверное. Как в книжке! И как ее доставать? Алваро пыхтя и чихая от пыли, подтаскивает к стене, большое кресло. Влезает, примеривается – нет, мало. А если два кресла рядом и на них стул? И палку, которой задвигали шторы? Так-так, пойдет, непременно надо чтобы пошло! У него почти получается подцепить вожделенную саблю, когда кресло, бывшее антиквариатом еще круг назад, с треском проваливается… Первое, что услышал Алваро, очнувшись, еще не успев разлепить веки, – дребезжащий, какой-то ржавый звон колокола: било полночь! А приподнявшись и открыв глаза, встретился взглядом с парой лиловых глазищ, моргавших в углу. «Тьфу, каррьяра! Вляпался!» Тварь облизывается лиловым, длинным, как у змеи, языком, из пасти слюна капает, тоже лиловая, и светится, чтоб ее! Кома мьерда, ихо де пута! Тварь отступила, задрав морду и как-то даже обиженно глядя на него. Алваро пошарил вокруг себя – пальцы наткнулись на рукоять. Сабля! Свалилась все-таки! Ух, сейчас я их… Или лучше все-таки – в окно и ходу? Ему не сразу, но удается вытянуть из ножен клинок. Шорох сзади. Обернулся – ага, как же, в окно! На подоконнике тварь сидит, большая, с кожистыми крыльями и клювом, не то птица, не то мыша летучая. Крылья растопырила, шею тянет… А зря, что ли, Алваро в карманы рябиновых листьев напихал? Ага, что, получила? Ишь, морду скорчила! А тем временем из-под шкафа щупальце лиловое тянется – так саблей его! Ух ты, а она еще острая! Что значит настоящая морисская – хоть круг держит заточку! Тварь, что в углу, не лезет, выжидает, видно, пока другие сделают за нее всю работу. К окну прорвешься – она на спину прыгнет, как пить дать… И вообще, если драться, то Алваро до рассвета не хватит. А значит, надо просто сесть на пол, обсыпать кругом себя рябиной – и сидеть до утра. Рябины мало – круг охранный получается совсем маленький, только-только усесться, ноги поджав. Он сидит – а твари расселись вокруг, смотрят, принюхиваются, – ух и понабежало их! И из коридора, и в окно, и из шкафа парочка выползла. Но в круг не лезут: одна, с козьими рогами, сунулась было – вон, до сих пор чихает и трет морду лапами! У, закатники, святой Рокэ разрази всех вас! Ну, чего уставились, чунгос гатос? Чего вам надо? – Еш-ш-ш-ть… – Гол-л-д… – Ишь ты, еще и разговаривают. Голодные, закатники? Так меня на всех всё равно не хватит! – Е-ш-ш-шть… – Вете а ла чингада! – мальчик саблей отмахивается от мелкой летучей тварюшки, в предвкушении нарезающей круги над его головой. – Жр-р-ать… Пош-ш-шал-л-уш-ш-ш-та… – Фу-ты, ну-ты, какие мы вежливые! Так! – внезапно приходит ему в голову. – А гуси, то есть дриксы, вам на ужин не сойдут? А то вон, в полухорне от города, полный Фрамбуа гусятины, жри – не хочу! – Дрикс-с-сы… Жирр-р-но…. Вкуш-ш-но-о… Ты веш-ш-шти…. Мы ж-ж-жа тобой… Мы выхх-х-оди-и-ить нар-р-руш-ш-ш-у… Ш-ш-ш-фобода!... – раздается визг, рык и шипение со всех сторон. Он идет – шаги гулко раздаются в ночном, мертво неподвижном олларийском воздухе. Впереди улица, темная и пустая, страшная, как кладбище. Даже страшнее – мертвые не кусаются, так дор Хесус говорит. А вот твари – могут. Запросто. Он спиной чувствует, как тварей позади становится всё больше – вылезают из окон, из подвалов, ползут из ворот… Дотянуть, дойти до городских ворот, а там – выскользнуть в щель, и ходу! А кто вслед сунется – рябины в глаза сыпануть! Хорошо бы, конечно, напустить эту ораву на дриксов – а вдруг на наших набросятся? Им же только бы жрать – плевать, кого! Ну вот, наконец-то. Тяжеленные дубовые створки, железные полосы покрыты ржавчиной. И луна ржавая. Еще пара шагов… еще… Сейчас… покрепче ухватить саблю… Черная тень, еще черней, чем окружающая его тьма, проносится над головой – ветер шевелит волосы. Ветер? Здесь?! Тень заходит на второй круг – обернувшись, мальчик видит, как, испуганно присев, замерли твари. Он глядит на ворота – на правой створке уселась огромная черная птица. Смотрит, наклоняя клювастую башку, то одним глазом, то вторым. Изучает. Ворон. Птица Алва. Но ведь вороны ночью не летают! Ладно, потом разберемся, удирать надо! «Разрази вас всех святой Рокэ!» – кричит мальчик, и со всех ног бросается к воротам. – Карр! – ворон полуспрыгивает, полуслетает со створки и оказывается прямо перед мальчишкой, преградив ему путь. – Карр. – Спокойно этак, повелительно карр – будто знает, что его все обязаны слушаться, и даже вон та страшила с волчьей пастью и пучком щупалец на заду. – Карр! – чудища приникли к брусчатке и глазищи позакрывали лапами. – Карр, – и цап сзади за штаны клювищем! Каррьяра! А вот и не клювом – а железной рукой за руку с саблей. И не крылья – а черный плащ. И не ворон вовсе – а пожилой мужчина, седой – но прямой, как стальной прут, и такой же тощий. Черные глаза, длинные волосы, связанные в хвост, черно-белая перевязь через плечо. – Ух ты… Святой Рокэ… – Святой Алваро. Могу я поинтересоваться, юноша, куда это вы собрались в столь малоподходящей компании? Мальчик рассказывает, старается, тщательно подбирает слова – еще не хватало, чтобы святой рассердился! Старый маршал слушает молча – и по лицу его не понять, сердится или нет. «А саблю все равно не отдам! Зря лазил, что ли?». – Ну что же, вижу, дурных намерений у вас не было, юноша. Соображения, впрочем, тоже. Ваше счастье, что вы по малолетству даже не числитесь в своем полку, в противном случае ваш командир… как там бишь его? Дьегаррон? Знавал я, помню, одного Дьегаррона, неплохой был офицер… Так вот, будь вы взрослым и принеси присягу, дор Дьегаррон вас бы попросту расстрелял за самовольное оставление части. Однако в принципе ваша идея военного союза со здешними, каррхм, обитателями, довольно неплоха, хоть и тактически не продумана. Как говорит самый младший из моих непутевых отпрысков, победу делают из чего угодно – хоть из утопленных младенцев, хоть из козлиного навоза. Из тварьего голода, полагаю, тоже получится. – Р-ряу-зу-мяу-ется! – раздается сверху. Оба Алваро оглядываются – на воротном столбе восседает, обвив себя пышным хвостом, большущий рыжий кот, светит зелеными глазищами, как двумя лунами. – Твар-р-и и др-р-иксы – интер-р-р-ес-с-сно, кто кого? – Ну что же, – говорит дор Алваро, – если и дор Ринальдо согласен, можно попробовать. Но одному вам, молодой человек, с этой, с позволения сказать, армией не управиться. Маршал запрокидывает голову и кричит в черное небо: «Карлос, Рамон, Рубен, где вы там? Все сюда!». И небо чернеет еще больше, и наполняется шумом крыльев – ух, сколько! Мальчик никогда не видел сразу столько воронов! А старый Алва командует перепуганным тварям: равняйсь! Смирно! В колонну по трое! Вперед шагом – марш!