И возвращается ветер...

– Так, – довольно кивнул Отец Скал. – Моль-зануду спровадили – теперь можно и делом заняться. Давай, потомок, выгляни – как тебе новые угодья? Дик высунулся из пещеры. Осмотрелся. Оказалось, что вход открывается примерно на половине высоты небольшой горы. Довольно пологий спуск вел на лесную прогалину, заросшую высокой травой. Вокруг, на сколько хватало глаз, простирался бор – шелестел, шуршал, шевелил и перебирал зелеными лапами, крыльями и щупальцами, как сказочное чудище – огромное, невиданное – но не похоже, что очень злое. Если прислушаться, можно было уловить журчанье ручья – а может, и небольшой речки, значит, вода тут есть, хорошо. А раз есть вода, то должна быть и всякая лесная живность. А в речке, наверное, и рыба водится… Хотя бы от голода надорцы не умрут! Судя по солнцу, время за полдень. Пока не стемнело, сходить, натаскать в пещеру хвороста, чтобы ночью греться у костра… – Не замок, что и говорить, но все-таки крыша над головой имеется, – прервал Диковы размышления Лит. – С остальным мы поможем. – Спасибо, отче, – отозвался Дикон, прикидывая, как же они все станут не жить – выживать здесь: женщины, дети, козы, пестрая кошка с кисиками? Охотиться. Запасать мясо на зиму – коптить на костре. Интересно, Том Смит капканы умеет делать? Ставить-то их Дик вроде как умеет – рыжий Лесли-лесник, муж Дженни, немного учил… А капитан Рут учил управляться с арбалетом – и это придется вспоминать: если им и впрямь из леса не выйти, то и пороха для ружей взять будет неоткуда! Капитан Рут. Он, верней всего, тоже, как матушка и сестры, погиб – только не совсем… – Отче Лит, скажи, пожалуйста, а что будет с надорскими выходцами? – Хм… – пошевелил усами Абвений. – По-хорошему бы следовало их упокоить… Но по мне, так лучше уж ходить по земле, чем лежать в ней, даже тому, кто более не дышит… Да и подданных у тебя не так много, чтобы разбрасываться ими. Выходцы еще пригодятся тебе. Охранять границы твоего Леса. Следить, кто через него ездит по тракту. Кто забрел в лес со злом и корыстью или по глупости – того завести в бурелом и в болото. А кто пришел по доброй воле, потому что больше места ему нигде в Кэртиане нет, – тому показать дорогу в Окделл-Хоул. Чтобы люди не выродились, нужно приливать им свежую кровь. Слышали? – повысил голос Отец Скал. – Да, да, отче… – зашелестели из темных коридоров не голоса – тени голосов, Дику показалось, что он слышит старуху Нэн… Наля… капитана Рута… – Окделл-Хоул, отче? – переспросил герцог. – Да, я бы дал это имя твоему новому дому. Думаю, самое то! Что ж, пусть будет Окделл-Хоул. Имя как имя. Не хуже прочих. – Так это что же, отче Лит? – подойдя ближе, отважилась подать голос скотница Лиззи. – Нам всем теперь с эром Ричардом вовеки обратно дороги нет? Абвений в упор взглянул на нее. Решительно покачал головой. Женщина недоверчиво смотрела на Отца Скал, теребя край фартука. – А тебе, Лиз, с чего назад-то приспичило? – бросил, как выплюнул, кузнец Том Смит. – Ты чего в Лараке, к котам облезлым, забыла? Галстук пеньковый с Савиньячьей вешалки?! – И то правда! – подхватили остальные. – Как-нибудь да выживем, и пошел он к жабам в болото, этот кошкин Талиг! – Ты только послушай! – Леворукий, неслышно ступая, подошел к Ричарду, положил руку на плечо. – Надеюсь, хотя бы на круг у твоего народа хватит решимости, а, Лесной герцог? Ибо такое прозвище, вернее всего, тебе дадут окрестные жители. – А что в этом плохого? – внутренне подобрался Дик. От Зеленоглазого веяло силой и опасностью, даже когда он ничего особенного не делал, просто был рядом. – Ничего, – золотоволосый пожал плечами с деланной беззаботностью. – Эр Чужой, – оставшаяся без присмотра Энни – на плечах, как воротник, кошка, в руках корзинка – подошла и взглянула Леворукому в лицо. – А можно спросить? – Можно, – улыбнулся тот. – А что, ты меня не боишься? – присел перед ней на корточки. – Не боюсь, эр Леворукий! – энергично помотала головой девчушка. – У меня ведь Пурри! И кисики! Четыре кисика! Вот! – И гордо сунула под нос блондину корзинку. Он каждого котенка вынул, посмотрел, погладил, почесал под шейкой, и матушку их трехшерстную не забыл. – Ого, и вправду – четыре кис… Э, нет! Кисиков у тебя три, а четвертая – кисонька! Но все равно, неважно – спрашивай, что хотела! И зови меня Ринальди. – Эр Лев… Ой, эр Ринальди… Так нам никому нельзя выходить из леса? Никогда-никогда? Чтоб Савиньяки не поймали? – Никогда, маленькая. И даже не в Савиньяках дело. Ты же про Шар Судеб слышала, поняла? Энни с серьезным видом кивнула, гладя котят. Ричард слушал, затаив дыхание. И все остальные навострили уши, даже выходцы. И Абвении, все Четверо, слушали. Перемигивались и улыбались хитро. Только Лит не изменял своей всегдашней серьезности. – Так вот, – продолжал Ринальди Ракан, – и вы, и эр Ричард, и Савиньяки – все делали то, что вам казалось хорошо и правильно – и толкали Шар, пока не закатили тварь знает куда. И теперь, чтобы все стало по-настоящему хорошо и правильно, надо повернуть Шар. – Повернуть? – не выдержал Дикон. – Но – как? – А так, – прищурился Ринальди. – Раз все несчастья Окделлов начались с того, что Алан убил ни в чем не повинного Рамиро, – значит, для исправления Судьбы нужно, чтобы произошло обратное. Чтобы Алан Окделл спас жизнь Рамиро Алве! – Ну уж этому точно не бывать! – громыхнул Отец Скал. – Что миновало, то миновало. Скорей уж Алва станет глуп как Окделл, и сам это признает. – Скорее Окделл сделается мудр и великодушен, как Алва, – рассмеялся Анэм. – Скорей Мирабелла Окделлская усыновит Вороненка, – проворчал Астрап, будто далекий гром. – Скорее Алва по любви изберет в супруги деву Окделл, – прожурчал Унд. И каждый раз в воздухе будто струна натягивалась – туго-туго, тронь – лопнет. – Поняла? – Ринальди потрепал по волосам растерянно глядевшую на него Энни. Та на всякий случай кивнула. – Ну вот. Как это всё исполнится, так талигойцам и откроется дорога в лес, а надорцам – наружу. – А если не исполнится? – Значит, такова ваша Судьба, малышка. Конечно, не исполнится. Они бы еще сказали «когда Луна с неба упадет»! А раз так, то запомнить эти пророчества надо, как и всё, что говорят Абвении. Но думать об этом себе запретить. Считай, нет там, за лесом, никакого Талига. И никогда не было. И Дикона, того, прежнего, талигойского, не было. В кошмаре приснился. Человек привыкает ко всему. Особенно если от этого «всего» деваться некуда. Жизнь в Окделл-Хоуле потихоньку вошла в колею – и пошла, покатилась, так, как положено от века. Надорцы охотились, собирали дикие травы – для приправы к мясу и для снадобий старой Элис, делали нужные в хозяйстве вещи и орудия из того, что было под рукой, шили одежду из шкур – оленьих, медвежьих, волчьих, спали вповалку на подстилках из лапника, укрываясь теми же шкурами… Лит не обманул, помог: дичи в лесу было вдоволь, и зверья, и птицы. Нашлись и залежи соли, угля, железной и медной руды… Вечерами все собирались греться у огня. Астрап, уходя, шарахнул по полу молнией – сделал дыру, а из нее как пыхнуло голубое пламя! Горело – не гасло, даже от самого сильного сквозняка. Оборудовали вокруг той дырки очаг, варили на нем похлебку, пекли лепешки и жарили мясо. Отец Волн тоже расщедрился – повелел в нескольких местах пробиться родникам, прямо из стен. Тоже хорошо – в холод и дождь за водой наружу не бегать. Сделали стоки, один родник – для питья, другой – для купанья, третий – посуду мыть да стирать… Анэм же, вроде бы, ничего не делал, усвистел, как сквозняк в форточку, – однако же, удивительное дело, в Окделл-Хоуле воздух всегда оставался свежим, хоть и люди в пещере толклись, взмыленные после целого дня работы, как ломовые лошади, и козы, и пес… Ричард тоже, как все, работал – по большей части у кого-нибудь на подхвате, потому что сам не умел практически ничего, что для их теперешней жизни могло пригодиться. Потихоньку выучился и капканы ставить, и шкуры дубить, и дрова пилить, и ковать по мелочи – гвозди, подковы… А вечерами, прежде чем упасть и уснуть мертвым сном, садился в углу и при тусклом свете лучины писал, что сказал Лит: скорей, скорей, занести на бумагу, пока не потерялось в Лабиринте забвения – пророчества Абвениев, свою родословную, историю – что вспомнилось из лекций мэтра Шабли. Про замок, про отца, про Лаик! Фабианов день, Ноха, Сагранна, Агарис… Робер, Матильда, Альдо, Катари, эр Рокэ… Царапал пером бумагу, как курица лапой – натруженные, огрубевшие руки толком не слушались. …Перезимовать удалось без особых происшествий – и без потерь. До весеннего излома дожили все – и старая Элис, и Энни, и Малинка с Гордым, и кисики. Это была победа. И победу следовало отпраздновать. Вечер Излома выдался тихим и ясным, снег уже окончательно стаял, земля подсохла. Надорцы разожгли на поляне костер, нажарили дичи, пили отвар из сушеных трав, ели мясо, жаренное кусочками на вертелах, пели и плясали под звуки самодельных волынок из оленьих шкур. А когда совсем стемнело – неслышно вышли к ним из лесной чащи странные и чудесные создания: видом в точности как надорские парни и девки – только хвосты, как у коров, высовываются из-под коричневой с зеленым одежды, и рожки маленькие, как у теленка, нащупаешь, если захочешь погладить по голове. И шли плясать эти существа с молодыми надорцами и рил, и джигу, и вешались парням на шею, и жарко нашептывали любовные сказки девицам. Люди сперва шугались их, рогатых – Чужой знает, что там у них, лесных чудищ, на уме! Но потом увидели, что быкохвостые никому зла не чинят, осмелели, и разговоры с лесовиками завели. А те и говорят: мы, мол, посланы вам Отцом нашим, Литом, чтобы, значит, восставить племя и заселить весь лес. И играли в лесу свадьбы – и герцог Ричард подал своему народу пример: первым обменялся браслетами с прекрасной эрэа Литтией. Браслеты были медные, выкованные Томом Смитом, и косы у Литтии были медно-рыжего цвета, как лисий мех… А рожки и хвосты у литтенов пропали, будто и не было, стоило тем на дневной свет выйти! И родилось у Ричарда и Литтии пятеро славных сыновей. А когда старшему, Эдварду, исполнилось шестнадцать, Ричард ночью, тайно повел его в чащу, где скрывался от глаз людских камень с бронзовыми вепрями. И приковал мальчишку к камню цепями, как положено от века, и спросил: «Сколько их было?». А Эдвард, граф Горик, улыбнулся и, как полагается, как отец его учил, ответил: «Четверо!»… …А когда однажды, ранней осенью пришел старому герцогу Ричарду срок оставить дольний мир, то собрался он на рассвете и ушел далеко, на самую границу леса, где над старым трактом возвышалась скала. С трудом, тяжело опираясь на палку, то и дело присаживаясь отдохнуть на камень или поваленное дерево, седой, высохший, как мертвая сосна, Повелитель взобрался на ее вершину. Сел, свесив ноги с обрыва. Привалился к камню. Огляделся. И почувствовал, как всё тело наливается гранитной тяжестью, так, что и пошевелиться нет сил. Страха не было – только покой и сознание выполненного долга. Он уходил в Осень – и смерть шла ему навстречу из Осени, синеглазая, как эр Рокэ… Всё потухло. И посветлело снова. Смерть пришла – но не унесла с собой ни в Рассвет, ни к кошкам, видно, ни там, ни там никому он был не нужен. Так, задела крылом. Он не чувствовал ни утреннего холода, ни капель дождя, ни камня под собой, не мог пошевельнуться – тело обратилось в серый гранит, поросло мхом – и когда только успело? Но видеть и слышать мог! Почему? «Ну как же! – свистнул пролетавший ветерок. – Ты что же, не хочешь поглядеть, как пророчества исполнятся?». Опять шуточки Абвениев. Ладно. Могло быть хуже. …И бежали дни, шли годы, ползли столетия. Он сидел на скале и глядел на лес и вниз, на тракт, по которому давным-давно уже не тащились обозы. Он мысленно закрывал глаза – и видел, как в Окделл-Хоуле размеренно течет жизнь, будто кровь в жилах огромного зверя. Как зеленеют по весне и золотятся по осени маленькие поля на лесных прогалинах – рожь, ячмень, овес… Как весело пылает огонь в очаге, гулко бухает молот в кузнице, кипит в котле похлебка, чинно вращается колесо водяной мельницы на лесной речке… И как подрастают первые внуки тех, кто только из бабкиных сказок да Книги Ричарда знал, что где-то там, за лесом лежит огромный. Загадочный – и опасный Талиг. В котором, что бы там ни предрекали Абвении, нормальному надорцу совершенно нечего делать. Так говорил первый из Лесных герцогов, Ричард-Спаситель. А уж он-то, наверное, знал, что говорит!